Страница 8 из 12
Сальери – карьерист – фальсификатор-завистник, использовавший музыку как средство, занимавшийся плагиатом с честным видом последователя, травивший Моцарта, оказался несчастным малым: ему никто не поверил, кроме Пушкина, написавшего трагедию, Бетховена, запретившего приводить Россини к себе в дом отравителя Моцарта, и всех музыкантов, его современников, решивших предать забвению его творческий плагиат.
В тот самый момент, когда Сальери уже не мог прятать гений живого Моцарта в шипении своего свиста от Венской публики, где заправлял всем, и новый император Австрии, наблюдавший интриги Сальери внимательно, но беспомощно, еще будучи наследником получив власть, дал выход возмущению и решил назначить Моцарта на место Сальери; внезапно Моцарт гибнет с признаками ртутного отравления, весьма распространенного в среде завистников и наемных убийц того времени.
Сальери плачет, плетясь за гробом Моцарта, которого он организовал похоронить в общей яме.
Убитый горем Сальери на глазах у всех прячет Моцарта, беспомощно лежащего в гробу, так, чтобы никто точно не запомнил ни места захоронения, ни самого Сальери.
Сальери не признают убийцей сегодня, двести лет спустя, потому, что раз тело Моцарта не найдено, значит, нет и состава преступления. Может, Моцарт и жив еще, раз мертвым его никто не помнит. Сальери отказываются верить, что он, злодей, отравил Моцарта, потому, что принципы его ремесла, сегодняшними ремесленниками-последователями выставлены публике как талант. И современные не сомневаются в себе, причем, они только в себе и не сомневаются.
К тому же додумались они:
"– Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно падет опять, как он исчезнет".
Ну и решили не выносить сор из цеха. К тому же ремесленники-то живы и вечны, а вечный Моцарт мертв.
Где ремесло там цех и профсоюзы.
При хорошо налаженных средствах массовой информации правда за теми, кто у микрофона.
Вызвали хорошего диагноста поставить Моцарту диагноз, отчего, дескать, он умер в тридцать пять лет, двести лет назад.
Агрипина Алевтиновна задачу свою поняла. На научно-врачебном совещании с временно безработным Никоновым П.М., возглавлявшим в лучшие и самые сытые времена своей профессиональной деятельности эксперимент "дураки в гении" Никонов, вспомнив молодость, предложил считать смерть Моцарта результатом гнойного аппендицита.
– Нет, не пойдет: Моцарт умер со всеми признаками ртутного отравления, а они все же отличаются от знакомого вам аппендицита.
– А если аппендицит острый, – не унывал Никонов.
– Нет, – отчеканила грубо Агрипина Алевтиновна.
Никонов приуныл и смолк, не зная, что еще можно придумать и обиженно взъерошился.
Агрипина Алевтиновна тоже молчала, но в этой тишине уже зарождалась буря.
– Жаль, что нельзя ознакомиться с результатами вскрытия, – сказала она опрометчиво. – Хотя это и к лучшему, – наконец-то проникла она в замысел Сальери. – Я думаю, что по симптомам схожим с ртутным отравлением, от которых его не стало, Моцарту можно поставить диагнозом заболевание почек, по изображению уха его сына, которое не столько предполагает, сколько доказывает заболевание почек.
– У кого? – на ощупь пробирался в лабиринте диагностики временно безработный.
– Сначала у Моцарта, потом у его сына.
– Что вы говорите! А разве заболевание почек тоже вирусное заболевание, – оживленно и с надеждой поинтересовался Никонов, снова подумывая о карьере вирусолога, и готовый выучить кроме аппендицита еще один орган в организмах – почки.
– В своем роде, да, – уверенно обнадежила диагност.
Они составили заключение и попили чаю с медком и брусникой – прочистить почки, да и мочевой пузырь, уж заодно: Бог бережет береженого. Все это заняло у них не больше получаса.
Вот чудеса современной медицины, возглавляемой техническим прогрессом, что и позволило поставить диагноз болезни двухсотлетней древности, – порадовались те, кому это было надо, дождавшись сенсационного заключения.
На что врачи скромно, но удовлетворенно улыбнулись совершенно одинаковыми улыбками.
Музыку Сальери, которую тот ловко написал в служебные перерывы, подражая Гайдну, Глюку, потом Моцарту, начинают играть. К Моцарту же, уверенно доказав самим себе, что его никто не травил, хранят молчание, говоря на совещаниях бесконечных союзов:
"– Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!"
Мы избраны, "чтоб его остановить – не то мы все погибли, Мы все, жрецы, служители музыки…"
"Завистник, который мог освистать "Дон-Жуана", мог отравить его творца", – ставит точку Пушкин.
Глава 4
Между тем, оставшись без присмотра, подопытные множились объединением, связями, интрижками и даже разводами. Явления эти характерны любой социальной формации, определяемы чаще как просто жизнь.
Между тем, основное население хоть и добивалось увеличения умножением, тем же путем, что и подопытные, нового им никто придумывать не стал, зато под внимательным надзором самого правительства, проводящего позитивное статистическое пересчитывание.
Вздохи, сетования, ошибки, разочарования, насмешки, непонимание, безденежье, работа, скандалы, ревность, увлечения, судьба: все это – просто жизнь.
Жизнь никого не балует в отличие от успеха.
В магазинах появились колбасные изделия, сделанные на значительной базе овоща – сои, или фрукта. Хотя возможно соя – это грибок, но возможно ли это?!
Соя, генетически измененная, портила желудки и настроения коренного населения и делала его подозрительным. В отличие от речной воды, которую разливали на всеми любимый чай и кофе без меры, особенно в рабочее время, ни в чем ее, родную, не подозревая.
По дну главной реки главного города лучшей страны плыла рыба-мутант. Глаза у нее были голубые, зрачки расширены, поплавки заменили руки, а хвост, соответственно, ноги. Вместо чешуи болтались волосы, в основном на голове. Рыба думала о прошлом с сожалением, смешанным со сквернословием, несмотря на наличие вторичных половых признаков в пользу сильного пола и назло завистникам слабого.
– Опять вчера отчет писать пришлось, – привычно жаловалась она, отплевываясь от водорослей, покрывавших пустое дно. – Обещал же в столовую заведующей перевести, – вспоминались ей лучшие дни. – Больше не дам ему… – злорадствовала она, посматривая мысленно на свое отражение сверху вниз и снизу вверх.