Связанный гнев

– Тише, господин Воронов. Как смеете клеветать на великого князя?

– Неужели донесете ему? Ежели секретный разговор у нас, так во всем пусть будет секретным. Вот про рабочих помянули. Мы от недавних рабочих беспорядков немало тревоги пережили. Революция и мне страшна. Грамотный. Разбираюсь, что ожидает меня, случись такая беда. После девятьсот пятого я узнал, что для тех, у кого капиталы, придумана наука марксизма. Про нее ведомо нашим работягам, и понятна им их выгода от нее. Уральский рабочий своебышный по характеру, да и по разуму не простак. Давайте начистоту. Приехали в край по воле Победоносцева? Ведь возле него густо грудятся иноземцы.

– Узнали?

– Догадался. Да и услыхал от тех, с кем против меня сговаривались. Надеялись, что увидит ваш мундир богатей-мужик и со страху разом открестится от замысла Власа Воронова? А ошиблись.

– А вы не думали, что от вашего самостийного поведения в крае может совершенно внезапно пострадать ваше личное преуспевание и благополучие?

– Этим не стращайте! Вашим покровителям разорить меня не под силу, несмотря на все мундиры и титулы. За мной закон империи, да и государь пока на престоле пребывает. Ведь не ошибусь, ежели скажу, что сами готовы работать с иноземцами в кампании. А то, может, у вас нужда в деньгах завелась? Тогда дозвольте спросить, почему не пришли к нам с просьбой оказать вам посильную помощь? Мы бы вас в компанию приняли, чтобы вы наши интересы в столице защищали от сановных хапуг и взяточников.

– С русскими нельзя создать ничего грандиозного. Мы же склочники и завистники.

– Историю плохо помните, ваше сиятельство. Позабыли мужичка русского, кой Россию-матушку до самого Тихого океана дотянул? Мне понятно, почему именно в этом году к нам пожаловали, чтобы уговорить меня отказаться от замысла не пускать иноземцев к русскому золоту. Время выбрали удачное. В крае неспокойно. Казаки с жандармами круто наводят порядки. Стращать богатых мужиков легче. Откажись, Воронов, от упрямства, а то смотри, сам за дочерью в Сибирь последуешь по этапу. Вот недавно у сына моего обыск учинили. Но Воронов, ваше сиятельство, не из боязливых. Не станет он помогать иноземцам выжимать пот из русского мужика, потому сам мужик, случайно разбогатевший. Напрасно встали в ряды защитников иноземцев, желающих не мытьем, так катаньем покрепче ухватиться за уральское золото. Зря стараетесь выставить порядочными людьми иноземных мошенников. Рвутся они к нам заниматься беспощадным воровством и грабежом, как начали его при императрице Анне Иоанновне. Побывали вы у многих промышленников, и без успеха. Предателей родного края среди них не нашлось. Друзья мои, в чьих руках золотоносные пески, меня не продали по предложенной вами базарной цене.

– Почему не хотите понять, наконец, что за спинами иностранцев вам легче будет отстаивать свои интересы перед рабочими? Вы же от них последние годы терпите большие убытки. Они нагло залезают в ваши карманы.

– О сем опять не ваша забота. Народ спорит не с сановниками о своей судьбе. Не следует вмешиваться в этот спор. Ни дворянам, ни купцам, ни нам, промышленникам, спор этот радости не сулит, и не в нашей власти его пресечь. Еще раз заверяю вас, что за мой замысел обвинить меня в крамоле не удастся. В революционерах не значусь, но защитником права русского человека на земле уральской являюсь и не сверну с сего пути, пока во мне шевелится сердце.

– В таком случае выслушайте новое деловое предложение. Предлагаю вам, отказавшись от создания синдиката, негласно для уральских промышленников, встать во главе представляемого мной анонимного общества. Ваш опыт и знания.

Воронов раскатисто засмеялся:

– Ну спасибо, что напоследок все же развеселили. Премного благодарен! Надумали почетом соблазнить? Как же это вдруг мужика хотите в начальники над собой поставить? Увольте. Не охотник до такой чести.

– Очень горестно, что из-за упрямства не хотите понять выгоду для вас моего предложения. Ведь иностранными капиталами мы будем распоряжаться, как захотим.

– Понял. Только мне предложение ваше не к лицу. А теперь, думаю, подошло время вам у меня отужинать.

– Как? После столь неприятной беседы?

– Неужели откажетесь?

– Нет! Мне наш разговор понравился. Человек вы действительно самобытный. В России теперь правду в глаза редко можно услышать.

– Запугали людей по-хорошему. Вот и держат языки на привязи. Стороной узнал, что к рябчикам желание испытываете, и решили с женой вас ими угостить. Нонче рябчики в хорошем теле. На бруснику урожайный год. Пожалуйте в столовую, а то жаркое перепарится у моих стряпух.

– Прелестно! Только прошу, господин Воронов, хранить о нашей встрече полный секрет. Мне это просто нежелательно.

– Да разве не понимаю, ваше сиятельство, что нежелательно.

Выходя из зала, Мещерский остановился перед большой картиной, на которой написаны Уральские горы.

– Где такое красивое место?

– Это гора Уренга возле Златоуста.

– Повторите еще раз фамилию художника.

– Денисов-Уральский, ваше сиятельство…

На дорогах Красноуфимского уезда вторые сутки людскую жизнь нудили снегопады с переплясами метельного ветра.

В Билимбаевском заводе непогода вынуждала гужевые обозы сворачивать с большого Сибирского тракта на постой в заезжий двор Савелия Грибкова.

Хозяйство деда Савелия в округе с доброй славой. Стоит на бойком месте за околицей завода, где его головная улица выводит к столбовой дороге в Сибирь.

Савелий Грибков, выполняя замысел родителя, выбирая место для заимки, не промахнулся, углядев в елово-пихтовом лесу просторную поляну с овражком шустрой горной речки. Место укромное. Всякому на глаза лезет. Укрытое со всех сторон от ветров живыми заплотами леса запомнилось за годы ямщикам и приманивало их со всякими обозами по пути в Сибирь и обратно, особенно в зимнюю пору, когда частенько буранило, студило и переметало пути.

Билимбаевский чугунно-плавильный и железоделательный завод численностью жителей не очень богат. В крае почитается в числе «вековых», так как его первый чугун вытек из домны в 1734 году. Принадлежал он к майоратному имению графа Строганова, и дымили его трубы возле устья реки Билимбаихи…

В горнице, на хозяйской половине заезжей избы, настенные часы в черном лакированном футляре, шевеля медный подсолнух маятника, пересчитывали секунды шестого вечернего часа. Горела висячая керосиновая лампа под железным абажуром, похожим на раскрытый зонт. Свет подсвечивал бурые бревенчатые стены, похожие по цвету на медвежью шерсть. На окнах пестрые ситцевые занавески. Вдоль стен – лавки, крашенные охрой. Нависают до половины горницы широкие полати. В оконных простенках висели потускневшее зеркало и две лубочные картинки на исторические сюжеты в самодельных рамках из сосновой коры. На одной – в лесной зимней глухомани Иван Сусанин, окруженный поляками с саблями наголо, на второй – фельдмаршал Кутузов на военном совете в Филях. В красном углу – стол под холщевой скатертью. За ним читал книгу Иннокентий Захарович Макаров в строгом черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы.

Хозяин заимки Савелий Федотович Грибков сидел возле рукомойника и чинил хомут. На нем посконная рубаха, расшитая синим гарусом по вороту и подолу, а поверх нее жилет из косульего меха. Обликом Савелий – богатырь. Пряди седых волос, как у попа, ложились на плечи. Кривой на левый глаз. Пустая глазница прикрыта серебряным рублем, и держится он в глазнице на кожаном ремешке, повязанном наискось головы. На лавке у окна, прислонившись к стене, сидел Макарий Бородкин в бархатном жилете поверх синей рубахи.

С ямщицкой половины в приоткрытую дверь доносилось хоровое пение под аккомпанемент гармошки, песня про огненный мелкий дождичек. Ямщики пели слаженно. Соло вел чистый тонкий тенор, а басы в хоровой мелодии рокотали то приглушенно, то выводя колена октавы. Песня – верная спутница ямщиков в тепле постоя и на холоде в дороге. Песня одухотворяла их воспоминания. Напевами и словами, берущими за душу, выжимала из глаз трезвую слезу, оброненную в тоскливую минуту, о дорогих людях по пути в далекую таежную сторону. По пути по тракту, на котором пошаливают ножами худые люди, на котором иной раз приходится сворачивать на сугробные обочины, уступая дорогу людям под конвоем солдат с примкнутыми штыками. И кто теперь не знает, что на тракте частыми стали путники с кличкой «государственные преступники», обряженные в арестантские халаты за помыслы о жизни Российского государства без наименования империей, без Божьего помазанника из династии Романовых на царском троне…