Первый снег

«Да, – ответил он, – я пришел по поводу комнаты».

«Я в курсе, – ответила она, – хороший человек за вас попросил, звонил уже, – пойдемте, покажу вам комнату», – предложила она и повела вглубь помещения, проведя через большую комнату, где у телевизора собралось человек шесть-семь, показала на лестницу, поднимавшуюся наверх, где в конце виднелась дверь. «Вот, поднимайтесь, посмотрите, – сказала она, – я не буду подниматься, у меня спина болит, возраст, и ноги не те, так что извиняйте». Поднявшись и войдя в комнату, он обнаружил довольно чистое и опрятное помещение с кроватью, небольшим платяным шкафом и маленьким окошком, занавешенном ситцевыми занавесками с какими-то розовыми цветочками. Комната была совсем крохотной и, собственно, и развернуться там было особенно негде, но большего ему сейчас и не требовалось, и он, спустившись вниз спросил: «А сколько надо платить в месяц?»

– Пять тыщ, – скромно ответила она, – лучше все равно не найдете. Вам случайно соседка во дворе не встретилась? Она предлагает дешевле, но у них вечный беспорядок в доме, потому как сын ее пьет, и внуков маленьких трое. Так что думайте.

– Я согласен, – ответил он, почему-то сразу поверив правдивости ее слов. – Вам сейчас отдать?

– Давайте, – ответила она и, тщательно пересчитав деньги, спрятала их где-то глубоко в складках одежды. – И вот вам ключ, – сказала она, – кухня справа, телевизор в общей комнате. Если надо будет убраться или приготовить еду, обращайтесь, но за отдельную плату: завтрак, например, сто двадцать рублей, – добавила она. Он взял ключ и решил, что прежде чем заселиться, надо купить продукты, предметы гигиены и кое-какую одежду.

– Скажите, а как к вам обращаться? – спросил он хозяйку.

– Тетя Марьям, – ответила та, – и вообще, если нужно что-либо, не стесняйся обращаться, – помогу.

– А где можно купить одежду и продукты? – спросил он. Тетя Марьям оценивающе посмотрела на него, словно вычисляя в уме, что же можно предложить этому постояльцу, выглядевшему не просто как нищий, а как чудом выживший беженец из блокадного города, которому даже, может, подать из жалости какой-нибудь попрошайка с городского рынка. В любом другом случае она отказала бы ему от постоя, но он пришел от ее хорошего знакомого, а от того никогда не приходили несерьезные люди. Наконец просчитав в уме, что человек легко заплатил за месяц вперёд и теперь интересуется тем, как привести свой гардероб в порядок, она заключила, что парень недавно освободился из тюрьмы, что было недалеко от истины, и можно ему порекомендовать что-нибудь средненькое. Заметив, что постоялец молча ожидает от нее ответа, она спохватилась и быстро сказала: «Выйдешь на улицу, повернешь направо – увидишь остановку, подождешь автобуса или маршрутного микроавтобуса с номером три и езжай до «Западного рынка», там найдешь все, от трусов до галстуков». И крикнула уже вслед: «И смотри, чтобы тебя не обчистили карманники». Поблагодарив, он вышел на улицу и пошел в направлении, указанном тетей Марьям. В ватнике и в старых потрепанных, хотя и отстиранных в больничной прачечной, брюках и стоптанных туфлях он явно не вписывался в окружающий его городской пейзаж. Ему встречались разные люди: и хорошо одетые, и очень бедно. Он отметил про себя, что в городе даже нищие имеют некий городской лоск и порой одеты намного лучше, чем некоторые его односельчане, всю жизнь от зари и до заката работавшие на земле. Прохожие на него оглядывались, кое у кого на лицах появлялась брезгливая гримаса, словно столкнулись с чем-то грязным, обходили его как заразу, а кто-то шел мимо, не обращая на него никакого внимания. «Бедность в глазах людей выглядит как болезнь, – с грустью думал он, – которую надо лечить в первую очередь, хотя, с другой стороны, – утешал он себя, – все это надуманно и выглядит порой смешно, глядя на то, как человек приносит в жертву свою жизнь ради призрачного успеха. Прилагает невероятные усилия, чтобы соответствовать выдуманным кем-то стандартам, порою идет на сделку с совестью, посвящает все свободное время тому, чтобы быть похожим на других, и придерживается правил, которые придуманы кем-то очень давно и во времена, когда одежда должна была подчеркивать неравенство людей, отличить знатного человека от простолюдина, хозяина от раба, сильного от слабого».

Дойдя до остановки, он увидел приближающуюся маршрутку и поднял руку. Автобус притормозил возле него, и стоило ему открыть дверь, как водитель сообщил, обращаясь к нему: «До конечной двадцать рублей проезд, деньги вперед, об остановке сообщать заранее!»

На рынке, куда он приехал, действительно можно было купить все, однако не пройдя и двадцати шагов, он зашел в первый же павильон и по сходной цене купил себе брюки, пару рубашек, зимнюю куртку и ботинки. Продавец показал ему ряды, где продаются продукты и, уложив купленные учителем вещи в большой черный пакет, поблагодарил его за покупки. По дороге он случайно наткнулся на книжный магазин, обратив внимание на полупогасшую неоновую вывеску «КН…И», выглядевший явным анахронизмом среди помпезных и не очень кафешек, магазинов и разного рода агентств, олицетворявших собой эпоху первоначального накопления капитала. Разговорившись с продавцом книжного магазина, оказавшегося к тому же и хозяином, он узнал, что магазин доживает свои последние дни, так как тот решил продать помещение соседствовавшему продуктовому магазину, и если он берет от десяти книг и более, то их он отдаст по тридцать рублей за штуку. Когда он набрал две большие стопки книг, растрогавшийся хозяин принес из подсобки старый рюкзак и добавил от себя в подарок еще две толстенные книги – «Метаморфозы» Овидия с красочными иллюстрациями и собрание сочинений Платона в одном томе, сообщив, что эти две книги лежат в магазине со времен горбачевской перестройки, и на них так и не нашлось покупателя. Уставший с непривычки и впавший в некоторую эйфорию от свободы, сделанных покупок, новых ощущений, он вдруг поймал себя на мысли, что тратит деньги своего бывшего мучителя, тратит легко и непринужденно, словно так и должно быть. На миг ему стало плохо, и заметив удивленный взгляд продавца, почувствовавшего мгновенную перемену настроения, он взял себя в руки, заплатил по чеку и, попрощавшись, схватился за ремешки рюкзака, но поняв, что все это ему не донести, он волоком вытащил рюкзак на улицу и, остановив проезжавшее такси, погрузил покупки в багажник машины. Вскоре он был уже у знакомых ворот, таксист помог ему донести вещи до дверей комнаты и, получив дополнительно тридцать рублей к объявленной им за услугу сумме, оставил ему свою визитку, сообщив попутно, что можно звонить в любое время суток.

Он долго сидел в углу своей комнаты, не притрагиваясь к вещам и к пакетам с едой; сама мысль, что он вот так просто забыл все, что было с ним? казалась ему омерзительной и непростительной; горькое сознание того, что его кажущаяся свобода – это всего лишь новая череда испытаний, ждущих его в этом мире, не давала ему покоя. «Почему я не умер в этой тюрьме? Почему меня вот так выпустили, какая сила вмешалась в судьбы уже практически потерявших надежду людей, что вот так я хожу и на средства моего мучителя и несостоявшегося убийцы начинаю строить планы своей будущей жизни? Кто мне вернет мою старую, поломанную жизнь, выбитый глаз и спиленные зубы, кому я нужен такой исковерканный и побитый судьбой?» – спрашивал он себя снова и снова. И, незаметно для себя распалившись, сам не заметил, как ладонью бьет себя по лицу, завывая, и вслух задавая себе одни и те же вопросы, пока раздавшийся стук в дверь не привел его в чувства.

– Кто там? – спросил он.

– Это я, тетя Марьям, – раздалось в ответ, – у вас все в порядке? А то тут соседи жалуются, что вой какой-то у вас в комнате. Людям спать не даете.

– Извините, все в порядке у меня, – сказал он, вытирая мокрое лицо, – сейчас открою.

И, подойдя к двери, поднял крючок, запиравший дверь изнутри, отворил дверь. Тетя Марьям удивленно смотрела на него, как будто видела впервые, ничего не говоря она подошла к нему и, неожиданно перейдя на шепот, спросила: «Плакал, что ли, сынок? Тяжело тебе? Я вижу, что тяжело. Ну-ка пошли со мной!» И, взяв его за руку, повела за собой вниз. Он молча пошел за ней, свободной рукой вытирая слезы, которые никак не хотели останавливаться. Внизу на общей кухне никого не было, постояльцы разбрелись по комнатам и, видимо, готовились ко сну. «Садись», – сказала она, показав на стул. Затем, порывшись в шкафу, достала миску и, наполнив ее до краев супом, поставила перед ним. «Ешь, – приказала она. – Я вижу, что ты ничего не ел и весь больной какой-то, а то еще помрешь тут у меня. Что я твоему другу скажу?» – пошутила она. Положила перед ним нарезанный хлеб, солонку, какие-то овощи и, увидев, что он по-прежнему не притрагивается к еде, села напротив и сказала: «Я вижу, ты не жалеешь старую женщину, годящуюся тебе в бабушки, ешь, говорю тебе, мне еще помолиться надо перед сном, утром ведь вставать рано, и надо присматривать за всем этим». Нехотя он взял ложку, и, чтобы не обижать пожилую женщину, неожиданно проявившую участие, он стал есть; суп был на удивление вкусным, и он неожиданно для себя съел все.