Беллерофонт

Мирослав замолчал и виновато посмотрел на Алину. Он постоянно чувствовал себя неловко рядом с этой необычной девушкой, но как ни странно, это его не отпугивало, как отпугивает в подобных случаях большинство мужчин, а наоборот, притягивало к ней. Видя, что разговор не очень клеится, лейтенант Стоянович попытался перевести тему:

– Как получилось, что ты знакома со своим дядей?

Взгляд Алины вдруг потеплел:

– О, это удивительная история! Мой дядя – просто потрясающий человек, он сам настоял на том, чтоб ему не препятствовали в общении с биологическими родственниками. Моя биологическая мать даже не была знакома с отцом, чьим братом являлся Артур, да и не горела желанием. Представь, у нее прижилось сразу десять эмбрионов!

– Десять?! Ты шутишь?

– Какие там шутки, она просила удалить хотя бы два из них. Ей сказали, что это возможно, только если биологический отец подпишет согласие. А отец пришел с этим вопросом к Артуру. Артур, между прочим, поддерживал отношения со всеми биологическими родственниками, о которых ему было известно, даже если сами родственники были от этого не в восторге!

Алина рассмеялась и сквозь прозрачную маску стали видны маленькие морщинки вокруг ее глаз. Мирославу они показались очень милыми, и неожиданная волна нежности накрыла его. Опустив глаза в свою тарелку, лейтенант заметил, что он, полностью поглощенный Алиной, так и не притронулся к еде. А между тем, девушка продолжила свой рассказ:

– Так вот, дядя категорически запретил отцу что-либо подписывать!

– Не сочти меня за бездушного негодяя, но, чем он руководствовался? Ведь это же было крайне рискованно! Лучше было выносить восьмерых, чем потерять всех!

– Да, все вокруг это твердили, но он был непреклонен, ведь дядя мыслит другими категориями. Короче, Артур уговорил отца не соглашаться на редукцию эмбрионов!

– Но чем он это мотивировал, ты так и не сказала?

– Это довольно сложно объяснить с учетом современных реалий! Те, понятия, которыми оперирует мой дядя, нынче непопулярны… Поэтому я стараюсь посторонних в это не посвящать!

– О чем ты говоришь? Расскажи мне…

– В общем, он сказал, что редукция – это ГРЕХ… Ты знаешь, что такое ГРЕХ?

Алина употребила старое английское слово, значение которого было, однако, безусловно знакомо лейтенанту Стояновичу.

Глаза Мирослава еще больше округлились, и, хотя он понимал, что выглядит глупо, он никак не мог совладать с собой и все смотрел на Алину, часто моргая. Глядя на лейтенанта, девушка засмеялась:

– Вот видишь, ты тоже сделал это страшное лицо! Как будто смог вдруг рассеялся, и выглянуло солнце! Я уже привыкла к такой реакции, не волнуйся! Есть слова, которых даже нет в современном языке, но которые и есть самые важные! Бог, грех, любовь, семья… Все эти понятия теперь встретишь разве что, в книгах, написанных на мёртвых языках. А между тем, благодаря тому, что некоторые до сих пор не забыли этих слов, у меня даже в наше время есть настоящая семья. И это очень дорогого стоит. Не говоря уже о том, что, неизвестно, появилась бы я вообще на свет, не вмешайся Артур. А так, все десять детей удалось выносить и произвести на свет. И все десять, представь себе, живы и по сей день, и мы очень тесно общаемся. Мы часто собираемся дома у дяди.

Алина замолчала и поднесла трубочку отверстию под маской, чтобы попить воды. Мирослав молчал, не зная, что ответить. Эта девушка, с ног до головы закутанная в латекс, так легко рассуждала о таких простых, но, в то же время, таких нереальных в наше время вещах, словно бы и не произошло за эти столетия столько печальных, разрушительных и необратимых событий.

А, впрочем, если задуматься, то для нее эти события и не сыграли особой роли. Ее мировоззрение не было извращено под тяжестью болезни и прочих обстоятельств. «Она не может выйти из дома без этого чертового комбинезона, пьет одну воду, сидит на лекарствах, но у нее при этом есть семья, у которой есть свои ценности. Тогда как все кругом борются за то, чтобы прожить хотя бы еще один день, день, посвященный себе самому и никому более, Алина рассуждает о грехе и семье!» – с удивлением подумал Стоянович. Для Мирослава, рожденного и воспитанного в век постоянного преодоления, обученного думать только о себе, своем здоровье и личной выгоде, это было немыслимо. Более того, прежде лейтенанта раздражали даже подобного рода разговоры. Если кто-то пытался заговорить с ним на философские темы, Стоянович сразу же пытался слинять под благовидным предлогом. И впредь всячески избегал подобного любителя все усложнять. Рассуждения Алины, однако, не вызвали у него скуки и раздражения. Девушка действительно говорила на «мёртвом языке», но говорила так просто и естественно, без доли нравоучений и гордыни, что Мирослав впервые задумался: а что, если эти слова, которым теперь нет места в речи, и были самыми важными. И в этом смысле язык, который более не используется, не «мертвый», а скорее «убитый», убитый людским эгоизмом и стремлением выжить любой ценой.

– Поднимемся на смотровую площадку, – предложила Алина, видя, что лейтенант загрустил.

Мирослав, очнувшись от печальных мыслей, радостно закивал. Смотровая площадка была закрыта прозрачным куполом, защищавшем туристов от смога. Внизу открывался чудесный вид, и даже нависший над землей дым не мог его испортить. Стоянович не отрывал от девушки задумчивого взгляда. После нескольких минут молчания Мирослав сказал:

– Знаешь, я не встречал раньше таких, как ты…

– Охотно верю, – усмехнувшись, заметила Алина.

В ответ на это Мирослав поморщился:

– Да я не про внешность! Ты необыкновенная во всем… Я бы хотел с тобой встретиться еще, если ты, конечно, не против.

– Не против, – твердо сказала девушка и посмотрела лейтенанту прямо в глаза.

Мирослав почувствовал, как что-то теплое разливается внутри него, ему вдруг страшно захотелось обнять Алину, и от мысли, что это сделать невозможно, это чувство в сто крат усилилось.

Глава 6.

Спустя два дня после поездки на Галапагосские острова Мирослав был приглашен домой к Артуру Ли на семейный ужин. С самого утра лейтенант Стоянович не находил себе места, он жутко волновался, никак не мог сосредоточиться на сборах, думал о том, что одеть, что взять с собой и как себя вести на грядущем мероприятии. Само понятие «семейный ужин» не вызывало у Мирослава абсолютно никаких ассоциаций, так как он даже не представлял себе, что это такое.

Еще будучи школьником, Мирослав читал Льва Толстого в английском переводе. Почему-то именно картины из романов этого русского писателя появлялись в воображении Мирослава при упоминании о «семейных обедах», «любви», «изменах», «грехах» и прочих старомодных понятиях. Вообще «вся эта сентиментальная чушь», как называл ее про себя лейтенант Стоянович, ассоциировалась у него с XIX веком. В современном мире семьи почти ни у кого не было, особенно, в истинном понимании этого слова. Редко кто поддерживал отношения с биологическими родственниками. Поскольку браки давно уже никто не заключал, а потомство воспроизводилось на основании решения специальной комиссии Департамента Здоровья. Люди перестали считать биологических родственников близкими людьми. Иногда родители поддерживали отношения со своими детьми, особенно, если нуждались в их помощи и уходе, как это было, например, в случае с тяжелобольной мамой Даниэлы. Однако из-за низкой продолжительности жизни, современники Мирослава сиротели довольно рано, а чаще всего и вовсе не помнили своих родителей, так как были слишком малы на момент их смерти.

Обычно между собой общались только родные братья и сестры. Но из множества эмбрионов, родившихся от одной подсадки, выживало обычно не более половины. Из оставшейся половины только один-два ребенка были относительно здоровыми, остальные умирали в раннем детстве. Так было и с биологическими родственниками Мирослава. Его биологический отец даже не был знаком с его матерью. В общем-то, в этом и не было необходимости. Чаще всего женщина и мужчина, выбранные для создания потомства на основании медицинских анализов, и не желали знакомиться друг с другом. И, действительно, чего ради? Ведь о создании семьи речи не шло, от «родителей» был нужен просто биоматериал для создания им подобных не разбитых до крайности болезнью людей.