Страница 129 из 147
От большой чайки к Сагайдачному подбежал казак.
- Я тут, пан старшой, и чайка находится вот здесь, - воскликнул он.
Сагайдачный подошел к чайке, осмотрел груз, укрепленные кугой борта, мачту, осмоленную доверху, тридцать пар новеньких весел в уключинах и спокойно произнес:
- Добро! - И обернулся к старшинам, сопровождавшим его: - Ну что же, панове, поклонимся земле, с молитвой на устах и с верой господней в сердцах будем садиться в чайки. Благослови, отче Кондратий, да помолимся, панове казаки...
- О ниспослании побед во брани, о чести и славе веры Христовой господу богу помолимся... - начал батюшка, благословляя крестом казаков. - Господи боже, благослови и на пути во брани сей, тобой единым освященной мести во имя спасения православного люда... Да святится имя твое во царствии твоем, и да снидеши во славе всевышней своя силы и мудрости на пути справедливого казацкого похода. Свои силы и мудрости во благо победы подаждь грешному рабу твоему Петру...
Сагайдачный снял шапку и стал молиться, обратив лицо к багровому солнцу, которое поднималось над поверхностью спокойного моря, словно выплывая из прибрежных туманов далеких кавказских берегов.
- Рабам твоим... - подхватила многотысячная масса казаков молитву.
Когда батюшка умолк и, словно пистоль, сунул за пояс свой крест, Сагайдачный вытащил кожаный кошелек и достал оттуда золотой червонец.
- На счастье, чтобы с победой в добром здравии с молитвой возвратиться на эту землю, господи боже, благослови! - произнес он и, размахнувшись, бросил золотой в морские волны.
Монета, вертясь и поблескивая на солнце, шлепнулась в воду и пошла на дно. Старшины и казаки поддержали этот освященный многими морскими походами обычай. Большие и маленькие серебряные и медные монеты, поднимая брызги серебристых капель, погружались в море. Каждый, кто бросил монету, искренне верил, что море во время похода не причинит ему зла, не обидит. У кого же не было монеты - бросали то, что было в руках. Хотя бы камешек, валявшийся под ногами.
Богдан вытащил из кармана кунтуша серебряный крестик, подаренный ему Христиной при прощании, и с глубоким волнением бросил его на дно морское, будто спрятал там память о своей первой святой любви.
Петр Конашевич поставил ногу на сходни, положенные на борт чайки. Но он не поднялся по ним, а стоял и внимательно прислушивался, о чем говорят казаки, ловил каждое нужное ему слово. Он посмотрел в ту сторону, откуда доносился голос атамана Жмайла, наказного атамана казацкого флота, которому он поручил преследовать турок.
- Прошу, пан Петр! - кричал Жмайло, пробиваясь сквозь толпу. - Тут оказия одна...
- Какая еще оказия, господь с тобой, Нестор? К счастью, мы уже одарили море деньгами. Вели, атаман, садиться на челны. Нехорошая примета, когда тебя останавливают перед отплытием.
- Да тут... люди из польской Самборщины хотят примкнуть к нам, просят взять в морской поход, - сообщил Жмайло, вытирая шапкой пот, стекавший по голой груди.
- Кто такие? Из полка Хмелевского, что ли? - переспросил, успокаиваясь, Сагайдачный.
И увидел, как, опережая наказного, сквозь толпу пробивались более десятка казаков, жолнеров и крестьян, вооруженных саблями и пистолями. Но Богдан вдруг бросился им навстречу, радостно воскликнув:
- Пан Мусий? - И, словно сожалея о том, что бросил в море талисман любви, резко обернулся и посмотрел на тихо плещущиеся волны.
Мусий Горленко принес с собою прошлое...
А тот, полуголый, изнемогающий от крымской жары, бросился к Богдану, обнял его по-отцовски сильными руками, похлопал по спине и, отстранив от себя, сказал:
- В одной чайке поплывем... - И вместе с поляками направился прямо с Сагайдачному.
Старшой, продолжая стоять все в той же позе, поставив одну ногу на ступеньку, ждал их. Горленко, опередив наказного, на ходу учтиво поклонился Сагайдачному.
- Боже, да какой же тут поляк из Самборщины, ежели это казак атамана Кривоноса? - удивленно произнес Сагайдачный.
Однако на расстоянии нескольких шагов от Горленко остановилась и группа настоящих польских крестьян - "хлопов", одетых кто во что горазд. На них были и польские кунтуши, и подольские свитки, казацкие жупаны, и даже летние татарские чапаны. Но у каждого из них на боку висела сабля, приклепленная к поясу или просто привязанная к скрученному платку, у каждого имелся пистоль, добытый в сражении с турками и татарами при разгроме казаками Кафы.
- Вот это, прошу, пан старшой, польские братья, крестьяне, убежавшие от шляхтича Чарнецкого из Самборщины... - начал Горленко.
- Одного, прошу пана, считать из Перемышлянского староства, - перебил высокий жилистый поляк, низко, но с достоинством кланявшийся Сагайдачному.
- Да, да, прошу. Восемь польских хлопов из Чарнеца и один из Перемышля. Он помог нам переправиться через Сан у Перемышля. И тоже не вернулся к своему шляхтичу, потому что проклятые надсмотрщики гнались за нами до самого Днестра. А эти семь крестьян защищали нас в Чарнеце, когда охрана пана Лаща убила старого Львовского каменотеса Бронека...
- Боже мой! - ужаснулся Богдан. - Побратима покойного Богуна?.. - У него от волнения закружилась голова.
Каким образом этот старый, мудрый каменотес угодил под пулю пана Лаща где-то на Самборщине? Он вспомнил также и о том, как советовал Горленко как-нибудь заглянуть во Львов к старику и побеседовать с умным человеком...
- Будут хорошими гребцами, отыскивая свое счастье. Все они здоровые хлопцы, - услышал Богдан, как Горленко уговаривал Сагайдачного. - Все село поднялось против Чарнецких и Лаща, уважаемый пан старшой. Вот эти восемь человек взяли всю вину на себя и вместе с нами пошли на Сечь. Не погибать же, в самом деле, всем крестьянам села от карающей руки шляхты...
- Но ведь они поляки, - не скрывая своего недовольства, произнес старшой. - У них есть свой польский регимент, и пусть "ищут счастье" у пана Хмелевского. Что скажет об этом гетман Жолкевский, как расценит король мою защиту польских бунтовщиков? Нет, не возьму!
- Но, прошу пана старшого!.. - воскликнул Мусий.
Оглянувшись, он встретился взглядом с Богданом и стал еще настойчивее упрашивать Сагайдачного.