Страница 9 из 64
Под утро горячий ветер стих, и в низинах, не прогревшихся за эти два дня, собрался густой душный туман, пахнущий мокрой баней. То ли от росы развезло землю, то ли не просохла она еще после дождей: Пушки вязли, их тащили и разворачивали на руках, сами увязая по щиколотки. Наконец все было готово. В светлых сумерках Алексей еще раз шагами измерил расстояние до дальнего мостика, с неудовольствием отметил, что оно все же больше, чем казалось поначалу - триста десять шагов. Пули долетают на такое расстояние еще способными ранить, но слишком уж велико рассеивание, большая их часть уйдет в землю или свистнет над головами: надо будет что-то придумывать. Потом. Но для этого - нужно выжить сегодня. И завтра. И не позволить совести загрызть себя. Он вдруг понял, что остался один. Мостик, достаточно короткий, мокрый до черноты, истоптанная, в коровьих лепешках, земля по обе стороны от него, заросли конского щавеля и осоки внизу, о двух тупиках дорога, безмолвный ручей: Ни из чего не следовало, что где-то вообще существуют люди. Звери и птицы. Дома, деревни, города, корабли. Все это могло быть всего лишь тяжелым сном: Или напротив - счастливым сном. Или вообще не быть. Точно так же он оказался в одиночестве там, в Кузне, у Мантика, когда пришла Ларисса. Все исчезло, и он оказался один на один с судьбою. Очень странной судьбою, ведь он выбрал тогда совсем другое, вовсе не то, что происходит: В этот момент робко тронули тишину утренние птицы. Утро, радостно и недоверчиво сказала одна. Утро, утро, ранннь, - отозвалась другая. Они просыпались повсюду, не будя, а лишь приветствуя друг друга и восходящее солнышко. Так весной, и летом, и осенью просыпается деревня. Алексей повернулся и пошел наугад, осыпаемый птичьими трелями. Он знал, что шагов через пятьдесят наткнется на кого-нибудь из свой сотни: знал, но не очень-то верил. И когда ни на кого не наткнулся, то не встревожился даже, потому что так оно и должно было оказаться. Он прошел и сто, и двести шагов, и двести пятьдесят, и перешел второй мостик - никого не было ни видно, ни слышно. Потом тихо заржала лошадь, совсем рядом, будто над ухом. Алексей даже вздрогнул. А потом в воздухе резко запахло чем-то странным, тяжелым, напоминающим о болезни. Он остановился и тронул Аникит. Рукоять была холодная, будто чужая. Воины стояли к нему спинами, над чем-то нагнувшись, невнятно переговаривались. Алексей подошел, тронул кого-то за плечо. Ему молча дали пройти. В высокой траве лежал мальчик лет десяти. Он полз от леса к ручью и то ли потерял сознание, то ли умер. Алексей уже было выпрямился, чтобы велеть кому-нибудь вырыть быстренько могилу и похоронить ребенка, но - что-то задержало его взгляд. Руки. Непропорционально большие кисти. И даже сквозь слой грязи видно было, что пальцы этих рук волосатые. Он носком сапога поддел лежащего за плечо - кто-то предостерегающе экнул - и перевернул на спину. Мертвец, уже окоченевший. Несколько часов. Присел, всмотрелся. Так вот это кто: Лицо со скошенным узким лбом, стянутые к вискам глаза, короткий острый нос. И - необыкновенно мощные выступающие вперед челюсти. И грудная клетка выступает вперед острым клином. Стеганая кожаная курточка с нашитыми стальными кольцами: Наездник на птице. Алексей выпрямился, посмотрел туда, откуда он приполз. Прошел шагов двадцать. Птица лежала на боку, оттопырив согнутое крыло, вся изломанная, мокрая, совершенно не страшная. Говорили, что эти птицы умирают в полете, как конь на скаку. Но, похоже, эта умерла иначе: У основания крыла торчало оперение стрелы. И еще одна стрела, кажется, виднелась из-под шеи. На всякий случай Алексей обошел птицу со спины, подальше от страшноватых когтистых ног. Коротко воткнул острие меча под гребенчатый затылок и тут же выдернул. Птица дернулась. Но кровь уже не ударила струей, а потекла не сразу и слабо. Тогда он рассек ремни упряжи, одну сумку снял, а вторую выдернул изпод мертвой твари. К той второй приторочены были короткие ножны. Очень богатые. Он пошарил вокруг глазами и увидел меч птичьего наездника - легкий, изогнутый, но в отличие от Аникита с заточкой по внутренней кривизне и не с острием, а с крючком на конце. Скорее огромная бритва, чем меч. Клинок из многослойной стали, видно по рисунку. Кроме клейма мастера: когтистая птичья лапа, - еще и письмена на непонятном языке. Травление, четыре длинных слова вдоль всего обушка. Рукоять же выполнена в виде стилизованной змеи, откинувшей голову для удара. Глазами змее служат два крупных граната. А может быть, и рубина, поскольку гранат редко оправляют в золото: - Хороша игрушка? - повернулся Алексей к Ярославу. И осекся. Ярослав смотрел на меч, как отрок на голую женщину. - Ты знаешь, чей это? - осторожно спросил он. Ярослав кивнул. Проглотил комок. Еще раз склонился, чтобы рассмотреть лучше. - Это меч мастериона Уэ Высокие Сени. Мастерион - что-то вроде императора этого народа, - пояснил он на случай, если Алексей не знает. Но Алексей, разумеется, знал. - Значит, там, у ручья, лежит сам Уэ, - сказал он и посмотрел на Ярослава. Тот кивнул. Не то чтобы неуверенно, а с каким-то сомнением в правильности того, что подтверждает этот непреложный факт - а следовательно, отвечает за все последствия: - Как положено хоронить этих мастерионов, ты знаешь? - спросил Алексей. - Все равно не сумеем. Ну, например: вместе с птицей: И - насыпать курган. Алексей коротко присвистнул. Неправильно истолковав этот звук как призыв, затопали воины. Бежать им было всего ничего - полсотни шагов. Как раз на предел видимости. - Звал, старший? - Да, - сказал он. - Похороним паренька по-людски. Ответом ему была неслышная и неслыханная ругань. Но - похватали лопаты и в четверть часа откидали под ближайшим дубом продолговатую ямку. Наездника завернули в кусок промасленного холста, которым прикрыты были на случай дождя пушечные стволы, опустили в могилу. Птице места там не нашлось бы, поэтому Алексей отсек лапу и маховый конец крыла; лапу уместил в ногах, крылом укрыл. Меч положил под правую руку. - Доброго тебе пути, человек, - сказал он. - Иди смело и не оглядывайся назад. Пока мертвеца забрасывали землей, Алексей тесаком снял с дуба пласт коры, луб - и на обнажившейся древесине вырубил: "Уэ Высокие Сени", потом напряг память и добавил: "VIII 12 день 1997". Он ошибся на один день. Уже начиналось тринадцатое. Через час после похорон - туман начал подниматься - от моста прибежал босиком (сапоги в руках) дозорный и прошептал, что, похоже - идут: