Кесаревна Отрада

- Вы понимаете, конечно, что ничего этого мы могли бы вам вообще не говорить, - сказала госпожа Кремена, сестра умершего адмирала. Вуаль она сняла. Без вуали лицо ее казалось простоватым. - Очень легко было заставить вас действовать как бы по вашему собственному разумению, но по нашей воле. Мы отказались от такого образа действий и решили быть с вами предельно откровенными.

- Я бы не сказал, что вы отказались, - сказал Пист. - Я бы сказал, что вы его значительно улучшили.

- Возможно, - легко согласилась Кремена. Возможно также, что наши доводы кажутся вам, людям военным, смехотворными. Но военные вообще склонны недооценивать то, что происходит вне казарм.

- Военные... - пробормотал Пист. - Видите ли, госпожа, я шестнадцать лет прослужил дядькой в сиротском доме. Вот этот - мною воспитан, мною выбит... - Он кивнул на Фирмина, - Промышлял птицекрадством... отец на махонькой войне сгинул, мать померла... И половина из тех, которые без толку пропали, - мои дети были. Так что вот...

Наступило молчание.

- Простите, - сказала вдруг Кремена. - Да, это не по вам. Я поняла.

- Ничего вы не поняли. - Пист качнул головой. - Надо мне только исхитриться в плен попасть. Да так, чтоб подозрений не вышло. А произвести все то... мы произведем.

- Нельзя, чтобы подданные Императора это сделали, - почти жалобно сказала она. - Получится...

- Ерунда получится, - согласился Пист. Предательство всегда гнусно, даже во имя благой цели. А враг - он и есть враг. Да. Особенно тот, кто стал врагом, ничего особо плохого вам сделать не успев... да и намерения такого не имев никогда...

- Вся эта война выше моего понимания, сказала госпожа Кремена.

- Проговорим еще раз, - сказал Пист. - Вы и ваши люди помогаете мне... нам, - он кивнул Фирмину, - уничтожить башню Полибия, которую он воздвиг на крыше Детского Дворца. Неизбежная при этом гибель детей должна поднять волну общественного негодования, направленную как против мелиорцев, так и против степняков с Полибием вкупе. Причем пройдет немного времени - и с мелиорцев гнев будет перенесен на тех, кто прикрыл детьми военную машину, будучи уверенным, что по ней нанесут удар...

- Да. Все так.

- Я еще никогда не принимал участия в разработке столь гнусной операции.

- Я тоже.

Они посмотрели друг на друга, и Пист отвел глаза.

- Продолжим, - сказал он. - Допустим, все это провокация, затеянная тем же Полибием. Башни там нет, а дети есть. А то и детей нет...

- Знаете, Пист, - госпожа Кремена говорила почти спокойно, только ноздри ее побелели, - даже в самом худшем случае пойдет слух: островитяне напали на конкордийский сиротский дом, потому что в нем была спрятана степняками чародейская военная машина. И этот вбитый клин...

- Я уже ощущаю себя деревом с вбитым клином, - сказал Пист. - Хорошо. Теперь я хочу познакомиться с людьми, которые пойдут со мной.

- Пойду я, - сказала госпожа Кремена, - и трое моих сыновей. Этого хватит. Только я попрошу вас, почтенный Пист, позаботиться о том, чтобы наши тела не опознали.

Артемон Протасий ехал по мосту. Конь его хромал, поэтому звук копыт о настил получался неровный и нервный. Впереди горели три факела. Это неприятно напоминало ему о чем-то, но о чем именно, он не мог вспомнить - просто от усталости.

Последние девять дней ему удавалось разве что иногда подремать в седле.

Наверное, и сейчас он задремал, потому что факелы вдруг оказались рядом и по сторонам, а самого его подхватили чьи-то руки, и он удивился, почувствовав под ногами землю.

- Протасий... - не поверил кто-то, заглянув в его лицо.

- Мои... все здесь? - спросил он, озираясь слепо. Ничего не было видно, кроме тьмы, а в ней вычурных тонких прорезов.

- Девятнадцать конных прошли, - сказал тот же голос.

- Это все, - сказал Протасий. - Жгите мост. Больше там наших никого нет...

- Все? - переспросили его с ужасом.

- Вся моя тысяча, - сказал Протасий. - Вся. Все девятнадцать. Девятнадцать, понимаешь, а? Девятнадцать...

Потом он лежал и смотрел вверх, на небо. На небе разгоралось оранжевое пятно. Сквозь него совсем не видны были звезды. То, на чем он лежал, покачивалось, скрипело и вздрагивало. Кто-то впереди хлопал вожжами.

Глава третья

С отходом последних сил прикрытия уже никто не мешал армии вторжения строить свои боевые порядки так, как считали нужным командиры. Уже стотысячная (из них тридцать тысяч степняков) сила распределена была так: шестидесятипятитысячное ядро тяжелой обученной конкордийской пехоты и степных богатырей отдано было под команду молодого десятитысячника Андона Мемнона, про которого нехорошо шептались в офицерских компаниях. Единственный из Мемнонов, он после поражения в Войне Последней Надежды пошел служить завоевателям - и сделал фантастически быструю карьеру. Он не гнушался помощью колдунов и чародеев. Наконец, при нем никогда не задерживались помощники...

Правое крыло, в основном легкая пехота и конные лучники, осталось под командой Андроника Левкоя. Поражения под Ирином ему не простили, но погасили потрясающе быстрым и легким взятием Бориополя. Мало кто знал, что Андроник полагал себя ущемленным таким вот разменом: разгром пяти тысяч - и сохранение как минимум пятидесяти; потеря нескольких дней темпа высадки (да хоть бы и вообще никогда не высаживались в этот злосчастный Ирин!..) - и сохранение полугода, который потребовался бы для осады Бориополя... Но Андроник никогда не служил и не присягал царю Авенезеру, оставался на службе Императора - и этим обозначил себе место в грядущих событиях: правое крыло, легкая пехота...

Левым крылом командовал боевой жрец Темного храма Пард. Мало кто видел его...

И были еще отряды саптахов под общим номинальным командованием всадника Игона, которые на самом деле никому по-настоящему не подчинялись и творили в равной мере разбой и разведку. Всем этим командовал "Железный сапог" стотысячник Демир Иерон, когда-то ученик швеца, ставший тем, кем стал, лишь благодаря собственным недюжинным талантам и необыкновенной работоспособности. Говорили, что в мирное время он спал через ночь по три часа. Он знал в лицо и по именам всех офицеров и большую часть солдат, с которыми провел хотя бы одну кампанию. Двадцать лет он воевал на западных границах Степи против небольших, но упорных в своих заблуждениях стран и племен. Оба последних Авенезера держали там малые силы, резонно полагая, что само прибытие Иерона к армии делает армию непобедимой. Его "танцующие" марши, при которых противник неизбежно получал удар не с той стороны, с которой ждал, снискали ему славу гения маневра. Что ж, Авенезер, или Полибий, ли их военные советники знали свое дело. Мелиорцев следовало переиграть именно в том, в чем они были заведомо сильнее. Именно поэтому Рогдай, узнав о новом командующем силами вторжения, решил начисто отказаться от маневра и занять жесткую оборону в таком месте, где сама возможность маневра будет сведена к ничтожности.