Страница 9 из 11
Прошло два дня занятий, а третий сожитель в номере не появлялся. Мы уже подумали, что будем жить вдвоём, как вдруг в субботу в послеобеденное время буквально вваливается к нам уверенный в себе человек и говорит: «Моё почтение, коллеги! Я буду проживать в этом номере, – а, увидев пустующую кровать у двери, добавил: – это, конечно, моё ложе, ведь я опоздал, а значит, и место моё, как говорится на тюремном жаргоне, у параши!»
Одет наш «коллега» был довольно прилично. На нём была тёмно-коричневая кожаная куртка. По цвету ей была и кепка, тоже кожаная, напоминавшая перевёрнутую плоскодонную лодку. Под махеровым пуловером выделялся кремовый галстук, затянутый на шее не до конца – верхняя пуговица рубашки, казалось, сознательно была расстегнута.
Бросив на кровать саквояж, он произнёс: – Настало время знакомиться, я из Одессы, имя моё Александр…
– Дальше можешь не продолжать, – перебил его я. – Ты – Сашка Веприцкий, не так ли? Я узнал тебя, несмотря на то, что прошло очень даже не мало лет. И видеть тебя безумно рад,
«Коллега» резко развернулся, и его насмешливый взор окинул меня.
– Юрец, ты что ли?! – воскликнул он и шагнул навстречу. Мы обнялись.
– А я, как чувствовал, – продолжил он, – что произойдёт что-то знаменательное, и прихватил с собой бутылку коньяка. Сейчас мы её раскупорим и выпьем за встречу с юностью, – и, доставая из сумки молдавский коньяк, тихо добавил: – Однако, как это было давно?..
– Саша, знакомься, – произнёс я, – это Сергей Червонных, он из Кызылорды. Мы работаем на одном проекте по переброске сибирских рек в Аральское море. Только мой объект простирается на юг от Сыр-Дарьи, а его на север.
– Очень приятно, – ответил Александр, пожал машинально руку Сергею и продолжил мысль: – А, помнишь, Юрец, как мы сдвигали столы в буфете на вокзале, и пили «на спор» жигулёвское пиво?
– Помню, помню, Санёк, как же. И тебя помню как «Пиринского» за пристрастие к болгарским сигаретам. Кстати, как твоё отчество, ведь ты с виду теперь такой солидный?
В самом деле, куда исчезли юношеская худоба и угловатость того парня? Перед нами предстал импозантный интеллигентный мужчина, в голосе которого чувствовалась уверенная интонация. А узнал я его только благодаря своей «памяти на лица».
– Сильвестрович – моё отчество. Только к чему это? Пусть будет так, как было. Ты для меня Юрец, а я дли тебя Сашка Пиринский. Хоть так окунёмся в прошлое.
Тут мы с Серёжей вытащили из тумбочки свой не хитрый провиант, и началось застолье…
– Саша, а ведь я тоже служил в армии, – поведал я о себе. – Только тебя призвали сразу, а мне давали отсрочку до тех пор, пока я не женился. А как только это произошло, через два месяца меня, молодожёна, и забрали. Служил в Московском военном округе в танковых войсках. А ты куда попал?
– Я служил в войсках МВД на Украине.
– Надо же? – удивился я, – я-то молил бога, чтобы забрали хоть куда, только не в МВД.
– Это почему же?
– Предвзятость была. Не хотел охранять заключённых: почему-то казалось, что могу там совершить непоправимую оплошность – довериться зеку и залететь по наивной простоте в какую-нибудь страшную историю.
– Да нет, Юрец, особо бояться нечего, если ты контролируешь себя. А потом, я ведь не заключённых конвоировал, а так, на складском объекте в карауле стоял. Служба прошла относительно спокойно. Только тоска была страшная. Ведь мы геологи, сами знаете, люди свободолюбивые. А там эти старшины, да ещё дедовщина. Спасло то, что нас на объекте было мало, и мы сдружились. Поначалу, конечно, было тяжко от унижений, а потом всё нормализовалось. Наверное, просто повезло.
– Ну, и где ты побывал? А то ведь об армии мы можем говорить бесконечно, как никак отдано три года жизни. Я, например, только о том сожалел, что лучшие годы уходят, а мне хотелось учиться и жить творчески полноценно. Время не имело бы значения, если знать, что тебе отпущено много лет жизни.
– Ну, ты, Юрец, по-прежнему философ. Творчества в армии захотел и полноценной жизни. Стихи-то пишешь? Не оставил свою прихоть юности? Помню, строчки из твоей «Романтики»: Нам говорят: «Долой романтику! –
Вы в грубых сапогах и ватниках.
От пота горького и холода
Не до романтики геологам!»
– Если дальше не знаешь, Саша, могу и напомнить, время у нас теперь есть:
Твердят, мечтою не живущие,
Что все мы грешные, сивушные
И что в любви непостоянные,
И даже хуже – окаянные.
– Помню, помню, – сказал Саша, и продолжил:
Твердят! А у ручья прохладного
Рассвет зари встречает жадно
Лихая девушка раскосая,
На скакуне, летя по росам.
– Надо же, – удивился я. – И всё-таки, где ты служил?
– Сначала проходил службу в Полтаве в петровских казармах, а потом попал в Одессу. На третьем году женился на одесситке, там и остался. После армии работал в институте Курортологии и заочно учился в Политехе. Шесть лет ездил в Москву на сессии. Потом трудился в объединении «Южукргеология» – занимался гидрогеологическими и инженерно-геологическими изысканиями. Сейчас работаю в Одесской геологической экспедиции.
– Саша, а на юг, в Казахстан, где начинали работу, не тянуло?
– Сначала было такое чувство, а потом, когда произошло нечто, то про эту вашу Азию и вспоминать не хочу…
Бутылка коньяка опустела. Беседа набирала обороты. На дворе стало темнеть. Сергей Червонных тактично не вмешивался в наш разговор, подав мне знак, он тихо оделся и удалился в магазин.
– Да что ты, Санёк, – изумился я, – неужели ты всё забыл? Я, например, когда был в армии, услышу, бывало, по радио казахскую музыку – сердце разрывается от тоски. Я ведь казахстанец, родился в Устькамане. И наши холмисто-равнинные степи и пустыни, горы и пригорки в душе моей остались навечно.
– Ты, Юрец, другое дело, тем более родился там, а я из России. Тоска, конечно, была, особенно по нашей разгульной жизни, но я же говорю, пока не произошло нечто.
– Да что же там за «нечто» такое, что даже вспоминать нас не хочешь?
– Вы тут не причём. Давай отложим пока этот разговор (и добавил), а помнишь, Юрец, я исповедовался перед тобой на вокзале?
– Да, Саша, помню.
– Удивительно то, что я эту сухопарую старушку чаще всего в армии вспоминал, воспроизводил детали в памяти, а особо запомнилась её усмешка, когда она вошла в буфет, а я сидел в компании геологов рядом с Валей Осипенко…
Тут вошёл Серёга Червонных. «Вот, – сказал он, – в местном магазине только Кедровая водка, – достал из дипломата три бутылки кедровки, колбасу и сыр. – Придётся перейти с коньяка на неё. Надеюсь, понравится.
Разговор перешёл на общие темы, а когда кедровка была хорошо продегустирована, мы стали более эмоционально выражать радость от неожиданной встречи.
Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил,
И все бендюжники вставали,
Когда в пивную он входил, -
затянул Сергей Червонных, а далее и я присоединился, вторя ему:
Я вам не скажу за всю Одессу -
Вся Одесса очень велика, -
Но, а Молдованка и Перессы
Обожают Костю моряка.
– Юрец, и ты Серёга, – перебил нас Пиринский, – ну, какие Перессы?! Нет в Одессе никаких «Пересс», а есть Пересыпь, производная от сочетаний «сыпать – пересыпать». Все вы, кацапы, поёте неправильно!
– Ты прав, Саша, давайте отныне петь, как хохлы поют – «Пересыпь». Ведь ты хохол, Саша?
– Нет, Юрец, я ближе к полякам, но проживающим в Белоруссии. Мой отец Сильвестр оттуда, там это имя распространено.
После такого уточнения песню о Косте-одессите мы стали петь в правильном варианте.
А потом вдруг из наших уст понеслась песня Лидии Руслановой:
Очаровательные глазки,
Очаровали вы меня.
В них столько неги, столько ласки,
В них столько страсти и огня.
Эта песня почему-то захватила нас сполна:
Я опущусь на дно морское,
Я вознесусь на небеса.