Заражение

Макс повернул голову и посмотрел на Андрея. Тот сидел смертельно бледный, таращась в темноту.

– Эй, – сказал он. – Тебе плохо, Андрей? – он похлопал его по ноге.

– Я… слышу, – прохрипел Андрей. – Где… что с ней? Она жива?

Голос издалека кашлянул и продолжил:

– Она жива, вовремя проведенные реанимационные мероприятия спасли ей жизнь. Она в городской больнице. Пока без сознания.

– Я сейчас приеду, – выдавил Андрей.

– В палату никого не…

Андрей нажал на кнопку отбоя, повернулся к водителю.

Тот моргал глазами, не зная, что сказать. Он слышал весь разговор.

– Я лечу, Андрей. Мы будем через двадцать минут. Господи… – прошептал он. – Как же так?

На мгновение из темноты выскочил рейсовый автобус, ослепил их фарами и провалился в небытие – старый дряхлый Лиаз, трескучий и скрипучий, заполненный людьми под завязку – Андрей судорожно оглянулся, ему показалось… нет. нет. Он встряхнулся, ударил себя по щеке, нагнулся, вытащил из бардачка бутылку воды. Сделал длинный глоток. Мозг отказывался верить в происходящее.

– Разве здесь ходят автобусы? – спросил он. – Эта же дорога ведет только на свалку. Или нет?

– Какие автобусы? – встрепенулся Макс. – Уже полчаса как мы едем, ни одной машины ни туда, ни обратно. – Он посмотрел на Андрея и покачал головой. – Держись, брат!

На заднем сидении храпел Гена, рядом с ним лежала камера с внушительным объективом, незакрытая линза которого смотрела вперед пустым немигающим взглядом.

Андрей повернулся на сидении, зацепил рукой ремешок и подтащил фотоаппарат к себе. Нет, нет, нет, подумал он. Я не схожу с ума. У меня есть свидетель. И не просто свидетель, а документальный свидетель, от которого ничего не утаишь, который не закроет глаза, даже если заметит то, что ему вовсе не предназначается. Бочки с химикатами. С горы мусора, с самой высокой точки был виден гигантский серый ангар с выведенной на боку синей краской цифрой «3», – и там, под навесом, скрытые от любопытных глаз, стояли те самые бочки – вероятно, уже пустые. Но если изображение приблизить, а оптика это позволяла, можно прочитать, что написано на их ребристых стальных корпусах.

Он быстро прокрутил ленту кадров до того момента, как они взобрались на вершину. Высотой свалка превышала девятиэтажный дом.

– Фу-ух, – выдохнул он, обнаружив те самые кадры. Значит, бочки существуют. Они действительно были на вершине горы и этот кадр, в общем-то случайный, они еще не знали, что там вообще есть какие-то бочки, не говоря уже о том, что внутри них – это они узнали позже.

Он крутил диск перемотки кадров. Вот на дальнем плане мусоросжигающий завод. Громадные экскаваторы, пресс, краны, снующие внизу люди, кто-то, он только что это заметил – показывает на них пальцем снизу. Он мотает кадры дальше и видит – по направлению к ним, размахивая руками, бегут люди в черной униформе, вероятно, охрана. Вход на территорию свалки строго запрещен.

Их должны были поймать минут через десять-пятнадцать, не больше. Притащить в сторожку, отбить почки, раскурочить камеру и стереть все снимки. Обычное дело, с нарушителями тут не церемонились. Они полезли через ограду, а потом на склон на свой страх и риск, понимая, что в случае чего, полиция не станет вмешиваться, да и откуда ей тут взяться. Изобьют и выбросят за ограду. Или сожгут в мартеновской печи.

Дело о двух пропавших журналистах закроют через три месяца за отсутствием тел и состава преступления.

Он крутил колесо дальше. Вот его красное от холода лицо – улыбается, крутит у виска, смеется, корчит рожицы – кадров много, флэшки у Гены безразмерные, он щелкает направо и налево, не останавливаясь.

Да! – северо-восточный склон. Здесь, в отличие от южного склона – потише, совсем нет поселений, этих мусорных гетто, в которых круглогодично живут рабочие, разгребающие и сортирующие мусор. Большая часть этих людей забыла, когда мылась в последний раз – заросшие, в жутких лохмотьях, они выглядывали из своих лачуг с выражением отчаянной злобы, как загнанные звери, следящие за каждым твоим движением. И не дай бог сказать или сделать что-то лишнее.

Гена бесстрашный фотограф. Безбашенный. Он на самом деле без тормозов. В этом деле если у тебя есть тормоза, тебе никогда не стать крутым фотокором. Когда-нибудь он получит «World Press Photo» – главную фотопремию в мире за социальный репортаж, – Андрей в этом не сомневался. Гена снимал этих бедолаг, рискуя получить нож в спину. Снимал пикирующих на них ворон и чаек, смердящие испарения из сердца свалки, вывернутые кишки цивилизации – снимал так ясно и резко, так близко, что сейчас, глядя на эти снимки, Андрей на миг забыл о своей беде, и вновь перенесся туда, в эпицентр зловонного кошмара.

Диск перемотки крутился, калейдоскоп кадров на маленьком экране камеры стрекотал перед глазами и когда момент на зрительной коре совпал с воспоминаниями, тот самый момент, от которого он едва не лишился чувств, Андрей замер.

СТОП. Это было здесь.

Пока машина неслась, виляя в одичалом пространстве между свалкой и городом, Андрей докрутил до того самого места. И на следующем кадре – он не сомневался, там, за валуном, через мгновение – показались эти псы. И девочка.

Его большой палец, замерший на черном диске перемотки снимков, побелел от напряжения. Сердце стучало как бешеное – как будто те злобные существа, Тифон и Ехидна, со вздыбленными загривками и горящими бешеными глазами мчались за машиной.

Андрей нервно оглянулся.

Дорога сразу позади машины проваливалась, исчезала, растворялась, но ему казалось, что тьма гонится за ними и только благодаря чуду еще не поглотила маленький автомобиль.

Клик. Диск повернулся. Он щелкнул, сменив кадр.

Заставив себя опустить глаза на экран, Андрей нахмурился. Тот же самый кадр, что и предыдущий. Точь-в-точь. Камень, горы мусора, северо-восточный склон, внизу бурелом голого кустарника и черный излом ручья, опоясывающего границы свалки и исчезающего в диких зарослях.

Клик. Повтор. Клик. Снова тот же кадр.

Сбой?

Он крутанул колесо быстрее. Везде одно и тоже, ничего не менялось: один и тот же кадр, продублированный на сотнях других. Никакой хибары, собак, застенчивой девушки и ее матери – ничего и никого.

Андрей перемотал полностью весь день, но не нашел и намека на их существование.

Ферма, вспомнил он. Она работает на ферме «Солнечная», осеменителем коров и найти ее, судя по всему, будет не так трудно, учитывая, что огромное хозяйство московского бизнесмена Алика Мирного было единственным в этих краях.

Я найду ее, подумал он, поглядывая на спящего Гену. Не может быть, чтобы он не снял ни одного кадра. Этого просто не может быть. Может быть спрятал флэшку? Но в глубине души он понимал, что никто ничего не прятал.

Они въехали в городе. Андрей аккуратно положил фотоаппарат на заднее сиденье. Огни фонарей слегка разгоняли вечернюю мглу, и теперь он смотрел на знакомые улицы, не понимая, был ли телефонный звонок настоящим или же ему все приснилось…

– Почти приехали, – сказал Макс. Он вывернул с центральной улицы, пронесся по площади Мира мимо администрации города, над которой развевался триколор и свернул на Никитскую – Андрей вспомнил, что новая городская больница теперь за мостом, справа, там еще совсем недавно был заросший бурьяном пустырь, где он с мальчишками в детстве играл в войну.

Почти тотчас перед ними появилось само здание, подсвеченное тусклыми фонарями. Летящий снег таял на ходу, слякоть под колесами плескалась под днищем, автомобиль занесло на повороте, и сторож в кабинке у шлагбаума покачал головой.

– В реанимацию, – крикнул Андрей, опустив стекло.

Дед подумал секунду, потом открыл шлагбаум. Может быть, он узнал Андрея, а может быть ему просто было все равно, кого пускать – водянистые глаза старика смотрели совершенно равнодушно.

В воздухе висел не слишком сильный, но явный, настойчивый запах сероводорода с примесью ядовитого сладкого концентрата.