Страница 38 из 60
Инициатива в районе Сталинграда была в руках советских войск.
Перед ними стояла задача — быстрее разгромить окруженную вражескую группировку и развить наступление на Ростов, чтобы тем самым отрезать кавказскую группировку врага.
План наступательной операции был разработан по указанию Ставки командованием Юго-Западного и Воронежского фронтов и получил название «Сатурн».
Ликвидация армии Паулюса возлагалась на войска Донского и Сталинградского фронтов. Было необходимо в кратчайший срок высвободить под Сталинградом советские войска и использовать их для усиления ударов по отступающему к Чиру и Дону врагу. Кроме того, надо было освободить железнодорожный узел в Сталинграде, что позволило бы значительно улучшить снабжение наших войск.
Советское Верховное Главнокомандование приказало всем трем нашим фронтам расширить кольцо окружения до 150—200 километров на запад.
Для успешного осуществления «Сатурна» чекистам Сталинграда поручили сложную задачу: установить, какое количество вражеских солдат и офицеров 6-й армии попало в окружение.
— Хорошо, если бы ваши чекисты помогли нам захватить в плен хотя бы одного фашистского генерала,— сказал мне Василий Иванович Чуйков.— Очень бы удружили этим! Пока лишь офицеров в плен берем. А хочется чинов повыше. Согласен даже на генерала медицинской службы или генерал-интенданта!
— Наберитесь терпения,— ответил я командующему 62-й армии.— Придет время — будет вам генерал, а может, и не один.
— Вашими бы устами да мед пить! — засмеялся Василий Иванович.— Ладно, подожду. А известно, где сейчас прячется Паулюс со своим штабом?
— В районе аэродрома, в Гумраке,— ответил я.— Охрана штаба — сорок пять младших офицеров. Но, думаю, в Гумраке Паулюс со своим штабом пробудут недолго. Привыкли менять местожительство чуть ли не каждую неделю.
Наш разговор я припомнил В. И. Чуйкову позже, в последний день января 1943 года:
— Вы просили у меня одного генерала, а сейчас у нас в плену целых двадцать четыре, не считая самого Паулюса!
Оказавшаяся в плотном кольце советских войск 6-я армия испытывала растерянность. Вот что писал после войны немецкий офицер-разведчик штаба 8-го армейского корпуса Видер:
«Ошеломленные, растерянные, мы не сводили глаз с наших штабных карт — нанесенные на них жирные красные линии и стрелы обозначали направление многочисленных ударов противника, его обходные маневры, участки прорывов. При всех наших предчувствиях мы и в мыслях не допускали такой катастрофы! Штабные схемы очень скоро обрели плоть и кровь в рассказах и донесениях непосредственных участников событий. С севера и запада в Песковатку — еще недавно тихую степную балку, где размещался наш штаб, вливался захлестнувший нас поток беспорядочно отступавших с севера и запада частей...»
Наши радисты перехватывали, записывали, а сотрудники УНКВД и военной контрразведки расшифровывали ежедневно по нескольку панических радиопризывов из штаба Паулюса в штаб армий «Б», в «волчье логово» в Восточной Пруссии и Бергоф, где находились ставки Гитлера и ОКВ. Паулюс со своим штабом крайне тревожился создавшимся положением, просил помощи, в том числе и помощи военно-воздушных сил Германии.
«Вам налажено снабжение по воздуху»,— ответил в «котел» начальник штаба люфтваффе генерал Яшонек после заверений Геринга, что его авиация сумеет обеспечить армию Паулюса всем необходимым и ежедневно будет доставлять в «котел» до 500 тонн грузов.
Обещание Геринга доставлять воздухом окруженной группировке все необходимое, в первую очередь продукты питания и боеприпасы с горючим, оставалось благодаря смелым и решительным действиям советской авиации лишь пустым обещанием.
В дни, предшествующие победному завершению великой битвы на Волге, мне приходилось участвовать в допросах многих, пленных. В ноябре—декабре 1942 года пленные были иными, нежели спустя месяц, в конце января 1943 года. На допросах они вели себя еще не виновато-униженно и не отрешенно.
Помню офицера вермахта, члена нацистской партии с 1936 года. На вопросы чекистов он отвечал без помощи переводчика, так как довольно сносно владел русским языком.
— Русский язык мне почти родной,— чуть скривившись и держа на весу обмороженную руку, сказал пленный.— Да, не удивляйтесь. Я родился в Запорожской области, откуда уехал в Германию еще в 1929 году. Записывайте: мне нечего скрывать, особенно сейчас... Служил зондерфюрером отдела при штабе 71-го моторизованного гренадерского полка 29-й дивизии, которая, как вам известно, входит в состав 6-й армии,— он помолчал, косо посмотрел на сотрудника нашего управления, который вел протокол допроса.— Удивлены моей откровенностью? Она объясняется просто: после войны мои близкие, быть может, узнают, как кончил счеты с жизнью их Генрих. Ведь я буду расстрелян, так?
— Это решаем не мы, а военный трибунал, суд,— ответили пленному.
— Но наши газеты не устают повторять, что русские расстреливают всех пленных без разбора и без суда!
— В лживости геббельсовской пропаганды вы сможете удостовериться на собственной судьбе. Повторяю: мы не расстреливаем пленных. Виновных в злодеяниях передаем строгому суду. Если вы не принимали участия в расправах над советскими пленными и мирными жителями, то будете дожидаться конца войны в лагере для военнопленных.
Пленный смотрел на следователя не отрываясь. Ему, видимо, очень хотелось поверить услышанным словам. Но глубоко вкоренившаяся в его сознание нацистская пропаганда не давала этого сделать.
— Продолжайте!
— Повторяю: из вашей страны я уехал довольно давно. Вместе со мной уехала и семья моего тестя, бывшего директора иностранной концессии в Советской России, представителя «Союза немцев, выходцев из СССР». В Германии мы открыли контору по пересылке посылок в вашу страну для немцев-колонистов на Волге и близ Одессы. Наш союз «Фербен дер Русланд Дойчлан» был призван помогать немцам, проживавшим у вас, сохранить немецкую культуру вдали от родины...
— И распространять в СССР национал-социалистическую пропаганду! — добавил я.
Известие о том, что на станции Котельниково находится немецкий эшелон со стратегическим оружием, а также оставленные врагом при спешном отступлении склады с продуктами питания, было неожиданным.
— Не удивляйтесь,— сказал мне представитель Ставки Верховного Главнокомандования.— Наш бросок был столь сильным и мощным, что враги бежали в панике, забыв не только о своих складах. Хорошо бы все это своевременно взять под охрану.
Морозным декабрьским утром водитель «эмки» Михаил Шевченко доложил, что машина готова.
Вместе со мной выехали Петраков и Грошев.
Машина шла по изрытой гусеницами и воронками дороге, то и дело подскакивала на ухабах, проваливалась в ямы, утопала в снежных заносах. Мой бессменный и верный водитель машины вел «эмку» мастерски, лишь изредка чертыхаясь, когда мы въезжали в очередную яму.
— Еще пара часов, и в Котельниково прибудем,— сказал он.
Вокруг лежала степь без конца и края, кое-где перерезанная балками. То и дело на обочине встречалась брошенная врагами при отступлении техника — автомашины, танки, подводы, разбитые пушки. Всюду виднелись закоченевшие трупы в запушенных снегом грязнозеленых шинелях.
Светлело медленно. Небо было низким, свинцовым. Михаил Шевченко внимательно всматривался в разорванный светом фар полумрак.
— Позавтракать успели? — спросил я товарищей.
— Перекусил,— ответил Грошев.
— Некогда было,— добавил Петраков.— Приедем в Котельниково, там поем. Захватил кое-что из «помощи союзников».
Говоря о «помощи союзников», Иван Тимофеевич имел в виду яичный порошок, который американцы присылали нам из-за океана.