Страница 3 из 52
Таким чтением Селима калиф остался чрезвычайно доволен. Он заставил его поклясться, что никому не скажет об этой тайне, наградил его платьем и отпустил.
— Вот эта покупка стоит своей цены! Я не нарадуюсь на нее! В любое время сделаться животным — это потешно! Завтра приходи ко мне, мы с тобой отправимся в поле, понюхаем табачку и — прислушаемся, что творится вокруг нас в воздухе в воде, в лесах и в полях.
На другое утро, едва успел калиф одеться и поесть, как великий визирь уже явился к нему, готовый идти на условленную прогулку.
Калиф сунул табакерку за пояс, и приказав своим придворным не следовать за ним, отправился вдвоем с визирем. Сначала они вышли в сад, стали прислушиваться: но все было пусто, не видать и не слыхать ничего живого. Визирь предложил идти дальше, к пруду, где водились аисты; они ему нравились не только по виду и осанке своей, но и тем, что громко и звучно барабанили.
Калиф согласился, и они вышли к пруду. Там важно расхаживал аист по берегу, ища лягушек. Иногда он поднимал голову, постукивал носом и затем снова принимался искать. Вдали показался еще аист и вскоре опустился к товарищу.
— Прозакладую бороду мою, — сказал визирь, — что эта долговязая чета ведет презанимательную беседу. Что если бы нам теперь обратиться в аистов?
— Прекрасно! Но постой, наперед подтвердим как нам стать снова людьми: три раза поклониться на восток и сказать «Мутабор». Только чур не смеяться, а то беда!
Калиф понюхал заколдованного табаку, угостил своего товарища и оба в голос проговорили: «Мутабор!»
Вдруг их ноги будто ссохлись, стали тонкими, красными ногами аистов; руки стали крыльями, шея вытянулась на целый аршин, борода исчезла, а тело покрылось густым, пушистым пером.
— Какой у вас хорошенький носик, — проговорил калиф после долгого удивленного молчания: — клянусь бородою самого пророка, я ничего подобного в жизнь не видывал.
Визирь низко поклонился. — Благодарю вас за такую похвалу. Осмелюсь сказать и я, что ваше степенство много выиграло в настоящем своем положении: будучи калифом, вы никогда не были так хороши. Пойдемте же к товарищам, прислушаемся к их говору, поймем ли мы в самом деле их язык.
Они подошли к аистам в то самое время, как вновь прилетевший, почистясь носом, подходил к гулявшему по берегу товарищу.
— Здравствуй, Долгоножка, — сказал он, — рано же ты сюда пришла.
— Здравствуй, Щелкуша. — Я уже успел изготовить себе завтрак. Не хочешь-ли со мною закусить? Кусочек ящерицы или мягкую молодую лягушку?
— Нет, нет, благодарю, мне сегодня вовсе есть не хочется. У нас вечером гости, отец велит мне плясать перед ними, я затем сюда и прилетела, чтобы подтвердить урок.
И при этих словах молодая барышня встряхнула перышки, встала на одну ножку, вытянула шейку и стала жеманно выгибать ее в сторону; тут калиф с визирем не выдержали и расхохотались, защелкав клювами.
— Вот забавно! — проговорил наконец калиф, досыта нахохотавшись, — безгласное представление! Жаль что мы их вспугнули, должно быть они нашего смеха испугались — а то пожалуй бы еще запели.
— Что мы поделали! — вскрикнул визирь — ведь нам запрещено смеяться! Что с нами станется!
— О Мекка и Медина! — вскричал калиф. — Что если я вдруг останусь на век аистом. Постой, припомни, как это слово? Я что-то забыл.
— Сначала три поклона на восток, а потом сказать — как бишь — Да! «Му-Му-Му». Нет не так.
Калиф и визирь повернулись лицом к востоку и принялись кланяться; они клевались носами в землю, но заколдованного слова вспомнить не могли. Визирь отчаянно кричал: «Му-Му», но это не помогало, оба остались аистами.
Пошли они блуждать по полям и по лесам, с горя не зная что делать и куда деваться. Сбросить с себя личину аиста они не могли, явиться в город в этом виде им было невозможно.
— Разве нас признают? Кто мне поверит, что я калиф, — в отчаянии говорил аист, — а если бы и так, то разве люди согласятся, чтобы у них был аист калифом?
Так прошло несколько дней; аисты скудно питались дикими ягодами, потому что до ящериц и лягушек они были неохотники. Они утешались только одним: возможностью летать, и они летали по крышам багдадским, наблюдая за тем, что делалось в каждом доме.
В первые дни они заметили необыкновенное движение на улицах, суматоху и недоумение. На четвертый день, сидя на дворцовой крыше, они увидали торжественное шествие. Раздавался трубный звук, барабанный бой; всадник на украшенной лошади, в красном одеянии, золотом шитом, медленно подвигался по улице; слуги в праздничных одеждах окружали его, половина города бежала за ним и раздавались крики:
— Да здравствует Мизра! Властитель Багдада!
Аисты переглянулись.
— Знаешь-ли ты кто этот Мизра? Понимаешь ли ты, почему я обращен в птицу? Мизра — сын злейшего врага моего, могучего волшебника Кашпура, который поклялся мне мстить. Но я не унываю: пойдем со мной, мой верный друг, пойдем на гробницу нашего великого пророка: там на святых местах быть монет все чары исчезнут.
Они поднялись с крыши и летели по направлению к Медине.
Но с непривычки они скоро устали. Калиф еще храбрился и летел, а визирь отставал и жалобно умолял его остановиться отдохнуть. «Не могу, — кряхтел он, — помилосердуйте! Уж ночь настала, дайте отдохнуть!»
Аисты стали оглядываться где бы переночевать и вскоре заметили остатки каких-то развалин — удобное место для ночлега. Спустясь они пошли по переходам разыскивать себе удобного местечка. Казалось, это были развалины некогда богатого, большого замка; видны были остатки башен; по развалившимся комнатам можно было судить о бывшем великолепии их. Вдруг визирь остановился.
— Государь, — проговорил он шепотом, — может быть великому визирю стыдно бояться привидений, еще стыднее аисту — но — не менее того мне почудился шорох и — мне что-то страшно, умоляю вас, не ходите далее.
Калиф остановился и ясно расслышал человеческий плач. Он было бросился в ту сторону, откуда слышался плач, — но визирь схватил его своим длинным клювом, упрашивая не пускаться в неизвестную опасность. Однако калиф был неумолим: он рванулся и клок перьев остался в клюве визиря. Калиф вошел в темный проход, откуда и добрался до слегка притворенной двери; оттуда ясно слышался стон. Калиф оттолкнул дверь и остановился в удивлении. В темной комнате, слабо освещенной маленьким решетчатым окном, сидела на полу огромная сова. Крупные слезы катились у нее из глаз; кряхтя, сиплым голосом произносила она жалобы кривым, согнутым клювом своим. Увидя калифа и подходившего за ним визиря, она громко и радостно вскрикнула. Она утерла глаза своим крапчатым рябеньким крылом и, к великому удивлению обоих аистов, проговорила чистым арабским языком:
— Как я рада вам, аисты! Ваш приход предвещает мне избавление. Когда-то мне было предсказано, что аисты мне принесут счастье.
Калиф мог едва опомниться от изумления. Он поклонился, расшаркался перед барышней и проговорил:
— Из ваших слов, сударыня, я вижу что мы с вами одинаково осуждены страдать, и ваша надежда на нашу помощь напрасна. Узнав наши приключения, вы сами убедитесь в этом.
И тут он рассказал что и как было.
Сова поблагодарила за рассказ и в свою очередь сообщила им свои похождения.
— Отец мой, царь индийский, по имени Луза, я его единственная несчастная дочь. Волшебник Кашнур, заколдовавший вас, был также причиною моих бедствий. Однажды он приехал к отцу моему, сватая меня за сына своего Мизру. Отец был человек горячий, он в досаде столкнул Кашнура с лестницы. Но Кашнур не успокоился и, в виде негра, снова вкрался к нам в дом. Раз как-то он мне подал заколдованного питья и я тотчас превратилась в сову. С испугу я упала в обморок. Бесчувственную он меня принес сюда, бросил, и закричал своим отвратительным голосом: