Держи меня

Она тянулась вверх, снимала штору, а вместе с ней вверх тянулась ее футболка, открывая достаточно широкую полосу светлой кожи с хорошо видной дорожкой позвоночника. А шортики, казалось, от этих движений еще плотнее обтягивали небольшую, упругую на вид, задницу. Так как Аля смотрела вверх, и голова была запрокинута, то косы ее, точнее, их кончики дотрагивались до ягодиц, как бы гладили их при каждом движении девушки.

Хорошо, что у нее в ушах нашники и она повернута в другую сторону, потому что делать вид, что я работаю в ноутбуке я просто не мог. Я судорожно следил за каждым ее движением.

До того момента, впрочем, пока не почувствовал подзабытое уже за полгода, но такое знакомое по прошлой жизни, по жизни до аварии, движение в собственных штанах. Я с удивлением уставился вниз, на несколько секунд забыв даже о девушке. Я знал, конечно, что в случаях, когда человек утратил подвижность при целостности спинного мозга, половые функции обычно восстанавливаются. И при неработающих ногах, говоря простым языком, член работать мог бы. Только в моем случае получилось так, что полгода я не чувствовал себя мужчиной. Но, в принципе, разве я как-то способствовал восстановлению этого процесса? Большую часть дня я лежал в кровати и думал, работал в компьютере или, как сумасшедший тренировался, чтобы вымотать себя и забыться сном, надеясь устать так, чтобы спать без сноведений.

Да, я читал книги, смотрел фильмы. И иногда, если вдруг в них случался момент, так скажем, интимного характера, я думал о том, что мог бы отреагировать на него определенным образом, но… Подобной реакции не происходило. А сейчас все случилось, практически без моего на то желания. Я просто любовался ею…

Но ведь целых полгода я совершенно не думал об этом. Мои мысли занимало другое. И тут я, наконец, вспомнил о сыне. Как я мог забыть? О чем я думаю?

Стоило только в доме появиться бабе, одеться (или раздеться) поменьше, и я забыл о сыне, забыл об аварии, забыл о своей вине…

А она тоже хороша! Чего это здесь крутит своими прелестями? Ни стыда, ни совести!

— Эй, как там тебя, Альбина, Алина! — где-то в глубине души я понимал, что девушка не виновата, что она оделась так, как ей удобно для работы, но меня, в буквальном смысле, несло…

Она оставила полуснятую штору, повернулась на стуле и, вытащив один наушник, вопросительно уставилась на меня. Ее щеки раскраснелись. Из-под косынки выбились пряди волос. Она была такая милая, такая невинная, нежная, что я, забыв о том, что хотел сказать, с трудом сглотнул ставшую вязкой слюну.

— Я говорю, как тебя зовут?

Она смотрела на меня, как на сумасшедшего.

— Аля.

— Это значит — Альбина? Или Алина?

— Нет, меня зовут Алевтина, в честь бабушки, маминой мамы.

Первый раз слышу такое имя. Вот прямо для нее оно. Очень ей подходит. Такое же одновременно простое, и в то же время необычное. Я забыл о том, что хотел над ней поиздеваться. Махнул рукой, показывая, что она может продолжать, а сам уткнулся в компьютер и больше ни разу не взглянул на нее за все время пока снимала, потом спустя пару часов развешивала шторы.

Во время обеда она, накрыв стол и позвав меня, сразу же ушла из кухни — гладить отправилась, видимо, боится не успеть сделать сегодня то, что приказал ей я.

Вечером пришёл Матвей. Они сидели на кухне. Мне было слышно, как она смеется, как что-то весело рассказывает ему. Это было глупо, но я ревновал, и сам понимал это. Кого? Практически незнакомую мне девушку. Ревновал настолько, что хотел вышвырнуть из дома собственного брата.

Ужинал снова в одиночестве, потому что Аля с Матвеем уехали в магазин. Ну, как ужинал? Кусок-то в горло не шел.

Матвей, как обычно, помог мне помыться. И это было унизительно вдвойне. Ведь помимо обычной моей беспомощности добавилось еще и чувство стыда, потому что она была в соседней комнате и хорошо понимала, наверное, что именно происходит в ванной.

Я был даже рад, что этот ужасный день, наконец, закончился. И, как это ни странно, заснул сразу же, как только голова коснулась подушки.

8. Аля

Он сбивал меня с толку, потому что рядом с ним я испытывала совершенно исключающие друг друга эмоции: хотелось накричать, показать ему, что он своими детскими капризами выводит меня из себя; но еще больше хотелось смотреть не отрываясь, просто смотреть на него — на то, как он хмурится, сдвигая к переносице брови, как бугрятся мускулы под тонкой тканью футболки, когда он крутит колеса инвалидной коляски. Но особенно на искорки в темно-карих глазах, и не важно, что появляются они, когда он издевается надо мной.

Бежать из этого дома, от этого злого, обиженного на судьбу мужчины, от его красоты, из-за которой дрожат руки! Особенно тяжело находиться с ним в одной комнате — в замкнутом пространстве его присутствие ощущается так сильно и ярко, будто он все время стоит за спиной.

Шторы не поддавались, как живые цеплялись за крючки, руки моментально уставали, стоило только поднять их вверх. Эта работа, конечно, не была новой — дома уже давно шторами занималась именно я. Просто каждой клеточкой тела я чувствовала его взгляд на себе, и от этого жаркого взгляда не слышала музыку в наушниках.

Когда он окликнул меня, поняла, что, наверное, нужно было остаться в джинсах. Потому что спрашивая меня об имени, смотрел он на мои голые ноги. Просто джинсы у меня одни единственные, на все случаи жизни, а рабочий спортивный костюм сюда я не брала… Неужели все-таки я ему нравлюсь? Я? Ему? А может, все дело в том, что он сидит тут в квартире один и у него просто давно не было женщины?

И что ему имя мое не нравится? Нормальное имя… Я же про его имя ничего не говорю. Да, хотя, что его имя? Красивое звучное — какой хозяин, такое и имя… Роман, Рома, Ромочка… Очнулась возле гладильной доски — чудом не спалила чужие шторы. Аля, думай о работе! Какой он Ромочка? Он — небритое чудовище! Самый вредный мужчина на свете!

Вечером приехал Матвей, привез пирожные и шоколадные конфеты. Протянул мне оба пакета и сказал:

— Это тебе, — кивок на пирожные, — А это Ромке.

— Никогда бы не подумала, что Роман любит шоколадные конфеты.

— Ага, так и кажется, что его любимое блюдо — кусок непрожаренного мяса… Но нет, он у нас сладкоежка…

— Сладкоежки, вообще-то, милые и добрые люди.

— Что достал он тебя?

— Ну, не то чтобы достал, но няшкой его точно не назовёшь.

Матвей рассмеялся.

— Я, как его брат, и виновник твоих мучений в этом доме, готов компенсировать…

— Ну, во-первых, ты мне платишь — и этого достаточно. А во-вторых, я сама согласилась..

— Предлагаю все-таки, в качестве компенсации, свозить тебя за покупками в магазин. Обычно я покупаю сам по маминому списку, или ее беру с собой. Но, может быть, тебе что-то нужно?

— О, это было бы здорово! И, если можно, на минутку ко мне домой нужно заехать — кое-что взять.

— Без проблем, собирайся!

Дома я решила взять спортивный костюм, дабы избежать ситуаций, подобных той, что случилась сегодня.

Мама с Лизой уехали на две недели к маминому брату в деревню. У Лизы начались каникулы, а мама взяла себе отпуск. И это было здорово, ведь иначе я не смогла бы согласиться на просьбу Ольги Петровны и оставаться здесь на ночь. А ведь за это она предложила мне доплатить. Я не могла не согласиться!

Матвей остался в машине, а я, побежала домой. Мечтала этого избежать, но в прихожей столкнулась с Витькой. Он, кажется был пьяным, хотя может это наркота так на него действует? Я хотела молча прошмыгнуть в нашу комнату, и закрыться изнутри, но он качнулся в мою сторону, схватил за руку.

— Алька, мне нужны деньги. Дай пятихатку!

Пыталась вырвать руку, но хватка была бульдожья.

— Где я тебе возьму? Нету у меня!

— Врешь, зараза! Есть у тебя! Не дашь, завтра к тебе на работу в банк приду — такой скандал закачу — мигом работу потеряешь!

— Козел ты, Витька! Я, между прочим, ради твоей дочки работаю — ее содержу, тогда как ты — нарик убогий, забыл, вообще, что у тебя дочь имеется!

Конец ознакомительного фрагмента.