Беллерофонт

– Позволь не согласиться с тобой, мой друг, естественный способ и перестал работать от того, что стал внедряться ЭКО! Это началось еще в XX веке, люди, которые не могли зачать естественным способом, стали прибегать к экстракорпоральному оплодотворению…

– И это научное открытие позволило тысячам людей познать радость материнства и отцовства! – гневно перебил Мирослав.

– Тут я с тобой согласен, – смягчился Артур, – но ведь люди пошли дальше.

– Дальше? – недоуменно спросил лейтенант Стоянович.

– Да, дальше. Сначала люди захотели иметь возможность выбирать пол своему ребенку.

– Но что в этом такого! – удивленно воскликнул Мирослав.

– Это была попытка обмануть природу, сначала безобидная, но потом опасная. На первый взгляд, действительно ничего особенного: было у женщины три сына, зачатых естественным путем, а она всю жизнь мечтала о дочери. И ради этого она пошла на ЭКО, в результате которого было получено несколько эмбрионов, из которых выбрали эмбрион нужного пола, а остальные за ненадобностью выбросили! Только вдумайся в это! У меня лично мороз по коже…

– Я согласен, что некоторые люди стали использовать предимплантационную диагностику, скажем так, не по назначению, но ведь первоначальная цель этого исследования была выявить генетические заболевания у плода, – вновь возразил Стоянович, раздражение которого постепенно начало спадать.

– Возможно, у этих исследований была благородная цель, но в своей попытке изменить природу к лучшему мы зашли слишком далеко, и природа нам ответила по-своему.

– Что вы имеете в виду? – спросил Мирослав, окончательно остыв.

– Предимплантационная диагностика сулила человеку явные выгоды. Она давала возможность «забраковать» эмбрионы с серьезными патологиями, но грань между необходимостью что либо изменить и личной заинтересованностью быстро стерлась. Сначала этот, как я его называю, «неестественный отбор» производился на основании только медицинских показаний, а потом в ход пошла личная прихоть. Люди стали выбирать пол, цвет глаз, рост и даже характер будущему ребенку, и все это, естественно, из лучших побуждений.

– Но в этом же не было ничего плохого, – уже не столь уверенно сказал Мирослав.

– Ты думаешь? – Артур сдвинул брови и в упор посмотрел на Стояновича, – а я считаю, что ученые полезли туда, куда не следует, попытались взять на себя роль самого Господа Бога, а правительство пошло у них на поводу, за что мы все и поплатились.

– Правительство? – Мирослав недоуменно посмотрел на Артура, а затем перевел взгляд на Алининых братьев, которые немного встревожились при упоминании их дяди о роли властей. Артур же, ни на кого не обращая внимания, продолжал:

– Правительство решило, что это способ создать идеальное общество. Общество, лишенное пороков, недугов и патологий, абсолютно предсказуемое и значит легко управляемое. Поддавшись соблазну планировать идеальных людей, в определенный момент сильные мира сего решили и вовсе свести естественное зачатие к минимуму, и с этой целью был создан закон о бесплатном ЭКО для всех желающих, одновременно возлагающий всю ответственность за «неудачных» детей, зачатых естественным путем, на родителей.

– Никто не запрещал естественное зачатие, – возразил Мирослав, – люди сами сделали выбор в пользу ЭКО, генетической диагностики и последующей генной инженерии, видя явные выгоды.

– Потому что их подтолкнули к такому решению, лишив государственной поддержки в случаях, если ребенку, зачатому не в пробирке, нужна была хоть какая-то помощь! Скажем, помощь логопеда… Не выговаривал ребенок какие-то звуки, ему нужен был логопед. Об этом, естественно, становилось известно МДСЗ, они подавали соответствующее заявление, и семья облагалась штрафом, это в лучшем случае. Было у ребенка плохое зрение – все лечение за свой счет и опять же штраф, или прочие санкции, например, не брали в детский сад, или даже школу, потому что родители в свое время не воспользовались ЭКО и не устранили недостатки ребенка… И что мы получили в итоге?

– Что? – нехотя спросил Мирослав, хотя сам прекрасно понял, к чему клонил всю эту речь главный инженер Космодрома.

– Природа взяла своё! – ответил Артур. – Она придумала, как даже в таких условиях устроить естественный отбор между этими шаблонными идеальными созданиями. И гены стали мутировать. Необъяснимо и непоправимо. Это и была та самая химера, с которой сражался Беллерофонт, именем которого они назвали программу по спасению человечества. Никто до сих пор не может дать ответ, почему так произошло, и главное, как это остановить. И теперь все что нам осталось, это скрещивать более-менее здоровые гены, не спрашивая на то согласия их носителей, чтобы окончательно не вымереть. А знаешь почему?

– Почему? – тихо спросил Стоянович и как-то встревоженно посмотрел на Артура.

– Потому что они хотят держать все под контролем! Управлять миром легко, когда ты сам производишь жителей этого мира, понимаешь, о чем я? Никто не знает параметров, по которым они выбирают материал и производят зачатие. Хотя они говорят всем, что всего лишь берут самые здоровые гены, но вдруг предимплантационная диагностика ставит перед собой совсем другие цели? Что если им просто удобно управлять кучкой калек, которые не могут сами лечиться и размножаться, одним словом, ничего не могут без своих кукловодов? А что если и сама идея такого размножения – один большой обман? Люди уже сто лет не пытались делать новых людей естественным образом!

За столом воцарилась гробовая тишина. Лейтенант Стоянович сидел с широко раскрытыми глазами, изумленно уставившись на Артура. Алинины братья встревоженно смотрели на Мирослава. Спустя несколько мгновений лейтенант совладал с собой и посмотрел на Алину, ее напряженный и испуганный взгляд смягчил его. Мирослав первым нарушил молчание:

– Артур, это довольно серьезное заявление, вы не должны говорить об этом с первым встречным.

По лицам племянников и племянниц было видно, что они очень боялись реакции Мирослава на слова их дяди, и что его ответ их успокоил. Артур, похоже, ни минуты не беспокоившийся о последствиях своих смелых высказываний, все с той же натянутой добродушной улыбкой сказал:

– Я не боюсь говорить об этом с ТОБОЙ. Во-первых, Алина не привела бы в наш дом человека, которому бы она полностью не доверяла. А во-вторых, я вижу, что ты умный человек, несмотря на свой юный возраст, и ты не можешь со мной не согласиться. Просто тебе, как и всем, внушали с самого детства всю эту ерунду про здоровый генофонд и единственно возможный способ его сохранить. Тебе и не к чему было задумываться обо всем этом. Но что ты скажешь теперь? После этого разговора? Я уверен, что, когда ты выйдешь отсюда, ты поймешь, что все так и есть, просто это не принято обсуждать. Потому что правда страшна, от ее осознания рушатся устои нашего общества. Ну, а теперь давайте пить чай!

С этими словами Артур, как ни в чем ни бывало, встал из-за стола и вышел из гостиной в кухню, Агнесс и Александра послушно последовали за ним. Алина наклонилась к Мирославу и тихо сказала: «Пойдем, я покажу тебе оранжерею!». Лейтенант Стоянович, все еще немного ошарашенный, молча встал и пошел за девушкой.

В правом крыле дома находилась застекленная оранжерея, в которой росли самые разные виды цветов. Алина провела Стояновича в оранжерею, плотно закрыла за собой дверь и, резко повернувшись к нему, сказала:

– Мирослав, я хочу извиниться за этот странный разговор за столом, я не знаю, к чему дядя завел его, на него иногда находит, не стоит воспринимать это на свой счет, пожалуйста, не обижайся за его резкость…

– Резкость? О чем ты говоришь, он вовсе не был резок со мной, – возразил Мирослав, и тон его показался Алине очень холодным. – Как мог этот разговор обидеть лично меня?

– Ну, он мог обидеть твои чувства… Я знаю, о чем ты подумал, придя в этот дом…

– О чем же? – спросил Стоянович еще более холодно.

– О том, что мы из кожи вон лезем, чтобы выделиться из общей массы, как будто знаем какой-то особый способ жить, – твердо ответила девушка.