Страница 11 из 22
Вспоминая события тех лет, Карен писала, что эти времена были для нее куда хуже, чем даже те, когда она болела. Поверь, Карен, я знаю, насколько сложно разорвать даже самые проблемные отношения. Человек становится близким, судьбы переплетаются, словно корни деревьев, и кажется, что отрываешь себя от собственной жизни.
Январь 1923. Дорогая матушка… Я бы хотела дать всем молодым женщинам два совета: обрежьте волосы и научитесь управлять автомобилем. Эти две вещи перевернут жизнь человека. В течение столетий длинные волосы служили средством порабощения женщины – и вдруг ты ощущаешь себя неописуемо свободной: у тебя короткая стрижка, ее можно легко привести в порядок и дать ветру трепать ее сколь угодно. И поскольку здесь никто не пользуется корсетами, ты можешь двигаться наравне с мужчинами. Я бы начала носить брюки, если бы они подходили мне, или шорты, как многие женщины здесь, но у меня неподходящие ноги, да и нет моральной смелости…
1.4.1923. Дорогая матушка… Совсем не стоит сокрушаться от моего одиночества. Во-первых, я не одна… Здесь мои мальчики-слуги, собаки и другие белые; я создала себе свой приятный мне круг общения, и от этого счастлива. Я также не нуждаюсь в «спокойной жизни», как ты пишешь… Никогда не жалейте меня из-за одиночества или болезней; для меня они ничто.
28.5.1923. Дорогая матушка… Вы бы рассмеялись, увидев меня в моей дождевой одежде – нынче я практически всегда хожу в длинных штанах хаки, длинной рубахе до колен и деревянных башмаках на голую ногу. Теперь, как я обстриглась, я представляю себя Толстым, только без бороды. А еще я научилась пахать, чтобы не уступать Льву Толстому на фотографиях…
22.7.1923. Дорогая матушка… Пишу это, а под столом сидит маленькая ручная антилопа Лулу. Я держу ее уже вторую неделю, надеюсь, она выживет. Увы, в округе много леопардов… странно слышать их рев по ночам, как тысячи лет тому назад.
2.8.1923. Дорогая Элль… Я верю, что женщин ждут отличные времена, что следующие сто лет принесут с собой великолепные возможности… Какое же будет великолепие, когда женщины станут настоящими людьми и весь мир будет открыт для них.
10.9.1923. Дорогой Томми… С тех пор как пришло письмо от дяди Ааге, в моей жизни розы утратили аромат, луна свой свет, а силы покинули меня… Поможешь ли начать новую жизнь?.. В нынешней ситуации я могла бы удачно выйти замуж, но я решила, что сделаю это только по любви или чтобы обрести подходящее для меня положение…
Мне стыдно смотреть на воспитание девочек. Я совершенно уверена: случись мне родиться мальчиком, с таким же умом и способностями я смогла бы отлично позаботиться о себе. Я бы и сейчас смогла бы, имея поддержку вначале.
24.2.1924. Дорогой Томми… Прошу прощения, что всякий раз пишу тебе о своих заботах. Однако я думаю, что если умру сейчас… то ты хотел бы, чтобы я успела отписаться вовремя. Разумеется, уверенности в моей смерти нет, но таковой исход куда вероятнее, чем то думается дома.
Мое представление, что африканский этап жизни Карен был насыщен гармонией – как можно предположить из настроя книги «Из Африки», – оказалось большим заблуждением. Ее письма вскрывают совершенно иную действительность: Карен была подавлена, охвачена депрессией, находилась в стрессе, была больна и напугана. Иногда на плантацию приезжали Денис, мать или брат Томас, и тогда дела налаживались, но в основном она сидела в одиночестве вместе с верным слугой Фарахом. И все это время над головой нависал дамоклов меч продажи ее имения.
Фактически следующие десять лет она провела в состоянии адской круговерти чувств, которая либо засасывала в глубины безнадежности, либо возносила на вершины счастливой эйфории – в зависимости от того, был Денис рядом или нет.
Вот и сейчас Денис отсутствует почти два года, время от времени наезжая с визитами, и всякий раз для Карен это означает необыкновенный прилив сил. В августе 1923 года Денис решил отказаться от своего бунгало и перенести вещи в дом Карен. С этого момента он проводил все свободное время между выездами на многомесячные сафари близ холма Нгонг, задерживаясь у Карен на неделю, а то и на две. Под огромную библиотеку Дениса Карен заказала в дом полки. Он привозил ей вино и грампластинки из Европы, а когда Карен оказывалась на конной прогулке, ставил Шуберта на полную громкость, таким образом объявляя о своем приезде. Вечерами они рассказывали друг другу истории перед зажженным камином. Однажды они условились, что их похоронят на одном из склонов Нгонга, который видно из окон поместья. В это время Карен находилась на вершине своего счастья.
Своему брату она пишет: «Денис Финч Хаттон уже некоторое время со мной и пробудет, вероятно, еще с неделю. Для меня это несказанное счастье; я счастлива настолько, что, как кажется, имело смысл жить и страдать, болеть и проходить через все эти тернии только для того, чтобы прожить эту неделю». Я понимаю Карен: если имеется возможность быть вместе с этим удивительным (самым удивительным!) мужчиной, остальное утрачивает всякий смысл. Еще она пишет, чтобы брат никому не проговорился о том, какое влияние на нее имеет Денис: «Если умру, а ты встретишься с ним позже – ни при каких условиях не рассказывай ему, что я писала или рассказывала тебе о нем в таком духе!»
Карен рисовалась перед Денисом. Правила игры были жесткие: надо быть сильной, никаких обязательств, никаких требований – Денис счастлив на ферме, но он приезжает сюда только тогда, когда пожелает. Денис не верит в брак, признания в любви стесняют его, как и малейшие признаки возникающей привязанности… Карен знала: если она только намекнет, насколько Денис важен для нее, что вся ее жизнь зависит от него, то он, подобно дикому животному, учует запах женской тоски и исчезнет навсегда. Так что ей пришлось свыкнуться с ситуацией. Она переосмыслила страх Дениса перед обязательствами блюсти добродетели и даже написала критическое эссе об институте брака, восхваляя любовь мыслящих в одном направлении людей; она начала открыто презирать влюбленных, которые смотрят не отрываясь в глаза друг другу, связывая жизнь близкого человека.
Когда Денис приезжал, Карен словно пробуждалась и начинала изображать сильную, самодостаточную женщину, независимого компаньона, который никогда не спрашивает о том, надолго ли останется гость у нее. Она привыкала к дневному ритму Дениса: рано вставала, чтобы отправиться на охоту, но от возбуждения не могла заснуть ночью, а по утрам жевала кат, чтобы взбодриться… Когда Денис уезжал, она сникала и могла неделями лежать в постели, разбитая и больная.
3.8.1924. Дорогой Томми… Уже несколько месяцев после отъезда Дениса я пребываю в состоянии полного упадка душевных сил и безнадежности… Все мне кажется бессмысленным: мое существование, мое пребывание здесь, мое увлечение живописью и то, что я вообще просыпаюсь по утрам… Мне хочется быть замужем, мне надоело жить в вечном одиночестве… Я верю, что навсегда связана с Денисом и с землей, по которой ступает его нога; всякий раз я безгранично счастлива в его присутствии и смертельно страдаю, когда он уезжает.
В одиночестве Карен много думала о будущем. Чем ей заняться, если ферма все же будет продана? Получится ли в этом возрасте выучиться на кого-нибудь? Как минимум она смогла бы поехать обучаться искусствам в Китай, Рим или во Флоренцию, могла бы открыть для африканцев небольшой отель в Марселе или Джибути. Или же могла хорошо выйти замуж (к сожалению, Денис тут ей был вовсе не парой). А может, следует пойти учиться на повара при Датской королевской кухне?