Страница 12 из 13
Это звучало даже не грустно, а как-то совсем безразлично-обречённо по отношению к тому, стоит ли ему, Ра-Гору, продолжать жить. Есть ли в будущем, нечто, заслуживающее того, чтобы он так принуждал себя. Кайто уловил, что для Ра-Гора большой разницы нет, умереть или продолжать влачить существование изгоя. Тот не избегая трудностей и ответственности, просто равнодушие всё уравнивало в его глазах – и почти обесценивало. Не то, чтобы он вовсе отчаялся достичь цели путешествия, но сомневался, понадобится ли то, что он добудет в результате, хоть кому-нибудь, или от этой информации отмахнутся. Да и не станет ли от пресловутых сакральных истин, таких желанных прежде, на самом деле хуже.
– Есть и другие озёра. Голубые озёра моей планеты. Белые озёра Граалики – там феноменальная концентрация соли во всём, жить на подобной планете моему виду невозможно… Красные, как плавящийся в самом себе закат, сжигающий линию горизонта. Пытаясь разложить всё на составляющие молекулы и докопаться до сути, что вы творите над собственным восприятием? Красоту можно оценить, лишь оставаясь в стороне. Захватанная руками, расчленённая на составляющие красота чахнет и постепенно пропадает.
– Разве ты сам не учёный?
– Учёный – не убийца, но творец. Не грабитель, но благодетель и указующий путь в темноте маяк. Мы создаём нечто новое из обычных компонентов, как скульптор открывает фигуру богини в неприметной каменной глыбе, а архитектор – видит здание целиком, когда ещё даже пустырь под него не расчищен. Кажется, что уже ничего не придумать, всё изобретено до нас и так часто использовалось, что уже банально и приелось чуть ли не всем на свете… Но в этом кроется огромная ошибка. Опускать руки нельзя. И нельзя быть ненасытным, когда творишь. Желание присвоить бесплодно, чтобы узнать тайну – необходимо полюбить то, что её хранит.
– Полюбить? Это… Как?
Какие-то пронзительные беззащитность и растерянность пропитывали этот простой, в сущности, вопрос насквозь, они взывали к Кайто о помощи, и он не смог не отозваться:
– Это когда ты не можешь обойтись без. Точнее, не хочешь обходиться. Когда твой мир, и без того прекрасный, дополнен кем-то или чем-то ещё, обретает новые грани и играет гораздо более роскошной палитрой красок. Любовь – это как глоток воды, когда хочешь пить, но от жажды ещё не умираешь. Только так, если она приходит в меру и вовремя, если даёт, а не отбирает последние силы, можно радоваться ей.
Ра-Гор помолчал с минуту, вздохнул и тихо, но непреклонно заявил:
– Я испытываю настоятельную потребность поставить тебя в известность о моём мире. О Зоахиме. О том, как я появился.
– Я внимательно тебя слушаю, – заверил его Кайто.
Глава 4. Детство отверженного
Разрешение на моё рождение условный отец и условная мать получили только после седьмого запроса. Это потому что моя мать происходит из побочной ветви владетельного рода, а мой вид слишком консервативен, и, дабы избежать конкуренции за власть, заведомо исключает все возможности, способные к этому привести. Как нечистокровный, и как дитя младшего колена, я мог претендовать на престол, лишь если у Шин-Тари, нашей законной повелительницы, не будет собственного потомства… Так что мои родители проявили недюжинное упрямство. Ваш вид предположил бы, что они обожают детей или мечтают о продолжении рода, но у нас привязанность к потомству считается в лучшем случае слабостью, в худшем – серьёзным психическим расстройством. Кроме того, увеличение численности населения у нас отнюдь не в приоритете, так как это дополнительный расход ресурсов, а их и без того нехватка. Скорее уж, я подозреваю сложные закулисные интриги, в которые меня, увы, так и не посвятили. Ещё бы, я был лишь инструментом, а не полноценным их участником. Меня создали, как создают оружие или редкий вирус, до поры безопасный, но способный уничтожить что угодно, едва произойдёт то, что заложено в предпосылках, необходимых для его активации. Я успел немного изучить родителей, и они точно не были ни сентиментальны, ни милосердны, хотя для альмайя всё равно считались чересчур мягкими. Когда их генетический материал скрещивали, в расчётах в последний момент успели обнаружить и насилу исправить ошибку. Однако, видимо, не до конца. Мой цвет кожи, в отличие от всего остального, был изменён не после того, как я покинул Зоахиму – я таким получился изначально. Малейшее несоответствие всеобщему реестру физических или психологических параметров у нас способствует зачислению индивида в уроды раз и навсегда. Впрочем, это "навсегда" длится не более нескольких суток – всех, у кого обнаружили отклонения, отправляют на процедуру ликвидации в один из крематориев, а пепел развеивают по пустыне. Организм альмайя трудно уничтожить, даже новорождённый… Так что, скорее, это лучше назвать "расплавить", а не "сжечь"… Ладно, давай я лучше опишу это. Я наблюдал как-то раз за казнью оппозиционера. Первыми лопаются глаза, и это похоже на то, как у вас лампочка взрывается иногда, перегорая. Я видел ваши лампочки доисторической технологии на уроках истории Вселенной… Дальше всё идёт томительно медленно. Тело скукоживается, от него отшелушиваются тонкие полоски кожи, затем мяса, крошатся голубые вены, с шипением испаряется кровь, больше всего похожая на ту субстанцию, которую вы, люди, зовёте ртутью. Наше природное самовосстановление пытается вернуть утраченное, но распад успевает быстрее. От нас в самом конце остаётся не более пары щепоток, мозговой центр стирается под ноль.
Так бы стало и со мной, но я высокородный. Аристократы у нас подлежат смерти, только если неоспоримо доказано тяжкое преступление с их участием. Оглядываясь назад теперь, я допускаю вероятность того, что мой генетический сбой был подстроен нарочно, и, может быть, кому-то за это заплатили. Не обязательно деньгами, но в нашем прагматическом обществе продаётся каждый – если не за материальные блага, то за успех своих идей и шанс получить оборудование для более глубоких исследований в избранной области. Вероятно, тому, кто недрогнувшей рукой поставил меня на грань исчезновения, посулили то, от чего не сумел бы отказаться ни один наш врач – лицензию на неограниченную поставку любого сырья, например. Под любым я имею в виду… Даже тела, живые или мёртвые, представителей каких угодно, даже самых редких, разумных видов исследованной Вселенной.
Я помню голубое сияние у меня над головой в мгновение, когда я впервые осознал себя частью этого мира. Правда, сначала тот был ограничен всего несколькими помещениями, круглыми, примыкавшими друг к другу в порядке своеобразного лабиринта. Мне ни в малейшей степени не препятствовали исследовать эти помещения, за мной никто не приглядывал. Лишь намного позднее я выяснил, что круглосуточное наблюдение велось через системы, встроенные в потолок. И, наверно, тот наивный младенческий период был единственным, когда я чувствовал себя свободно и хорошо на родине.
На протяжении сорока суточных циклов Зоахимы решали вопрос о том, можно ли позволить мне существовать. Я присутствовал в качестве предмета разбирательства на каждом заседании, стоял в прозрачной тонкой капсуле, всё слышал, но мой голос наружу не проникал. Как сейчас помню, как меня рассматривали – вы, наверно, смотрите сходным образом на какую-нибудь лампу, решая, как она будет смотреться в интерьере помещения, или деревянный крюк для верхней одежды, прикидывая, подойдёт ли он в пазы. Я не наблюдал ни малейшей потребности во мне ни у одного из них, даже у тех, по чьим образцам был изготовлен. Мне не причиняли никакой физической боли, даже не дотрагивались до меня. Тогда я не имел никакого представления о том, для чего они вообще могут понадобиться, я не знал ни о пожатиях рук, ни о приятельских объятиях. А, не ведая, как может быть иначе, я с полной покорностью принимал всё, что говорили на мой счёт, обсуждая, способен ли я стать полноправным членом общества, или лучше ликвидировать меня, чтобы разрушение генетического кода не продолжалось. Кстати, я тогда ещё ничему не успел поучиться, ни языку, ни терминологии, которую они использовали, но интуитивно понимал всё, что изрекали мои судьи, как если бы информация была уже заложена в меня изначально, реагировала на определённые словосочетания. Я помню фосфоресцирующие зелёные столбы зала заседаний, помню створки дверей, похожие на хитиновые надкрылья жуков, помню поддерживающий потолок каркас, точь-в-точь будто бледная замысловатая паутина. Помню волочащиеся по полу за бесстрастными фигурами, в чьих руках, будто в тисках, задыхалось моё будущее, полы чёрно-красных плащей. Помню гулкий звук их чересчур самоуверенных шагов, так, наверно, воспринимают их приговорённые к смертной казни. Гибель приближается, а ты заперт, и некуда бежать, даже если сожмёшься и забьёшься в угол – она обязательно тебя заметит.