Страница 2 из 27
– Вините в этом рабочих?
– А кого же прикажете обвинять в провалах московского восстания?
– Меньшевистское руководство петербургского Совета, не оказавшего нужной и достаточной помощи. Троцкий и Хрусталев главные виновники восстания. Разве не по предложению Ленина Центральный комитет отдал приказание московскому комитету прекратить вооруженную борьбу, когда стало ясно, что перевес оказался на стороне царского правительства? Меня трудно обмануть. В то время я был в Питере.
– Да! Рассуждаете совсем по-большевистски.
– Горжусь, что хватило ума понять замысел Ленина о грядущей революции.
– Да будет вам! О какой грядущей революции помышляете? После такого сокрушительного разгрома ее первой попытки! Когда ожидаете новую революцию?
– В свое время. Ленин уверен в ее неизбежности.
– И свершит ее рабочий класс?
– Именно! Разум рабочих принесет России свободу.
– Неплохо заучили чужие мысли, не думая о том, что для того, чтобы рабочие осознали замысел Ульянова, понадобятся десятки лет. Понимаете, что нужно длительное время для того, чтобы рабочие России стали грамотными. Получили возможность хотя бы элементарно осмыслить предназначенное им Ульяновым право на первенство в деле свершения революции. Неужели, в самом деле, не понимаете, что все это чепуха? Сами – рабочий! Знаете, как нелегко далась вам элементарная политическая грамота. Помог вам осилить ее премудрость я – интеллигент, а ваш Ульянов поучает вас об этом позабыть.
– Неправда!
– Дослушайте до конца! Мне кажется, что и себя, Бородкин, уже считаете способным быть профессиональным революционером, хотя очень неудачно показали свои силы во время забастовки. Вас смешно слушать, батенька! Вам же известно состояние рабочего класса на Урале. Известна его безграмотность и политическая слепота. На что способны уральские рабочие? На горластые забастовки, на вывозы на тачке неугодного начальства, на стрельбу по полиции, что равносильно стрельбе по воробьям. У рабочих нет единства, нет самого главного – единства, необходимого для осуществления революционных замыслов Ульянова, а потому мечты о монолитности большевиков – пока только беспочвенные мечты. Как создать единство рабочих в России, не мог решить еще сам Плеханов. Кроме того, не забывайте, что есть другие политические партии, у которых опять-таки свои пророки и прорицатели со своими идеями о революции. Единство надо завоевать!
– И большевики его завоюют, Семен Семенович! Неужели рабочие не поймут, что их единство – это верный путь к революции? А те, кто уверовал в замысел Владимира Ильича, должны воспитывать в товарищах уверенность в силе партии нового типа.
– Считаете себя способным воспитывать такую уверенность в рабочих Урала? А что станете делать, если встретитесь с рабочими, уверенными в мудрости Плеханова?
– Стану доказывать правоту большевиков.
– Ну что ж! За словом в карман не лезете. Как говорится: поживем – увидим! Только не обольщайтесь излишними надеждами. За время вашего отсутствия на Урале произошли кое-какие пренеприятные события. Охранка старательно проработала, выполов из числа уральских активистов лучшие силы, а всем остальным подрезала крылья. Мы здесь все на учете у жандармерии, а потому должны быть временно «верноподданными». Снова должен заметить, что ваше появление на Урале совсем небезопасно. Повторяю, что вас ищут и найдут! А потому, несмотря на отращенную бороду, пребывание ваше на свободе может оказаться недолговременным. Не пугайтесь! Говорю так откровенно, потому что меня с вами связала общая подпольная работа. Мне будет неприятно узнать о вашем аресте. Ибо уверен, что из столицы здесь появились с каким-то заданием. Меня оно сейчас не интересует. Кроме того, твердо убежден, что ваше временное заблуждение, ставшее следствием соприкосновения с видным революционером, скоро пройдет. Уверен, что и увлечение большевиками у вас исчезнет. Здесь вы скоро поймете, что фантазии Ульянова и действительность несовместимы, и тогда согласитесь со мной, что замыслы о партии нового типа – несерьезная политическая затея.
– Слушая вас, понимаю, Семен Семенович, что во все веру утеряли, но не могу понять, как это с вами случилось.
– Веру в кое-что я действительно потерял, ибо слишком действенна жандармерия и полиция. Я просто решил пока побыть от всего на стороне. Решил наблюдать. Ибо невозможно разобраться в действительном положении революционных течений в России после двух последних трагических лет.
– Подумать только. А ведь как мы все вам верили! Казались нам таким сильным…
– Ничего, батенька, сами скоро окажетесь в моем положении, когда столкнетесь с мешаниной политических идей в мозгах уральцев.
– Но не стану наблюдателем со стороны.
– Блажен, кто верует. Однако должен признать, что у вашего Ульянова удивительная решительность. Но для свершения революции по его рецепту ее недостаточно. Он уже мнит себя вождем большевиков? Хотя это простительно. Молод, самоуверен. Ему надо пожить, подумать, послушать других, приобрести опыт революционера.
– Владимир Ильич приобрел его в Шушенском. Читали его новые работы?
– Нет. В Сибири многие приобретали разные опыты, но толку из этого русскому народу пока не было. Каждый из них играет на своей флейте. Вот я и считаю категорически, что настало время всем причастным к революционным терзаниям трезво разобраться во всем и наново выбрать свою принадлежность к той или иной партии.
– Ленин это предвидел. Он был уверен, что после всех неудач из рядов партии уйдут люди, нестойкие в своих убеждениях.
– Позвольте, батенька! Не смеете считать меня нестойким в своих революционных убеждениях. Всегда был предан Плеханову и таким остался по сей день.
А вот вы, Бородкин… Впрочем, не будем об этом говорить. Ясно, что наши пути стали разными. Я предпочитаю трезвость разума велению и порывам всех остальных чувств. Жалею, что не сумел в вас укрепить преданность Плеханову.
Взглянув на настенные часы, Бородкин поднялся:
– Разрешите откланяться.
– Извините, что не предлагаю ночлег. Полиция взяла с жены подписку о том, чтобы никому не предоставлять в доме ночлега без ведома полицейского управления.
– Признаться, не собирался этим обременять.
– Как скоротаете ночь?
– Переночую на вокзале. Облик у меня купеческого приказчика.
– Облик у вас вполне благопристойный. А какой паспорт?
– Тоже благоприятный.
– Это хорошо. У нас по ночам у прохожих на улице спрашивают паспорта. Но вы достаточно опытны.
– Прощайте, Семен Семенович!
– А почему не до свидания? Мы снова скоро будем единомышленниками.
– Нет, Семен Семенович. За все прошлое благодарю. Немало узнал от вас дельного, но теперь единомыслия с вами не отыскать.
– Напрасно. Все же надеюсь, что наша встреча заставит вас подумать о дальнейшем пути. Лихом не поминайте! Жить в крае советую потихоньку, потому что старых друзей возле вас нет.
– Новых заведу. Не все же рабочие на Урале в кандалах?
– Действуйте осторожно, памятуя, что теперь столыпинские времена. В крае множество фальшивых революционеров. Охранка работает новыми способами.
– Счастливо оставаться.
– Деньги есть?
– Обеспечен.
– Если надумаете вновь навестить меня, прошу заранее предупредить, но в гимназию не заходите.
– Не беспокойтесь! Разве когда случайно свидимся.
Поздняков попрощался с гостем и проводил его до двери.
Выйдя из калитки на улицу, Бородкин огляделся по сторонам. Пустынно. Свет ущербной луны затеняли проплывавшие облака. Стало ветрено. По дороге стелились вычески поземки.
Бородкина, наконец, покинуло волнение, державшее его в напряжении во время всего разговора с Поздняковым. Он шел и думал, что долгожданное свидание оказалось таким ненужным, оставившим в сознании осадок сожаления. Когда-то это человек был совсем другим, что даже казался ему учителем, а теперь предстал жалким, растерянным, стремящимся скрыть растерянность утверждением о своей преданности меньшевикам. А ведь ясно, что сам от страха не предан больше революционным идеям, а весь во власти обывательского сытого покоя под теплым кровом жены, бездетной вдовы.