Сторожение

Воспоминания о нулевом, дополнительном

В направлении на Себеж,в нулевом вагоне, иш! —ты все едешь, едешь, едешь,едешь, в тамбуре стоишь.В нулевом вагоне местов обстановке боевойобретают штурмом честно,потому что – нулевой.Толчея в лихом вагонетакова, что контролерне пройдет и не прогонит,хоть матер он и хитер.Трое их, впихнувшись в тамбур,контролеров, говорят,как бы взять бы тех бы там бы, —их фонарики горят.Щас дадут все трое деру —жить охота контролеру!В нулевом вагоне клятомне позволит превозмочьсевший в зад аккумуляторслабым светом эту ночь.В нулевом вагоне телоотрешается от дела, —едем, едем и не ропщем,мысли – в целом и об общем.Жизнь – не точка болевая,не веревка бельевая,не картинки по путис невозможностью сойти.Не сгущающийся сумрак.И не кот в одной из сумок.Не начальник волевой.И не номер нулевой.Вот четыре поколеньяпассажирских единицне желают обнуленьятел своих – точнее, лиц.А желают попаданьяв тему целеполаганья.В голове бессонно месишьэто с тем, а с этим то,подколесный слыша месседж:тра-та, та-та, конь в пальто!Я запомнил путь на Себежв нулевом вагоне. Иш,едешь все и не приедешь,едешь, в тамбуре стоишь.

Провинциальное

В больнице железнодорожнойсегодня музыка играет,и шум вагонов односложныйее ничуть не заглушает.Больных выводят понемногупо одному; они, вдыхаяхолодный воздух, на дорогуглядят – на праздник Первомая.А за оградой и канавойшагают дружно демонстрантыс веселой музыкой и славойтруду на ярких транспарантах.И воробьи считают крошкивозле лотка, и ветер кружитзеленый шарик, и сапожкисебе медсестры моют в лужах…В больнице железнодорожнойсегодня праздник, и не худона белом свете жить – возможно,сегодня даже танцы будут.Как хорошо оно кружитьсяв своих пижамах и халатахи утомленными ложиться,сказав соседям по палатамспокойной ночи, и не помнитьни о режимах, ни о дозах……Ну а пока что майский полдень;идет колона леспромхоза.Все эти тракторы стальные…И пионеры – дружно маршем.Встают на цыпочки больные.Кто веселей – руками машет.1982

Гостиница

В этой старой гостинице тихо, спокойно, дешевая                                                       койка.Только двери скрипят, да еще целый день с                                                    мухобойкойходит ключница, бродит хозяйка-старуха, и глухобьет она по стене, истребляя за мухою муху.Кроме мух и меня, в этом доме живут тараканы.А на кухне хранятся в шкафу, между прочим,                                                    стаканы,вилки, ложки, ножи, и тарелки, и миски, и чтобывеселее жилось – обязательно старенький штопор.А за стенкой одна, как бы мне обозвать ее —                                                  данность.Когда шел мимо окон, взгляд царапнула странность.Я сказал бы «к стыду моему», только где ж тут                                                бесстыдство,в общем, глянул в окно, не уняв любопытство.В общем, как бы сказать, – если были бы вёдра и                                                  метлы,вот такие предметы, а там, там – имущество                                                 мёртвых:громоздятся гробы вместо застланных коек,и венков очень много там – ленты на коих.Я спросил у хозяйки насчет этой, что ли,                                       мертвецкой.Отвечала негромко старушка с улыбкою детской:плохо если я сплю, то гостиница не виновата,этот номер не их – это собственность военкомата.Тут армейское всё, по уставу тут все, по ранжиру.Без тапочек.Тут приводит солдат, быть бы живу, за имуществом                                             прапорщик.Говорит, не видала давно их. Сказать без увёрток,хорошо, что сезон у них там – как в гостинице,                                              мёртвый.А хозяйку зовут, я спросил как ее – Марья Глебовна.А когда бы не я у нее, то была бы она не                                           востребована.И у смерти на дальней войне тоже мертвый сезон,                                       тут дело простое —у обеих у них свой у каждой резон в отношенье                                              простоя.Ведь у каждого сезона есть свои преимущества,и свои цветы, и свои резоны, и свое имущество.Но какое сегодня число? Не в страну – в эту                                             странностькак меня принесло, где преданность – данность?Как ей тут, Марье Глебовне, в межсезонье одной,                                     когда время не тает?Где у смерти и где у нее почти выходной и где                                                   витаюттени прежних приезжих – поевших, поспавших,                                                 попивших,и предвестники будущих павших, погибших?Я и сам, посмотреть на меня – я поевший,                      попивший, хотя не поспавший,потому что сон у меня, не попишешь – пропавший.Здесь дешевая койка, здесь тихо, спокойно,только ходит она с мухобойкой, и случаются войны.В коридоре стоит холодильник, и опять же – вот                                                  тапочки.Печь с дровами. Будильник. Кипятильник на                                                  тумбочке.Ну и что, Марья Глебовна, что в вашем мне имени?Может здесь, Марья Глебовна, конец времени?…Между тем, между тем. Там, в поселке гулянка,                                           гулянка. Мотивчикпопулярный звучит. Не покажется проблематичнымсчет бессонный до ста, до двухсот. А и верно – как                                                   многозвезд в окне. И кусты. Ну так вот. И дорога,                            шаги по дороге, дорога, дорога.