Артиллеристы

Откуда я тогда мог что-то знать, я был всего лишь простым сержантом.

Единственное, что я точно знал, так это то, что у флота нет кораблей способных вывезти из города всех его защитников. И когда нас перебросили в Поти, и оттуда, через Баку, направили в Тбилисское горно-артиллерийское училище, то по дороге, мы пытались из сводок Совинформбюро понять, что творится в осажденном городе… и вскоре нам стало ясно – произошла трагедия.

По дороге нас все спрашивали – «Ребята вы откуда едете?» – «Из Севастополя».

«Ну и как там?» – «Идут бои. Держатся»…

И даже сейчас я не могу дать оценку того, что там произошло в начале июля… Начинаю думать об этом… и сразу лица погибших друзей вижу перед глазами…

Кто-то из вашего полка выжил в Севастополе?

Из нашего полка почти никто не спасся…

Знаю достоверно только о шести выживших.

Встретил после войны своего товарища Первушова.

Он рассказал, что в начале июля, раненый в голову, смог доплыть до катера стоявшего на рейде и был поднят на борт с воды. Ваня сказал, что еще наш один земляк – батареец, по фамилии Черномордник, остался в живых.

Ему оторвало ногу и в середине июня его смогли вывезти на Большую землю.

Встретил в Брянске нашего бывшего связиста Миронова, он в июле сорок второго попал в плен к немцам. Он не хотел говорить о последних фронтовых днях нашего полка и о том, что произошло с ним дальше.

Сказал только одну фразу, что всех предали и бросили на погибель, а потом замолчал, перевел разговор на другую тему…

Случайно встретил в конце 1944 года под Варшавой одного из командиров из нашего дивизиона. Его еще весной сорок второго перевели в соседний полк.

Но шел бой и обстоятельства нам не дали толком поговорить.

Осенью 1943 года в нашу 124-ю ГАБр БМ прибыл новый начальник штаба – подполковник Высоцкий. И мы друг друга сразу узнали.

Мы вместе с ним еще служили в 1939 году на одной батарее в 165-м ГАП, он был командиром огневого взвода в звании лейтенанта, а в Севастополе в 18-м гвардейском артполку Высоцкий был уже капитаном, командиром батареи в другом дивизионе полка. Высоцкий был смелый офицер, интеллигентный парень, еврей, говорили что у него отец чуть ли не генерал медслужбы и профессор.

Он спасся из Севастополя, его тяжелораненым вывезли в последние дни обороны города на каком-то катере. Высоцкий мне немного рассказал, как погибал наш полк и как сложили головы мои товарищи… Мне страшно все было это услышать…Уцелел в Севастополе и наш геройский командир ГС полковник Николай Васильевич Богданов. Он погиб уже в 1943 году, будучи командиром дивизии. Похоронен Богданов в Брянске, и я часто навещал его могилу…

Возможно, уцелели еще считаные единицы из нашего полка, кто-то выжил в плену, кто-то смог попасть на последние корабли уходящие из города, но я таких людей больше не встречал и, как мне сказали, в архивах нет документов о судьбе артиллеристов полка.

Согласно историческим источникам руководитель севастопольского подполья Василий Ревякин, посмертно удостоенный звания ГСС, тоже служил в 18-м гв. ГАП и смог сбежать из плена.

Недавно прочитал, что выжил на войне еще и командир дивизиона из вашего полка Петр Минаков.

Я всегда верил, что кто-то еще был должен спастись…

Но сколько моих товарищей там навсегда лежать осталось…

У меня сейчас в руках ваша фотография, сделанная в июне 1945 года.

Вы закончили войну с пятью боевыми орденами и двумя боевыми медалями на груди. Эти награды Вы заслужили своим мужеством и кровью на передовой.

Кроме того, у Вас медаль «За оборону Кавказа», а также врученные позже медали – за взятие Варшавы и Берлина.

Но почему Вы не носили на мундире медали за оборону Одессы и Севастополя?

Я сознательно не стал их получать, хотя мог это сделать давно, еще в 1943 году… Вряд ли вы меня сейчас поймете…

Я не считаю себя вправе носить эти медали, поскольку в Севастополе погибли все мои боевые товарищи…

А я жив до сих пор… Еще на войне я сказал себе, или пусть всех погибших и пропавших без вести в Севастополе и Одессе награждают этой медалью, или у меня нет морального права на ношение такой награды.

Мне до сих пор больно на сердце…

Почему я выжил…Почему не разделил судьбу своих однополчан…

Как фронтовиков-севастопольцев встретили в училище?

Подошли к училищу, выпили по стаканчику грузинского вина в знак того, что наша «вольная жизнь» снова закончилась, и прошли через КПП.

Нас сразу принял начальник училища, всех завели в его просторный кабинет. Начальник ТГАУ поздравил нас с прибытием, рассказал об училище и добавил, что для них это большая честь иметь среди курсантов защитников легендарного города. Две недели мы ждали начала занятий, нас использовали на хозработах. Училище было небольшим, в нашем наборе было всего 200 человек.

ТГАУ в тот период только номинально числилось «горным», за все семь месяцев учебы мы ни разу не стреляли из горных пушек, вся подготовка шла на 122-мм гаубицах. Наша группа курсантов-фронтовиков так и продолжила учебу как «отдельное подразделение». В начале февраля 1943 года состоялся выпуск из училища. Нам выдали обмотки, американские ботинки.

Погоны еще не завезли, так в войска мы направлялись с «кубиками» в петлицах.

Я получил назначение в полк, оснащенный 203-мм пушками-гаубицами, стоявший недалеко от Тбилиси. Полк был еще кадровым, и личный состав полка наполовину был еще из призывников довоенного времени.

Полк стоял в Закавказье с начала войны и до весны 43-о участия в боевых действиях не принимал. В каждой батарее полка было только две пушки калибра 203-мм, одно орудие – один огневой взвод.

В расчет одного орудия входило 14 человек.

Каждый снаряд к такой махине, фугасный или бетонобойный, весил 100 кг, да еще были снаряды весом почти 150 кг к нашим орудиям.

Наш боеприпас – «выстрел» – состоял из двух частей – непосредственно металлическая гильза и мешки с порохом (всего семь видов «переменных» дополнительных пороховых мешочков, закладываемых в зарядную камеру). Это называлось – раздельное картузное заряжание.

Пушка весила почти двадцать тонн и при движении перевозилась в разобранном виде – ствол и лафет отдельно. Один только ствол весил пять тонн.

Пушки перевозились тракторами ЧТЗ и были еще специальные тягачи для прицепов с боеприпасами. Для перевода орудия из походного положения в боевое требовался как минимум час времени.

Но если местность позволяла, то на расстояния до 3–4 километров разрешалось транспортировать орудия без разделения на части.

Минимальный боекомплект на каждую пушку, если мне не изменяет сейчас память составлял 30 снарядов. Эти пушки использовались исключительно для стрельбы по значимым целям – по ДОТам, по укрепленным позициям противника, опорным пунктам, большим зданиям, в которых находились огневые точки, и наша задача была строго определенной – взломать вражескую оборону.

После прибытия в часть мне понадобилась всего неделя, чтобы досконально разобраться в этом мощном орудии. И тут нас пополнили призывниками из Закавказья, грузинами, армянами, добавили пополнение из Казахстана, и наш полк, в срочном порядке, бросили на фронт под Новороссийск.

Здесь на базе полка была развернута 124-я ГАБр БМ (большой мощности). Бригадой командовал полковник Григорий Львович Гутин, здоровенный еврей высокого роста, справедливый, остроумный и грамотный офицер, уважаемый нами боевой командир.

Насколько тяжелым для полка был «новороссийский период»?

Там нас сильно потрепали. Мы понесли серьезные потери, в основном от налетов немецкой авиации, особенно в районе высоты Сахарная Голова.

Трактора прятали под гору, но орудия подобные нашим, на возвышенности замаскировать крайне сложно. Здесь погиб комбат, и вместо него пришел к нам Ткаченко, командовавший батареей до конца войны. Погиб командир взвода и немало других. Очень сильно пострадал соседний дивизион, разбомбленный немецкой авиацией на открытых позициях и добитый позже артиллерией противника. Но после Новороссийска в полку уже никогда не было серьезных потерь. Здесь началась моя «карьера» в полку.