Беллерофонт

Мирослав посмотрел на Алину, и вдруг его охватил гнев. Он резко и холодно сказал:

– Да! Ты права! Именно так я и подумал! И что же? Что это за способ? Просвети меня дурака, ты же за этим меня сюда пригласила?! Чтобы открыть мне глаза на мировую несправедливость и завербовать в вашу революционную группу?! – голос Стояновича повысился почти до крика.

Алина, растерянно отступив на несколько шагов от наступающего на нее Мирослава, все же по-прежнему тихо, но твердо ответила:

– Нет! Я пригласила тебя сюда не для политических бесед, а потому что хотела показать тебе мой дом… – девушка вдруг замолчала, а затем в упор посмотрев на Стояновича, продолжила: – Я пытаюсь сделать какие-то шаги навстречу к тебе, сблизиться с тобой, хотя в моем случае это довольно непросто. И я подумала, что раз уж не могу показать тебе даже своего лица, то покажу тебе свою семью… Прости, что из этой затеи ничего не вышло!

С этими словами Алина повернулась к двери и пошла к выходу. Мирослав в два прыжка догнал ее и резко прижал к себе. Алина попыталась оттолкнуть его, но лейтенант крепко обнял девушку и не давал высвободиться. Внезапная волна нежности накатила на Стояновича. «Какой же я идиот!» – подумал Мирослав. Разомкнув свои объятия, лейтенант взял Алину за плечи и заглянул ей в глаза:

– Это ты прости меня, – сказал он нежно. – Я очень несдержанный человек, у меня сегодня много впечатлений… Месяц назад я и не думал ни о каких «чувствах». Я привык мыслить узко, все измерял естественными потребностями и никогда не задумывался ни о чем действительно стоящем в этой жизни. А после встречи с тобой все перевернулось с ног на голову. Твой дядя как будто меня разбудил. И то, что он сказал сейчас, меня потрясло… Алина, я тоже хочу быть ближе к тебе, но мне нечего тебе открыть, ведь я черствый, ограниченный солдафон… Раньше я выражал свои эмоции по отношению к женщинам только путем физических действий. С тобой это не работает, и не только потому, что я не могу даже увидеть твоего лица, но и потому, что к тебе у меня другое отношение… Что мне делать, скажи? Я так хотел бы тебя сейчас поцеловать…

С этими словами Мирослав попытался дотронуться до Алининой маски. Девушка мягко увернулась и высвободилась от его рук.

– Нельзя этого делать, – спокойно сказала Алина. – Без определенных тестов на совместимость.

Помолчав несколько, секунд девушка добавила:

– Хотя кое-как «сблизиться» мы могли бы.

– Как? – с воодушевлением спросил Стоянович, и на губах его расползлась наивная улыбка, какая бывает у детей, которым обещали подарок.

– Если хочешь, ты можешь прийти ко мне в лабораторию. Там все защищено, и я работаю в специальной стеклянной камере…без костюма.

Мирослав подхватил Алину и снова порывисто обнял ее, на этот раз она не сопротивлялась, не отпуская девушку, он сказал:

– Тебе надо поговорить с дядей, чтоб впредь он был осторожен. Некоторые структуры посчитали бы эту милую болтовню не такой уж безобидной.

Алина рассмеялась:

– Это точно! Братья не раз уже говорили, что добром это не кончится. Я поговорю с ним. А ты не рассказывай никому, хорошо?

– Ну, уж нет! Учитывая мою теперешнюю заинтересованность в тебе, я пойду как соучастник.

Девушка снова засмеялась, и кивком головы пригласила Мирослава вернуться в гостиную.

Глава 9.

На другой день Мирослав после сборов пошел с Дэвидом в кафе. Друзья сняли респираторы, заказали ужин и пиво. За ужином Стоянович рассказал другу о своем визите в дом семьи Ли, вскользь упомянув и о разговоре за столом. Также он поведал Дэвиду о грядущем свидании с Алиной.

– Ты волнуешься? – спросил Дэвид серьезно.

– Очень, – ответил Мирослав.

– Почему? Ты боишься, что она…не понравится тебе?

– Нет, пожалуй, – сказал Стоянович после некоторого раздумья. – Я много думал об этом, и понял, что мне абсолютно все равно, как она выглядит, потому что я первый раз в жизни увлечен не внешним видом женщины, а ее личными качествами.

Дэвид невольно рассмеялся:

– Да брось! А если она страшна, как вся наша жизнь?

Мирослав посмотрел на Дэвида и с очень серьезным видом сказал:

– Ну, это не будет проблемой, она же все время в маске ходит!

Лейтенанты весело расхохотались. Успокоившись, Мирослав продолжил:

– Нет, Дэйв, я серьезно! Она УЖЕ мне нравится, иногда мне кажется, что я…люблю ее, – при этих словах Мирослав приложил руку ко рту, как будто не веря, что все-таки произнес их.

– Что ты сказал? Любишь?! – Дэвид вдруг перестал улыбаться и серьезно посмотрел на Мира. – Дружище, ты серьезно говоришь?

– Все очень серьезно, как бы это не называлось. Понимаешь, я раньше женщин оценивал по внешнему виду, меня больше ничего не интересовало. Я со своими прежними подругами и не разговаривал особо даже, понимаешь? А с ней у нас нет никакого физического контакта, получается, что отношения строятся на духовной основе.

– Что за бред ты несешь? Как ты можешь любить ее, даже не зная, как она на самом деле выглядит? Вдруг тебе не понравятся ее… нос или там руки? – Дэвид, казалось, искренне пытался понять друга, но не мог.

– Дэвид, про что я тебе тут полчаса уже толкую?! МНЕ НАПЛЕВАТЬ на нос и руки по-отдельности, мне важно, что это ЕЕ руки и ЕЕ нос. Мне понравилась она сама, именно потому, что раньше, чем я увидел ее лицо, я узнал ее, как человека, понимаешь? Вот почему я думаю, что это и есть любовь, такая, как у Толстого.

– Что?! У Толстого?! Артур тебе совсем мозги запудрил своей доисторической фигней! – Дэвид смотрел на друга недоуменно.

– Да нет, Толстого я еще раньше читал, как и ты. Но, ты прав, у Артура дома я о нем не раз вспоминал, – сказал Стоянович и при воспоминании о вчерашнем вечере невольно улыбнулся.

– Так когда ты к ней идешь? – спросил Дэвид, все еще с опаской глядя на друга.

– Завтра вечером, меня колотит от одной мысли об этом, – ответил Мирослав.

– Не пойму все-таки, чего ты боишься? – вновь поинтересовался Дэвид.

– Ну, во-первых, мне всегда волнительно перед встречей с ней, потому что она непредсказуема, ведет себя не так, как мои прежние…знакомые.

– Ну, оно и понятно, – заметил Дэвид и снова засмеялся. – Прежних «знакомых» ты через два дня укладывал в постель, а эту и за руку страшно взять, чтоб она не умерла от приступа.

– Да, вот именно, – кивнул Мирослав, – а когда нельзя заняться сексом, приходится много разговаривать. Я помню, раньше меня это жутко раздражало, когда девушки много болтали, я все думал, когда же ты замолчишь и начнешь раздеваться?

Друзья засмеялись. Стоянович задумчиво посмотрел в сторону океана и сказал:

– А с ней все по-другому. Мне нравится с ней разговаривать обо всем на свете, мне приятно просто быть там, где она, я считаю часы, прежде, чем увижу ее.

– Так чего ты волнуешься? – повторил вопрос Дэвид.

– Не знаю точно… В связи с этими необычными обстоятельствами, каждая встреча приобретает какой-то иной, более глубокий смысл. Сближение происходит гораздо медленнее, и от этого все чувствуется острее.

– Ну, вот, ты уже и говоришь, как Толстой, – воскликнул Дэвид с улыбкой.

– Я, пожалуй, и чувствую себя, как герои его романов, у которых все строилось не на физической близости, а на словах, взглядах, намеках. Слова и действия тогда имели другой смысл, и сейчас, с Алиной, я чувствую, как много значит каждое мое слово, каждый ее жест или взгляд сквозь эту чертову маску, которая отделяет меня от нее… Когда она вчера положила руки мне на голову, скажем так, обняла меня за голову, я чуть не свалился в обморок, клянусь тебе, у меня в прямом смысле потемнело в глазах! – взволнованно сказал Мирослав.

– Это от наплыва всей этой «толстовщины», – с улыбкой сказал Дэвид. – Слушай, а ты подумал о том, что будешь делать дальше?

– Дальше? – Стоянович вопросительно посмотрел на друга.

– Ну, да, дальше. Тебе ведь через две с небольшим недели нужно возвращаться…

– Черт, Дэйв… Я ведь даже ни разу не вспомнил об этом, – растерянно сказал Мирослав. – Не знаю, что делать, буду просить перевода на Космодром или ее уговорю уехать со мной…