Страница 14 из 27
– Детей не было?
– Рождались, да только малолетками помирали. Удушие на них нападало. Стало быть, Макарий Осипыч, ты у нас по первости? И все же, сдается мне, что тебя золотишко сюда заманило.
– Сказал, что послан хозяином торговое дело понюхать.
– Врешь! Обозначаешь себя приказчиком, а по рукам ты вовсе рабочий.
– На мельнице начинал приказчичью должность. Мешки таскал.
– Пальцы у тебя натружены. От мешков ладонь раздается, у тебя в пальцах ремесло.
– Острый у вас глаз.
– Потому один за два высматривает. – Савелий не торопясь поставил на стол посуду, вазочки с медом и кусковым сахаром. Нарезал большими ломтями ржаной хлеб от каравая. – Так скажу, Макар Осипыч, и соврать мне Захарыч не дозволит, ежели обозначился на Камне с добрыми помыслами, то всегда найдешь осередь нас крышу и кусок хлеба. Камень он камень и есть. Народишко на нем живет особый по характеру. Если ты к человеку лицом, то и он тебе спиной не обернется. С кулаком к нему сунешься, сдачи даст по-доброму. А главное, наш народ хвастунов не жалует, у коих своего разума нет, а трясут языком с чужого наущения.
Наставления Савелия прервали донесшиеся с воли крики и ругань. Визгливый голос требовал немедля открыть ворота. Савелий прислушавшись, проворчал:
– Расхайлался. Пойти узнать, кто это злобу на мороз выплескивает?
Но Савелий не успел дойти до двери, как она распахнулась, и в избу вбежал молодой парень.
– Кто орет? – спросил его Савелий.
– Хозяин, конные фараоны пожаловали. Пустить велят.
– Пойдем.
Савелий и парень ушли. Бородкин заметил, как торопливо встал из-за стола Макаров. Достал из грудного кармана сюртука маленький сверток и хотел сунуть его за иконы.
– Опасно, Иннокентий Захарович. Давайте лучше мне, – ответил Бородкин.
Макаров, взглянув на Бородкина, отдал ему сверток, а Бородкин сунул его в валенок.
Дверь распахнулась во всю ширь, и в горнице появился высокий молодой пристав. За ним вошли два стражника и Савелий. Оглядев бывших в горнице, пристав удивленно спросил:
– Неужели всего только двое постояльцев?
– Никак нет, ваше благородие! В той половине полно ямщиков.
– То мужичье, – пристав осмотрел комнату, приказал городовым осмотреть ямщицкую половину. Шагая по горнице, ударяя себя нагайкой по голенищу сапога, осматривая пытливо Макарова, спросил:
– Если не ошибаюсь, вы являетесь господином Макаровым, владельцем книжной лавки в Екатеринбурге?
– Да. Но арест был ошибочным.
– Это вы так считаете. А я считаю, что нет дыма без огня. Для меня важен сам факт ареста. Личностью вашей я уже интересовался, на всякий случай, для будущего, – Пристав, подойдя к двери в ямщицкую, крикнул: – Внимательно всматривайтесь в рожи! Куда путь держите, господин Макаров?
– Еду в Красноуфимск.
– А почему здесь оказались?
– Пережидаю непогоду.
– Понимаю. Действительно пренеприятная непогода, но как будто утихомиривается. Едете с книгами?
– Да.
Пристав, без причины улыбнувшись, шагнул к Савелию и, ткнув его черешком нагайки в грудь, спросил с выкриком:
– Кто от тебя рано утром на тройке укатил?
– Никто.
– Врешь, сукин сын! Кто укатил, спрашиваю? Бить буду за вранье.
– Ваша воля.
– Ваша воля… Прикидываешься? Укрываешь? Господин Макаров, действительно здесь, кроме вас, двоих никто не ночевал?
– Никто.
– Понимаете, ловим купца, увезшего из Екатеринбурга малолетнюю купеческую дочку.
– И вас заставляют за ним гоняться?
– Как видите. Какие книжки везете?
– Художественную литературу.
– Конечно, и Толстого везете?
– Да. Будете смотреть?
– Нет. Вы не так глупы, чтобы после ошибочного ареста заниматься непозволительной торговлей. А ты кто такой? – обратился пристав к Бородкину. – Паспорт!
Бородкин неторопливо достал паспорт и отдал приставу. Тот, перелистав его страницы, спросил:
– Значит, мытищинский мещанин? Где находятся эти Мытищи?
– Около Москвы, господин пристав.
– Зачем на Урале?
– Состою приказчиком купца Ягодкина, и послан хозяином поглядеть на здешнюю торговлю.
Из ямщицкой половины вернулись стражники:
– Не обнаружили, ваше благородие.
– Ступайте и осмотрите двор.
Стражники козырнув, вышли из горницы. Пристав вернул Бородкину паспорт:
– Шляешься от безделья. Сидел бы в своих Мытищах. Дед!
– Слушаю, ваше благородие!
– Почему долго не отпирали ворота?
– Из опасения. Сами знаете, что по осени варнаки, назвавшись полицией, ограбили моих постояльцев.
– На все вопросы ответы находишь. Смотри у меня, умник-разумник. Пойдем во двор!
– Может, сперва чайком погреетесь? Чать, непогода.
– Некогда, – ни с кем не прощаясь, пристав направился к двери.
Савелий попросил Макарова:
– Погляди за самоваром, Захарыч.
После ухода пристава Савелия Макаров снял с самовара железную трубу. Надел на самовар конфорку и поставил его на стол. Со двора доносились голоса. Скоро они стихли, и только лаяли потревоженные собаки.
Бородкин достал из валенка сверток и вернул Макарову.
– Спасибо! А ведь Савелий прав: руки у вас действительно рабочие.
– Пусть будет по-вашему.
– Почему не спросите, что в свертке?
– Зачем? Понял, что ценен для вас, если хотели от полиции спрятать.
– Может быть, завтра со мной поедете?
– Спасибо!
В горницу вернулся Савелий:
– Унес черт окаянных. Пристав этот с дурью в характере. Соврал про купца. Стражник знакомцем оказался, так и шепнул, что из пересыльной тюрьмы двое политических сиганули. Пристав этот на руку быстрый и всякого норовит словом принизить. С тобой, Захарыч, как непочтительно разговаривал. Давайте чаевничать! Чай теплом обиду с души сгонит…
Глава IV
Столбовая дорога реки Миасс в лесистой долине Ильменского кряжа. Возле Чашковских гор в котловине на берегах реки нашел себе место Миасский завод, а за ним путь к хрустальной воде Тургояк-озера. Живописны его берега, схожие с декорациями к древнему уральскому сказу. Каменными заплотами обгородили его горные хребты, проросшие сосновыми борами.
Шумят сосны. В их извечном шуме блазнится слуху старинный напев-наговор былин и сказаний, сложенных мудростью народа на избяной Руси до нашествий полчищ Батыя.
Любой старатель-следопыт, спрошенный о сосновых борах Тургояк-озера, надвинув на лоб заячью шапку, не торопясь ответит, что в их гуле чаще всего мерещится эхо набата, а иной раз вдруг напомнит напев колыбельной песни, а то тихий звон гуслей, струны коих шевелят старческие пальцы сказителя, про то, что было в стародавнюю пору.
Сторожат горы озеро, похожее на огромную хрустальную бусину в оправе броши из малахита. Шевелит любой ветер вершины сосен. Шумят они то минорными, то мажорными нотами, перепеваются с соснами озера Ильменя-Уральского, соседа Тургояк-озеру. О вечности природы шумят сосны. На комлях[7] сосен кора сине-серебристая с сединой, а у вершин золотистая с брызгами запекшейся крови. Залита кора слезами смолы, блестят ее капли на стволах, заросших зеленовато-серыми мхами. В борах Тургояк-озера нет лесной дремучести и бурелома. Светло и по-торжественному привольно в них.
Чашковские горы у озера на вид суровы. Крутыми лобастыми обрывами тонут в озере, а то засыпают его берега глыбами скал. В былое время скрадывались в них скиты староверов, хороня в борах истовость православной веры, занесенной в людские души и помыслы с далекой Руси, спасая жизнь от всяких смутных напастей в государстве.
Но подошло время, когда проведали люди про миасское золото, своим походом в поисках его и шумом жизни нарушили девственный покой сосен. Ушли с берегов озера скитники, затаптывая тайные тропы в неведомую глухомань лесных дебрей Большого и Малого Таганаев.
Менялись цари на троне Российской империи, и находили в Чашковских горах укрытие беглецы с заводских каторг, все те вольные духом и кремневые в непокорности работные люди, бежавшие в разные годы от ярма и кнута крепостного права, а теперь от хищной ненависти полицейского уклада, бытующего на русской земле.
7
Комель – толстая часть ствола дерева непосредственно над корнем.