Страница 2 из 10
Я была верховной жрицей, и этот сан обязывал соблюдать нейтралитет в выборе мужчины. Но как не выбирать, когда я выбрала ещё до своего рождения? Я смотрела на себя в зеркало и смеялась самой себе, как смеётся сумасшедшая. Каждый мой шаг мог разбить тысячи жизней, а мог принести спасение – и тем, кто ещё молится; и тем, кто уже приготовился перешагнуть свою последнюю черту; и тем, кто даже ещё не родился; а мог всё изменить – если я дам себе всего лишь крохотный шанс… – но я туда не шла, в который раз изменяя своему счастью.
Меня бесил этот разврат, творящийся за крыльями свободы. Разве я не знала, что молодые жрицы, призванные поднимать из глубоких недр тягучую любовь, будут этой любовью развлекать ненасытных, пытаясь принести в лишённом девственности чреве хоть какую-то опору в эту трещавшую по швам жизнь? Разве я сама была лучше них? Мне казалось, я найду ответы, спрятанные от взора на узкой, убегающей как змея, тропинке, и вернусь назад с решением, удовлетворяющим всех и каждого. Но змея постоянно извивается, ползёт своим вечно холодным телом во все стороны сразу, и если она напугана – она кусает, и если охотится – кусает, и если любит – кусает. Я не могла подумать, даже предположить, что я сама тоже стану змеёй… Но что может сделать женщина в большой игре? Женщина, которая извивается, чтобы ничьи завистливые глаза не увидели, что она любит? Женщина может многое, и как бы я хотела этого не мочь.
***
Я неслась в своей машине по ночной автостраде, в глаза слепил поток, водопадом низвергавшийся с неба. Кто-то наверху, наверное, за меня плакал, я же молчала, будто мне не было о чём сказать, но у меня было что, а я предательски молчала.
«Я неудачница. Полная неудачница. Я больше ни на что не способна. Они хотят вскрыть скальпелем мою грудную клетку и достать оттуда сердце. Разрежут его, и если и там они не удовлетворят своё любопытство, они доберутся и до моей души», – неконтролируемая череда мыслей пульсировала в моей голове.
«Остановись!»
«Как продолжать, если я ничего не слышу? Они прокляли меня моей же славой».
«Остановись!»
«Хоть бы бешеный пёс из этой голодной толпы огрызнулся и укусил меня. Не хочу больше боли, не хочу их надежд – они ими закидали меня – всю; раздели меня…»
«Остановись!»
«Не хочу больше чувствовать».
Фары, удар, пелена…
***
В тот день я стояла на своём законном месте по правую руку от жены правителя и так же, как и другие одетые в чёрные одежды жрицы, провожала стройные ряды воинов, идущих ради любви любовь отнимать, – любовь, которой я своим голым чревом поклялась когда-то служить… Но чему я служу сейчас? Где сейчас моя любовь? Её нет, потому что я её давно похоронила. Творя реальность, я знала, что больше никогда не увижу глаза бурлящего в пене океана, которыми на меня всегда смотрел Ахмар…
За каждой любовью стоит мужчина и женщина. Но что происходит, когда любви нет? Неужели эти глупцы думают, что любовь можно просто взять, как берут с лотка самое сочное яблоко, бросая монету продавщице? И что делать, когда лучший выход для твоей любви есть её уход?
Я научилась быть удобной по меркам царящего вокруг хаоса, но никогда я не перекрывала свой источник, который связывал меня с той самой сутью, что дарила мне черная влажная земля под ногами. Я ложилась в постель с правителем, потому что он не мог насытиться своей законною супругой. Она ненавидела меня, она всё знала. Я поднимала силу, которою он через меня питался, но это было для него лишь мимолётной усладой в тени растущей в его саду оливы; каждый раз с неё слетал ещё один пожелтевший листок, который тут же седел и медленным ядом капал на землю под моими ногами – дерево не может вечно плодоносить, если из него просто высасывать жизнь.
Когда-то я гордилась своими чёрными одеждами, сейчас же они казались мне моим проклятием: «Неужели нельзя быть просто той, кто я есть на самом деле? Зачем эта гонка за смертью? Зачем играть чужие роли?»
Правитель, одетый в свои блестящие на солнце доспехи, восседал на своём чёрно-гнедом коне и вместе со своими оруженосцами завершал шествие.
Я перевела взгляд на его жену:
«Я ей верю».
«Наивная?»
***
«Папа, а если мама к нам не вернётся?» – маленькие глаза смотрели на большие глаза, как будто море искало свой смысл в большущем океане и не находило.
Глава 3. Лиз
– И… в этому году премию по литературе в номинации «Дебютный роман» получает… Элизабет Харткинсон!
Стук в висках – сотни копыт промчались по моей голове, – не могу поверить, что слышу своё имя: «Неужели, я? Я выиграла эту премию?!» Переполнявшая меня радость, по идее, должна была меня подхватить и вынести на крыльях ликования на сцену, но я не могла пошевелиться, я словно онемела; ком в горле; ощущение, что меня распяли на кресте. Я стала в одночасье знаменитой. То, к чему я так долго шла, чего я так хотела, когда писала свой роман: чтобы женщины меня услышали, чтобы они воспрянули духом, когда, казалось бы, всё уже потеряно и из пепла ничего не возродить – я так хотела донести это до них… И вот они смотрят на меня из зала, и они смотрят на меня со своих маленьких кухонь на экранах их плазменных телевизоров, и меня точно они увидят на первых полосах своих газет и журналов, когда будут ехать на работу, по привычке читая в душном вагоне метро. И что сейчас? Во мне пусто. Ничего. Я готова разрыдаться, умоляя: «Заберите это всё от меня!»
«Ты сильная!» – пронзил мои окаменевшие виски мой же голос. Я встала и уверенным шагом поднялась на сцену.
Странно, когда я оказалась наверху за кафедрой чтобы сказать свою благодарственную речь, я вдруг перестала чувствовать те стеснение и волнение, которые меня буквально парализовали до этого. Я сказала то, что от меня все ждали, хотя заранее не готовила никаких речей. Я вообще не верила в этот конкурс, если бы не Андреас. Собственно, это была его затея отправить мою рукопись жюри. Он всегда в меня верил, даже когда у меня ничего не получалось, и я в порыве отчаяния бросала все свои наброски в пасть всепоглощающего шредера.
Мне вручили бархатную коробочку, в которой на атласном чёрном шёлке лежало золотое перо. «Ты это заслужила!» – читалось в ликующем взгляде Андреаса, сидящего в первых зрительских рядах.
Я не любила, когда в моменты близости он называл меня «Моя королева», теперь у него были все причины меня так называть, а все мои «отнекивания» с этой премией теряли свою силу перед ним.
***
В очередной раз напившись, Гарольд ударил меня.
«Моя королева», – как сломленный цветок, моё тело подхватили закованные в сталь руки.
Гарольд взял меня прямо на глазах у приставленного им же ко мне телохранителя. Я не сопротивлялась, он был моим законным супругом, он был королём. Он ненавидел, когда я плачу, поэтому я терпела, пока он, как стервятник, разрывал мою живую плоть, держа меня за поводок моих собранных в косу волос.
В этом безумном пиршестве моей единственной опорой был холод, исходящий от металлических пластин на одежде Владимира. Владимир был наёмником, которому было нечего терять, и его никто не ждал в его стране: именно таких и брали в личную королевскую охрану, потому что сюда никогда не допускали кого-то из своих. Гарольд был одержим манией предательства, он платил своим наёмникам неогранёнными алмазами, поскольку только у него был доступ к этим столь ценившимся драгоценным камням; так, он думал, у него будет гарантия личной безопасности, хотя он сам себе был предателем номер один.
***
– Элизабет, поздравляю вас с премией, – ко мне подошёл репортёр одного большого издания. – Можно задать вам несколько вопросов?
В нерешительности, я кивнула:
– Давайте.
– Ваша главная героиня – Дельфания, в вашей жизни есть её прототип или она – писательский вымысел?
– Дельфания, – начала я, – чисто плод моего воображения. Я не срисовала её ни с одного человека, с которым была бы лично знакома. И не искала её ни в архивах, ни в учебниках по истории. Она просто пришла ко мне, а я рассказала её историю, – я безупречно выдала свою заготовку.