Лесная армия

– Адрес есть? – спросил Кольцов.

– Да, товарищ майор. У него в блокноте под подушкой.

– Вечером помянем, – пообещал Павел, – если опять ничего не случится. Самогон остался?

– Самогон остался, – подтвердил Николай. – Немного, правда. Мы его под керосин замаскировали, чтобы не увели, и на подоконнике за газетами спрятали. Вот только стола у нас нет…

– Так придумайте, давно пора, – скрипнул зубами Кольцов. – Мы в школе живем или где? Чтобы к вечеру у нас стояли стол и стулья…

Подошел начальник дешифровальщиков майор Колбин – интеллигентный, всегда с таким видом, словно надел военную форму по недоразумению. Молча постоял, удалился. Приблизился молчаливый субъект с неподвижным лицом – подполковник Марычев, заместитель начальника отдела политической пропаганды. Офицеры вытянулись по стойке «смирно», но он поморщился: ладно, не сегодня. Пару раз вздохнул, печально покосился на Кольцова и зашагал к штабу.

Собравшиеся с уважением поглядывали на майора – слухи распространялись с космической скоростью. Во всем происходящем ощущалось что-то натянутое, неестественное. Пройдет неделя, другая, кончится затишье, и вернется ад войны. Люди будут гибнуть тысячами, десятками тысяч, погибнут и многие из тех, кто сейчас находится в этом дворе…

Полковник Шаманский был у себя в кабинете, окуривал пространство терпким дымом. Он стоял у окна, курил в форточку, не замечая, что она закрыта.

– Разрешите, товарищ полковник?

– Заходи, герой, – полковник оторвался от подоконника, мазнул майора придирчивым взглядом. – Ну, и как оно, в плену?

– Тоскливо, Георгий Иванович, – признался Кольцов. – Но, если честно, даже вжиться не успел, так быстро все закончилось. Вы у генерал-майора Серова спросите.

– Вот только не надо, майор, – поморщился полковник. – Я все понимаю, обстоятельства были сильнее вас, но вы справились и вышли победителями. Серов уже ходатайствовал о вашем с Караганом представлении к наградам. Понравились вы ему. А я считаю, – полковник снова рассердился, – что расстрелять вас надо за такую работу.

– Я понимаю, товарищ полковник, – Павел напустил на себя покаянный вид, – свою вину в случившемся мы частично признаем – поскольку девяносто процентов за то, что группа вооруженных диверсантов проникла на нашу территорию тем же путем, что и предыдущая. И снова мы никого не взяли живьем. В свое оправдание могу отметить нехватку личного состава. Сотрудники зашиваются, много дел. Нас привлекают к фильтрации граждан, прибывающих на освобожденную территорию. Это неразумно, товарищ полковник. Органы милиции и ГБ могут справиться сами. Дел хватает и в городе – мы не можем блуждать по отдаленным лесам в поисках тайных троп. Привлеченные войска только усиливают неразбериху и затаптывают следы. А после гибели лейтенанта Левицкого нас стало еще меньше. У командования сложилось мнение, что органы контрразведки укомплектованы полностью и им грешно жаловаться…

– Это понятно, – махнул рукой полковник. – Я постоянно ходатайствую перед армейским руководством об усилении прифронтовых отделов. Мои призывы уходят в пустоту, поэтому будем довольствоваться тем, что есть. Что думаешь по поводу текущих событий?

– На той стороне сидят не дураки. Появление диверсантов Циммера неслучайно. Позвольте наблюдение, товарищ полковник. Обер-лейтенант был гладко выбрит – но ему ничто не мешает бриться в полевых условиях, если человек привык следить за своим видом. Остальные выглядели так себе – мятые, щетинистые. Отсюда можно сделать вывод, что перешли линию фронта они не сегодня. А, скажем, вчера или позавчера. При них могла быть рация, которую они оставили в своем ночном убежище. Сидели в безлюдной местности, ждали сообщения. А когда получили, стали выдвигаться по заранее намеченной тропе. Допускаю, что их провел кто-то из местных жителей. При штабе есть «крот», который сливает секретные сведения в немецкий радиоцентр. Иначе объяснить не могу, как немцы узнали, что Серов будет в прифронтовой полосе с минимальным числом охраны. Агент послал радиограмму за линию фронта – оттуда ее переправили Циммеру, и он начал действовать…

– Да, это похоже на правду, – признал Шаманский, – поскольку место для засады выбрали идеально – тут немцы не импровизировали. Увы, при штабе не держали в секрете, что Серов намечает инспекцию. Знали это многие – не один десяток человек. Копать отсюда – до конца войны провозимся и работу штаба парализуем. Впрочем, дело твое, майор. Копай откуда нужно. С завтрашнего утра занимаешься только этим делом. Мы должны выяснить, что у нас происходит, и это – не блажь. Или будем дожидаться фронтовой комиссии по расследованию? Готовится наступление, надо до последнего держать противника в неведении. Немцы могут подозревать, проверять – это их право. А мы не должны пускать их в свои планы. Почему напротив нас скопились несколько танковых полков? Зачем эта игра мускулов? Прорвать фронт только ради прорыва? Что они замышляют? Кто передает сведения? Выявить тропу, по которой диверсанты проникают на нашу территорию… Запишешь или так запомнишь? Все, иди, работай. Скажи завгару, чтобы выдал вашей группе транспорт – по моему приказу и под твою ответственность.

– Разрешите идти, товарищ полковник?

– Да, иди, майор…

Утро следующего дня выдалось таким же пригожим. Ночью прошел дождик, прибил пыль. Хорошо дышалось. Впрочем, было обоснованное опасение, что к полудню снова будет пекло.

Полноприводный «ГАЗ‐67», лишь недавно начавший поступать в войска, бодро прыгал по ухабам. Последний пост проехали четверть часа назад. Офицеры косились на мелькающие перелески. Цветков, сидящий за баранкой, пристально вглядывался в дорожное покрытие – мины и фугасы были здесь частым явлением. Эту тему перед поездкой Кольцов выделил особо: может, лучше на чужих ошибках поучиться, а не на своих?

Он незаметно покосился на своих подчиненных. У Карагана – высшее образование несмываемой краской на лице. Родом из Ломоносова (бывшего Ораниенбаума), встретил начало войны на Карельском фронте, отправил жену в эвакуацию, а сам застрял под Петрозаводском. С женой случилась неприятность – выжила, но нашла другого – главного инженера эвакуированного на Урал завода. Прислала покаянное письмо, умоляла простить, не держать зла. Это лишь прибавило цинизма капитану – стал язвительным, подчас совершенно невыносимым. Иногда создавалось впечатление, что он специально лезет под пули. Вдруг становился упрямее осла – приказы выполнял, но свое мнение оставлял при себе и всячески его выпячивал. То, как он вел себя вчера, Кольцова поразило – не ожидал. Невольно зауважал подчиненного, имея тайное опасение, что теперь тот станет совсем нестерпимым…

Вчерашнюю контузию капитан пережил. Зрение – и без того неважное, на слух Караган не жаловался. Временами беспричинно бледнел, откидывал голову.

Лейтенант Безуглов косился на него с сочувствием. Ходатайство о присвоении Безуглову очередного звания было отправлено по инстанции еще два месяца назад. Но где-то затерялось, от высокого начальства – ни слуху ни духу. Этот парень от войны пострадал больше других. Родителей лишился еще в тридцатых – эту тему он всячески замалчивал. Вряд ли они стали жертвами репрессий – иначе он не оказался бы на работе в особом отделе. Но имелись жена, двое маленьких детей, родители супруги. Вся семья погибла осенью 41-го в Подмосковье, не доехав до эвакопункта – немецкие бомбардировщики уничтожили готовый к отправке состав и всех, кто в нем находился. Прошло почти три года, а Безуглов так и не оправился, угрюмость стала натурой. Но природная смекалка у мужика работала, со служебными обязанностями справлялся исправно.

Коля Цветков был моложе всех – и, пожалуй, единственный, кому судьба благоволила. Сам из Омска, родня далеко, окончил школу милиции, потом училище НКВД, летом прошлого года переведен из армейского особого отдела в новую структуру, СМЕРШ. Фантазия у парня бурлила, но от земли он не отрывался. За всю войну – легкое ранение в плечо и сломанная рука, причем все зажило как на собаке. Случалось, что он бравировал своей «бессмертностью», но подобные проявления Кольцов строго пресекал, при этом приговаривая, что мертвый герой – это хорошо, но живая «рабочая лошадка» – делу нужнее…