Связанный гнев

Стук в дверь заставил губернатора остановиться и громко сказать:

– Прошу!

Массивная дверь открылась, впустила в комнату полосу яркого света. Вошел Мещерский в малиновом бархатном халате.

– Извините, надеюсь, что не помешал одиночеству?

– Прошу, князь.

Мещерский придирчиво осмотрел комнату:

– У вас здесь, буквально, прелестно! Свечи. Обожаю их огоньки! – Подойдя к столу, Мещерский протянул руки к свечам. – С детских лет обожаю живой огонь, способный согревать. Теперь мне иногда по-стариковски хочется из века нынешнего уйти в минувший. Так-то, Леонид Михайлович! Время не ждет. Завидую вам! Умеете создавать возле себя уют. А может быть, в этом заслуга вашей несравненной супруги. Кстати, она опять вне домашнего очага?

– Да, в Томске. Гостит у сестры. Напугали ее революционные события. Там ведь немножко тише.

– Ох, не знаю, тише ли? Ведь именно в Сибири везде столько всякого крамольного сброда понатолкано.

– Нет, там гораздо тише.

– Если так, то слава богу! Разрешите понежиться у огонька. Камины – моя слабость.

– Сделайте одолжение и чувствуйте себя по-домашнему.

– Прелестно! У вас я действительно чувствую себя, как дома. – Мещерский сел в кресло около камина и вытянул ноги. – Прелестно! – Прикрыв глаза, подумал, что хозяин о жене сказал неправду. Князь знал, что семейная жизнь губернатора не удалась. Жена, страстно любившая играть в карты, предпочитала жить вне дома, у тех или иных многочисленных родственников. – Просто прелестно! – открыв глаза, произнес гость. – Кстати, чуть не позабыл. Ведь шел к вам рассказать о нелепом послеобеденном сновидении. Представьте, что приснился пьяный поп, совавший мне в руку десятирублевую кредитку. Приснится же такая несусветная чушь. Может быть, оттого, что переел за обедом? А как было не чревоугодничать, когда рябчики по вкусу были прелестны?

Вспышки в камине освещали лицо Мещерского: блестящий лысый череп; лицо – костистое, сухое; кожа на нем натянулась настолько туго, что нет морщин; маленькие черные глазки сидят глубоко; когда веки прикрыты, кажется, что их нет в глазных впадинах. Тонкие злые губы не оживляют окаменевшее лицо. Но у князя красивые руки с тонкими холеными пальцами.

– Курить разрешите? – спросил гость.

– Прошу. Может быть, хотите сигару?

– Нет. Курю только папиросы. – Князь вынул из портсигара толстую папиросу. Щипцами добыл из камина красный уголек и от него закурил.

– Ваше сиятельство!

Князь, обернувшись к хозяину, удивленно спросил:

– Зачем же так официально, Леонид Михайлович? Вы уж лучше меня по имени. О чем хотели спросить?

– Вам известно, что мною подано прошение об отставке?

– Несомненно. Разве все еще не получили на него милостивое соизволение от государя?

– Нет.

– Вот ведь до чего подла наша чиновничья волокита.

– Разрешите считать, что вы прибыли сменить меня!

– Пресвятая Владычица! Как могла такая мысль осенить вас? Меня даже в жар бросило от вашего вопроса.

– Тогда, может быть, вам известно решение Его Величества?

– Несомненно! Должен вам сказать, – Мещерский сделал многозначительную паузу. – О вашем прошении в Петербурге, в известных кругах, было много разговоров. Я слышал, что государь был согласен удовлетворить ваше желание. Согласна была с его решением и августейшая матушка, но в дело вмешалась императрица Александра Федоровна и категорически воспротивилась, потребовав от супруга не отпускать вас с поста в такое сугубо смутное для империи время. Вот так! Вам-то ведь известно, что наш милейший по мягкости характера государь не в состоянии пойти против желания своенравной супруги.

– Вот как? А мне казалось, что именно государыня поддержит мое желание.

– Нет, Леонид Михайлович! Теперь сумасбродная немка, разогнав всех честных и преданных людей, окружив государя знатной лебезящей перед ней кликой[3] – поняла, наконец, что натворила кое-какие глупости. Вы думаете, ее не тревожат недавние крамольные беспорядки? Тревожат. Но она своенравна до самозабвения. Вмешивается в государственные дела. Представьте, пробовала интриговать против Столыпина. Но Петр Аркадьевич не таков. Он дал ей понять кое-что. Конечно, пойти на такой шаг Столыпин рискнул только после того, как ощутил поддержку родового дворянства.

– Считаете, что таковая поддержка надежна?

– Не понял вопроса?

– Хотел сказать, что дворянство весьма непостоянно в своих симпатиях не только к сановникам, но и к самодержцам.

– Отчасти, пожалуй, в ваших словах есть доля правды. Но в данном случае могу заверить, что сегодня столичное дворянство искренне предано Столыпину. Мы видим в нем спасителя России от многих бед. Мы видим в нем честного слугу династии. И, пожалуйста, не сомневайтесь в том, что он сильная личность, особа, необходимая империи, чтобы вывести ее снова на светлый путь былого благоденствия и мирного жития.

– Удивило меня…

– Что?

– Ваше мнение о государыне. Мне известно, что недавно были ее ревностным поклонником. А теперь вам не нравится ее немецкое происхождение.

– Сущую правду изволили сказать. Боготворил ее образ. Восхищался ее умом. Все это было до тех пор, пока не убедился, что она не смогла, вернее, не сумела обрести среди нас истинно русскую душу.

– Странно слышать об этом. Неужели надеялись, что если ее перекрестят в православную веру, то она мгновенно обретет русскую душевность? Согласитесь, что и у наших дворянок души тоже бывают разные, хотя по рождению они истинно русские.

– А вы по-злому судите о дворянах?

– Сердит на них. Ибо сам имею честь состоять в этом сословии. Сержусь оттого, что мне не по душе моральный облик современного дворянства. Правда, оно перестало душить себе подобных, но пакости творить между собой не перестало. Ведь для нас все хороши, пока смиренно и послушно льют воду на нашу мельницу. Чуть не по-нашему, то сразу начинаем низвергать кумиров если не физически, то нравственно. Ведь помните, как императрицу Марию Федоровну травили только за то, что она датчанка и в ней нет светского блеска? И, конечно, не станете отрицать, что окажись на месте гессенской принцессы – русская, и ее бы травили, если бы не шла на поводу у дворянства. Наша государыня – крепкий орешек. Многие уже поломали зубы. Она оказалась не из тех, что преклоняются перед чванством нашей родовитости. Она, наоборот, всех заставила себе кланяться в пояс. Не удастся нам привести ее к покорности. В одном вы правы, что она не любит возле себя наших дворян. Даже льстящих не любит. Платит той же монетой, какой платим ей мы. Кажется, теперь вы удивлены?

– Испуган сказанным. Пребывая вдалеке, вы решаетесь выносить слишком опасные для себя суждения.

– Не согласны, что издалека лучше видно? Что может быть для меня опасным? Жизнь на Урале приучила меня быть смелым. Посему и сужу обо всем реалистично и беспристрастно.

– Беспристрастность ваша убедительна. Но вы живы, а посему любые опасности для вас не исключены. Лично рад, что государь не удовлетворил вашей просьбы об отставке. Ваши суждения в Петербурге сулили бы вам мало приятного. Нашлись бы даже недоброжелатели, записавшие вас в ряды умалишенных. Вот и выходит, что длительная оторванность дворянина от соприкосновения со своей средой служит ему не на пользу. И уж ежели между нами начался подобный разговор, попрошу вас со всей откровенностью поставить меня в известность, что именно в последние годы служило причиной, вынуждавшей империю сотрясаться от нелепых волнений.

– Увольте, князь! Ответить на вопрос со всей откровенностью не смогу. Многого сам толком не понимаю. Мешает происхождение и убеждение. Однако считаю, что трагедия поражения нашего оружия в японской войне явилась стимулом, переполнившим чашу обид и унижений, вызвавшим воскресший порыв национальной гордости, заставившим рабочих взяться за оружие.

– И начать отвратительный бунт?

– В пятом и шестом годах проявились проблески революции. В них были уже признаки продуманного революционного замысла. Правда, еще слишком путаного, разнобойного. Причина тому – разлады революционных партий, споры вожаков о главенстве на право свержения монархии.

3

Клика – группа людей, стремящихся к достижению корыстных целей.