Екатерина Великая

Екатерина Алексеевна понимала, что разговор с императрицей Елизаветой Петровной не может быть лёгким, ведь, несмотря на то что в целом царствование этой государыни отличалось некоторыми мягкостью и кротостью, по сравнению с правлениями предшествующими, в нём ещё сохранялось слишком «много грубого, отдававшего Петровской эпохой». Елизавета Петровна унаследовала отцовскую вспыльчивость. Биографы отмечают, что она нередко «собственноручно колотила придворных по щекам и обладала доведённой до виртуозности способностью браниться, бранилась с чувством и продолжительно, припоминая все ранее нанесённые ей обиды, делая колкие намёки и изливая целые потоки не нежных, не идущих к делу и наивных слов». Впрочем, как отметил М. Богословский в книге «Три века», «такие вспышки гнева не влекли за собой серьёзных последствий для тех, кто им подвергался, и проходили также быстро, как появлялись, уступая место искренним порывам доброты, сентиментальному настроению, грусти и слезам».

В то же время было известно и о том, что императрица вполне могла пойти и на крайнюю суровость, даже жестокость к подданным, если считала это необходимым для дела государственной важности, или, по крайней мере, так ей казалось. Безусловно, Екатерина Алексеевна знала о так называемом «дамском заговоре», окончившемся плачевно для заговорщиков. Правда, Екатерина Алексеевна против императрицы ничего не замышляла, но ведь заинтересованным лицам доказать злой умысел в её действиях с помощью пыток выбранных для того придворных особого труда не составляло. Тем более разговоры о том, что великая княгиня вполне может украсить престол, постоянно шли по городу.

Заговоры же против Елизаветы Петровны в первые годы царствования имели место. М. Богословский отметил, что правительница Анна Леопольдовна «благодаря своей мягкости… приобрела симпатии в гвардии и в высшем обществе и оставила по себе сожаление». Уже в 1742 году был раскрыт и разгромлен заговор, в котором участвовали офицеры Преображенского и Измайловского полков. А спустя год сложился новый заговор, возглавляемый тремя великосветскими дамами.

М. Богословский, касаясь его, заметил, что XVIII век не случайно назвали веком господства дам:

«Дамы царят в салонах, занимают престолы или управляют теми, кто занимает престолы. Дамы ведут войну против прусского короля (имеются в виду Елизавета Петровна и Мария-Терезия. – Н.Ш.). Нет ничего удивительного, что дамы оказались и во главе заговора. Это были: Н.Ф. Лопухина, А.Г. Бестужева, свояченица канцлера, жена его брата Михаила, и Софья Лилиенфельд, жена камергера. Разными нитями, и, конечно, в значительной мере романического свойства, они были связаны с брауншвейгской фамилией или с лицами, пострадавшими при её падении. Около руководительниц группировался кружок гвардейских офицеров, а вдохновителем этого великосветского общества был австрийский посол граф Бота… Предприятие не пошло, однако, далее простой болтовни: в кружке выражали недовольство поведением императрицы, осуждали её поездки в придворные резиденции для устройство попоек, сомневались в её правах на престол, как дочери Петра, рождённой за три года до брака; офицеры смеялись над «бабьим» правлением. Дамский заговор вызвал против себя также женский образ действий. Всё это Лопухинское дело было до крайности преувеличено и раздуто и чуть не повело к разрыву австрийского союза. Мария-Терезия вынуждена была отозвать посла и даже подвергнуть его на некоторое время аресту для успокоения разгневанной союзницы. Руководительницы жестоко поплатились. Лопухина была знаменитой красавицей – единственной соперницей Елизаветы, – вот в чём состояло её главное преступление, которого та не могла ей простить… Лопухина и Бестужева были биты кнутом на площади и с вырезанием языков отправлены в Сибирь. Даже члены Тайной канцелярии просили императрицу пощадить третью участницу, Софью Лилиенфельд, находившуюся в состоянии беременности, и избавить её от тягостных очных ставок. На докладе канцелярии Елизавета написала резолюцию, столько же ужасную по содержанию, сколько и по орфографии: «Надлежит их в крепость всех взять и очьною ставкою про из водить, несмотря на её болезнь, понеже коли они государево здоровье пренебрегали, то плутоф и наипаче желеть не для чего, луче чтоб и век их не слыхать, нежели ещё от них плодоф ждать».

Этот заговор сослужил недобрую службу и брауншвейгскому семейству, которое императрица отпустила за границу. Но после раскрытия заговора она стала опасаться, что кто-то попытается использовать имя младенца Иоанна Антоновича для новых смут, приказала вернуть семейство. Родителей несостоявшегося императора сослали в Холмогоры, а его самого заточили в Шлиссельбургскую крепость.

Чего же могла ожидать Екатерина Алексеевна в том случае, если клевета на неё достигла бы цели и императрица Елизавета Петровна сочла её опасной соперницей? Нужно было как-то убедить государыню в том, что она не ищет трона, что, если это нужно для общего дела, готова покинуть Россию. Вот как вспоминала она об этом в «Записках…»: «Решение моё было принято, и я смотрела на мою высылку или невысылку очень философски; я нашлась бы в любом положении, в которое Проведению угодно было бы меня поставить, и тогда не была бы лишена помощи, которую дают ум и талант каждому по мере его природных способностей; я чувствовала в себе мужество подниматься и спускаться, но так, чтобы моё сердце и душа при этом не превозносились и не возгордились, или, в обратном направлении, не испытали ни падения, ни унижения. Я знала, что я человек и тем самым существо ограниченное и неспособное к совершенству; мои намерения всегда были чисты и честны; если я с самого начала поняла, что любить мужа, который не был достоин любви и вовсе не старался её заслужить, вещь трудная, если не невозможная, то, по крайней мере, я оказала ему и его интересам самую искреннюю привязанность, которую друг и даже слуга может оказать своему другу или господину; мои советы всегда были самыми лучшими, какие я могла придумать для его блага; если он им не следовал, не я была в том виновата, а его собственный рассудок, который не был ни здрав, ни трезв».

В болезнях и скорбях проходила жизнь великой княгини, и она мужественно переносила испытания, ведь только в скорбях происходит осознание пути своего, деяний своих, грехов своих. «Многими скорбями подобает внити в Царство Небесное» (Деян., 14:23) и «в мире скорбни будете» (Ин., 16:33), – сказал Господь. Что делать, такова судьба человека, такой земной удел человека – скорбь, труд, болезни, подвиги, печали, теснота, лишения. «Не искушение ли жить человеку на земле?» (Иов., 7:10), – вопрошал праведный Иов. «Букварь: начала познания вещей Божественных и человеческих» приводит поучения святых старцев: «Болезни есть земной удел человека после грехопадения, – говорил преподобный Амвросий Оптинский. – Корень всех болезней и зол – грехи прародительские и личные; и видим от слов Спасителя болящему: «Откупаются тебе грехи» (Мк., 2:5), ибо они исцелялись. «За грехи переживаем печали, скорби, войны, голод, болезни, страдания», – говорил святитель Иоанн Златоуст. Преподобный Симеон Новый Богослов учил: «Когда страдает тело в болезнях и мучениях своих, то душа приходит в чувство покаяния и спасается». А святой преподобный серафим Саровский считал, что «болезнь очищает от греха, ослабляет страсти. Болезнь, переносимая в терпении и благодарении, вменяется в подвиг». Святитель Феофан Затворник считал, что «болезнь иных укрывает от бед, которых они не миновали, если бы были здоровы». Впрочем, Екатерина Алексеевна не могла знать и поучений святого преподобного Серафима Саровского и святителя Феофана Затворника, живших и творивших свои великие подвиги в XIX веке. Серафим Саровский родился в 1759 году, но в царствование императрицы Екатерины ещё не получил столь широкой известности. Описываемые же скорби великой княгини проходили в основном ещё до его рождения или в годы его младенчества. Но поучения святых отцов Иоанна Златоуста, Симеона Нового Богослова, Василия Великого и других, несомненно, были ей известны. Да, она хорошо знала евангельские истины, которым стремилась следовать. Многие из этих толкований нельзя не отнести к жизни самой Екатерины Алексеевны. Разве не отражением её деятельности являются слова отца Серафима (Романцева): «Болезни допускаются тогда, когда мы не способны к подвигам». Способная к подвигам императрица Екатерина Великая во время своего 34-летнего царствования очень мало болела, за исключением последних лет жизни. Разве не о мужестве, отваге и готовности к подвигу во имя народа говорит известный всем факт, описанный Н.Д. Тальбергом следующим образом: «Стремясь доказать своему народу безопасность начавшейся в Европе прививки оспы, императрица выписала в 1768 году из Англии специалиста, известного врача Димсделя, который 12 октября сделал прививку ей, а 1 ноября Наследнику, великому князю Павлу Петровичу».