Проси прощенья у камней

На улице уже стемнело, и в сумерках квартиры, освещенной лишь тусклым декоративным торшером, на стенах танцевали изящные тени от каминного костра. Отец с сыном сидели в пододвинутых креслах полукругом у огня, между ними стоял низкий каменный столик, на котором находились выпивка и закуска, приготовленная хозяином.

– Хорошо сидим, батя.

– Да, хорошо.

– Чего еще можно желать… – Алексей расшевелил кочергой поленья – огонь еще ярче вспыхнул между ними.

– Знаешь, сын, человеку всегда почему то мало того, что у него есть. Вот и сейчас – то же самое.

– Это потому что мамы нет, батя.

– Ты знаешь, когда мы вот так с твоей матерью сидели у камина, меня порой тоже одолевала какая-то непостижимая тоска или грусть по кому то или чему то, и я никогда не мог определить что же это такое, чего мне не хватает. Сейчас мне не хватает лишь твоей матери – это я точно знаю, но… – Григорий Андреевич вытянул ноги ближе к огню, отпил из стакана. – Но и сейчас к чувству потери и одиночеству присовокупляется что-то еще, то, что я испытывал и раньше.

– Что же это такое, батя?

– Я столько раз пытался объяснить самому себе природу этого состояния, но приходил лишь к догадкам. Но ты знаешь теперь, когда мамы не стало, я кажется понял, что это такое, откуда берется это чувство. Смерть твоей мамы, можно сказать, открыла ответы на вопросы, мучавшие меня столько времени.

– Ты меня пугаешь, отец.

– Я сам себя боюсь, Леша, – Григорий Андреевич иронично смотрел на сына. – Мне кажется, что человек, в том числе и я, всегда жалеет об упущенных возможностях, – это те неопределенные мысли, которые порой вылезают из закоулков сознания и встраиваются в наш процесс мышления.

– Видишь ли, человек проживает свою довольно-таки короткую жизнь, и на ее протяжении он посвящает себя определенному количеству занятий, тем занятиям, ставшими для него по какой-либо причине нужными или обязательными. Человек выбирает для себя определенную профессию, или даже парочку-тройку, которым отдает львиную долю времени; обзаводится женщиной (конечно если речь идет о мужчине), может даже не одной, уделяет ей свое оставшееся от работы время, детям, если они, конечно же, имеются; и, конечно же, каждый человек находит для себя увлечение, или хобби – не важно название, – ему он отдает то время, что остается, а остается обычно совсем немного.

– Ты забыл про сон, батя.

– Спасибо, сынок, да и – сон, обязательно, а как же без него. И что же получается? – Григорий Андреевич сосредоточенно погладил густые усы, отпил из стакана. – А получается, что вся жизнь человека складывается из таких вот маленьких траекторий-черточек, и если перенести рисунок на бумагу, то получится ломанная диаграмма, и у каждого она своя, нет двух одинаковых – все разные… Если поставить точку, которую принять за рождение, например – мое, и от нее вести линией эту самую жизнь, а там, где человек умирает поставить еще одну точку, то получится ломаный отрезок. А в начале твоего рождения от моей кривой линии отходит уже твоя кривая – она уходит куда-то в сторону или, может, идет рядом с моей. Потом, когда я умру, моя линия прекратится, а твоя будет уходить дальше…

– Батя, ты рассказываешь мне про генеалогическое дерево?

– Не совсем. Знаешь, такое вот ветвление этих ломанных прямых похоже на капилляры большого организма. Если даже прекращается ветвление капилляров одного рода – в нашем примере возьмем твой случай, где у тебя нет детей, допустим это просто, не бери всерьез – пустое место занимает ветвление других капилляров – других родов. То есть, если где то прекращается ветвление одних капилляров, то на этом вакантном, так сказать, месте, появляются другие капилляры – организм возмещает потерю одной микросистемы другой.

– Организм? Ты имеешь в виду человечество? – Алексей подкинул очередное поленнице в огонь.

– Именно. Человечество – это единый большой организм, у которого есть определенная цель, я так думаю.

– И что же это за цель, отец?

– Я думаю, что это один из тех вопросов, на которые люди пока не могут дать ответ. Вопрос в другом – правильно ли существует этот организм?

– А ты как считаешь? – заинтересованно спросил Алексей. Он рассматривал отцовское задумчивое лицо, на котором переливами играли тени огня.

– Мне кажется, что организм этот сейчас немного болен, а может и не немного, а может и не болен… Откровенно признаться, Лешка, я не знаю – здесь я всегда попадаю в тупик.

– Батя, ты начал говорить что-то о том чувстве, которое тебя тревожило – упущенные возможности…

– Да, конечно. Так вот об этих упущенных возможностях – они не упущенные, но они – альтернативные. Все дело в том, что человек строит свою жизнь по одной лишь траектории – она словно выжигается на теле бытия, и с ней, с этой траекторией, ничего уже не сделать – ее ни исправить, не изменить. Но выбрав лишь одну траекторию своей жизни, человек отказывается от бесконечного количества других; и ему, человеку, остается лишь гадать и фантазировать о том, что было бы, выбери он другой путь своей жизни.

– Каждый человек встречает на своем пути других людей – они могут оказывать влияние на траекторию его жизни или же просто незаметно появляться в ней и так же незаметно исчезать. Но дело в том, что линии человеческих жизней никогда не пересекаются. Они могут идти совсем рядом, или же на расстоянии, или же совершенно в противоположных сторонах, но они никогда не пересекаются – никто не может влезть в клетку жизни другого человека, не выбравшись, при этом, из своей. Эта некая форма обреченности и делает людей столь несчастными, понимаешь, – человек никогда не сможет так сильно приблизить к себе, пусть даже самого дорогого и любимого, как бы ему хотелось.

"…клетка жизни…" – подумал Алексей. Странно, но он уже где-то слышал это, или читал, он не мог сейчас вспомнить.

– Вся загадка в том, – увлеченно продолжал Григорий Андреевич. – Что, отказываясь от одного из бесконечных путей, мы уступаем его, этот невыбранный путь, другой жизни. Мы ее не видим и не знаем эту другую жизнь, а также не видим и не знаем тот путь, от которого мы "отказались", но чувство потерянного и упущенного посещает нас – и вся беда в том, что мы не можем объяснить, ни себе, ни тем более другим, нашу скорбь.

Затем наступило глубокое молчание, нарушаемое лишь тресканьем поленьев да тяжелым дыханием отца.

– То есть, батя, ты хочешь сказать, что счастливого человека не может быть вообще? – наконец осторожно спросил Алексей.

– Ты неправильно ставишь вопрос, Алексей. Мне кажется, что сперва надо ответить на другой – а что такое счастье? Есть ли оно вообще и нужно ли оно нам? В нашем мире столько "пустышек", вокруг которых мы городим целые замки. Посмотри на животных – разве ты бы мог сказать про них, что они счастливы? Думаю, что нет. Они не знают, что такое счастье, и поверь мне, даже если бы каким то невероятным образом они бы это узнали, то ничего бы не изменилось – им оно не нужно, как не нужно и нам. Счастье, как и многие другие слова – это своего рода маячки, которые ставит человек, чтобы не заблудиться в океане жизни.

Но дело в том, что кому-то эти маяки не нужны – кто-то внутренним чутьем знает как ему жить, ориентируясь при помощи своего собственного ума. Таких людей, к сожалению немного, и они, как правило, незаметны в повседневности.

Но я думаю, Леша, если кто-то скажет тебе, что безупречно счастлив, тот слукавит, может неосознанно или по глупости своей.

– Но вы же с мамой были счастливы, отец, или же нет? – с удивленной обеспокоенностью Алексей смотрел на Григория Андреевича. – Или ты мне хочешь еще в чем-то признаться?

– Нам с твоей матерью было очень хорошо вместе – это главное. Я думаю, что сейчас она бы подтвердила мои слова, будь она здесь. Вообще, это удивительное явление, когда мужчина с женщиной уживаются вместе на протяжении долгих лет и их это устраивает – я бы назвал это чудом.

– Почему ты так думаешь, что в этом удивительного? Ведь это же нормально, да? Или нет? Батя, я тебя не узнаю, – с досадой проговорил Алексей.