Страница 20 из 22
Летом следующего (1535 г.), великий князь (конечно же, сделал это не сам Иван Васильевич, которому было тогда всего лишь 5 лет, а его мать, великая княгиня Елена Глинская, взявшая в свои руки бразды правления государством, и Боярская Дума. – В.П), по словам псковского летописца, «посла воевод своих наместников новгородцких князя Бориса Горбатого и Михаила Воронцова, а изо Пскова князя Михаила Коубеньского да Дмитрея Воронцова, да иные воеводы послаша их на Опочку с новгородцкою силою и псковскою». Перед ними была поставлена задача основать новый город-крепость на озере Себеж, которому было решено дать название Ивангород в честь малолетнего великого князя (название это, впрочем, за городом не удержалось, и он стал именоваться Себежом). От Пскова в эту рать были «наряжены» 500 пищальников (и еще 400 отосланы к Москве – т. е., выходит, что норма «пищального наряда», установленная для Пскова и его пригородов еще Василием III в 1512 г., продолжала действовать и спустя двадцать с лишним лет. – В.П.).
Пока Себеж достраивался, литовское войско вторглось на Северщину и подступило к городу Гомелю. «Наместник же града того князь Дмитреи Щепин Оболенский не храбр и страшлив, видев люди многие (литовцев и поляков. – В.П.) и убоявся, – записал в летописи русский книжник, – и дети боярские с ним же и пищалники (выделено нами. – В.П.)…»[172]. Очевидно, что пищальники составляли часть гарнизона Гомеля, точно так же, как и Стародуба, который стал следующим городом, осажденным и взятым армией Сигизмунда I, с тем отличием, что стародубский воевода, князь Ф.В. Овчина Оболенский вовсе не был так «страшлив», как его родственник, и под его командованием гарнизон Стародуба стоял насмерть. Обозленный упорством защитников города, командовавший польским контингентом сигизмундовой армии гетман Я. Тарновский приказал после взятия Стародуба казнить попавших в руки его воинов-пленни-ков – «подсадных людей и пищальников (выделено нами. – В.П.) и чернь сажали улицами да обножали да секли»[173].
Кстати, о пленниках. Сохранилось несколько списков русских пленников, попавших в полон в ходе 1-й Смоленской и Стародубской русско-литовских войн. В таком списке, датированном маем 1519 г., упоминаются три пищальника – Сенько Иванов сын, Самсон Васильев сын и Иван Попков сын, взятые в плен под Великими Луками (очевидно, в ходе попытки королевского войска взять крепость Опочка в 1517 г.[174])[175]. Все три «вязня» были живы еще в сентябре 1525 г., когда был составлен новый список пленников (и к ним добавились еще два плененных «литовскими людьми» пищальника, Степанко и Федко[176]). В третьем по счету списке «вязней», составленном после Стародубской войны и датированном октябрем 1538 г., упоминаются пищальники Прокоп и Мишка калужане, Низов Петров сын из Великого Новгорода и три рославльца – Истома Сафонов сын, Иван Костюков сын и Прокопий Яковлев сын.[177]В этом списке обращает на себя внимание «география» происхождения пищальников – все они из разных городов, равно из крупных и небольших, расположенных в разных концах Русского государства.
Эту «географию» можно существенно расширить, если привлечь другие документы того времени. Так, в 30-х гг. XVI в. некоторое количество «казенных» пищальников находились в Ивангороде[178], согласно серпуховской сотной 1552 г., в Серпухове имелись Пищальникова слобода и Пищальникова улица (на которых явно в недавнем прошлом компактно селились пищальники)[179]. Жили пищальники и в Твери (согласно писцовой книге 1543–1544 гг.)[180], Торжке (согласно жалованнной грамоте, датированной декабрем 1553 г.)[181], и в Кашире (в ноябре 1532 г. тамошние пищальники во главе с неким Ромашкой среди прочих каширян судились с монастырским слугой Софонкой Кирилловым)[182], и в Торопце (согласно данным писцовой книги 7048, т. е. 1539/40 г.)[183] и, видимо, в ряде других городов – например, в Муроме (во всяком случае, они «ставились» на монастырском сельце Чегодаево, будучи в муромском посаде, и «силно имали» у тамошних монастырских крестьян провиант и фураж[184]). Пожалуй, можно согласиться с мнением А.А. Зимина, который писал о том, что компактные поселения пищальников (на наш взгляд, во всех этих случаях речь идет, скорее всего, о пищальниках «казенных») не случайно находились в пограничных городах[185]. Входя в состав их гарнизонов (наряду с воротниками, пушкарями и детьми боярскими, местными или присланными на годование) и будучи постоянно готовыми к службе, они усиливали оборону на северо-западной, западной, южной и юго-восточной границах Русского государства.
Кстати, в переписке относительно новгородского «пищального наряда» 1545 г. снова всплывают «казенные» пищальники. Они должны были явиться на государеву службу лично, «своими головами», так же, как «наряжаемые» пищальники, имея на руках «наряду у всякого человека по пищали по ручной, да по 12 гривенок безменных зелья, да по 12 гривенок свинцу на ядра[186]». Любопытный момент – порховские «казенные» пищальники «изстарины тянут всякое тягло с черными людми», поскольку их дворы (общим числом 5) «все стоят на черной земле на тяглой на посадской и тянут с черными людми»[187]. Тем самым косвенно подтверждается тезис И. Пахомова о двойственной природе пищальников как социальной группы внутри формирующейся «чиновной» (от слова «чин») иерархии Русского государства раннего Нового времени.
Подведем предварительный итог. Сохранившиеся актовые материалы: летописные свидетельства и разрядные записи 1-й половины XVI в. четко и недвусмысленно свидетельствуют в пользу предположения о том, что в эти десятилетия пищальники в массе своей – это пехота, вооруженная ручным огнестрельным оружием. К артиллерийской прислуге отношения они не имеют (или практически не имеют) – в отличие от посохи, которая наряду с инженерными и саперными работами активно привлекалась ко всякого рода подсобным работам при «наряде». Конечно, учитывая позднесредневековую практику, когда мастер сам изготавливал огнестрельное оружие и боеприпасы к нему, сам же его и использовал, полностью исключить вероятность того, что на начальных этапах (вплоть до конца XV в.), пока огнестрельное оружие носило, по выражению О.В. Двуреченского, «штучный характер», так оно и было. Однако на рубеже XV–XVI вв., когда начинается массовое перевооружение русской пехоты на огнестрельное оружие (об этом подробнее сказано будет позже), шедшие параллельно процессы специализации и профессионализации привели к тому, что производство огнестрельного оружия и его применение чем дальше, тем больше будет сосредотачиваться в разных руках (впрочем, в «наряде» совмещение функций будет просматриваться, судя по всему, еще довольно долго[188]). И когда А.Н. Кирпичников пишет в своей классической работе о военном деле средневековой Руси о том, что главной обязанностью пищальников было управление артиллерийскими орудиями-пищалями[189], то такой вывод представляется ошибочным и никак не подтверждается сохранившимися источниками (напомним, кстати, и упоминавшийся выше тезис ученика мэтра О.В. Двуреченского о том, что с конца XV в. использование ручного огнестрельного оружия стало массовым). Мнение же А.В. Чернова, который за двадцать лет до А.Н. Кирпичникова писал о том, что «в лице пищальников русское войско впервые получило отряды пехоты, поголовно вооруженной огнестрельным оружием», и что «пищальники позволили правительству впервые широко применить ручное огнестрельное оружие, усилив тем самым конницу, вооруженную луками со стрелами»[190], представляется более объективным и соответствующим показаниям источников.
172
Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича. С. 19.
173
Зимин А.А. Краткие летописцы XV–XVI вв. // Исторический архив. Т. V. М.-Л. 1950. С. 14.
174
Об осаде Опочки см. подробнее: Лобин А.Н. Оборона Опочки. 1517. «Бесова деревня» против армии Константина Острожского. М., 2017.
175
Антонов А.В., Кром М.М. Списки русских пленных в Литве первой половины XVI века // Архив русской истории. Вып. 7. М., 2002. С. 158.
176
Там же. С. 165.
177
Там же. С. 171.
178
См.: Русские акты Ревельского городского архива // Русская историческая библиотека, издаваемая Императорскою Археографическою комиссиею. Т. XV. СПб., 1894. Стб. 68.
179
Симеон П. История Серпухова в связи с Серпуховским княжеством и вообще с отечественною историею. М., 1880. С. 323.
180
Шумаков С. Из актов тверского Отроча монастыря // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. I. Материалы исторические. 1896. Кн. 2. С. 4–5.
181
Юшков А. Акты XIII–XVII вв., представленные в Разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества. Ч. I. 1257–1613 гг. М., 1896. С. 145.
182
Акты, относящиеся до гражданской расправы Древней России. Т. I. Киев, 1860. С. 93–94.
183
См. Чечулин Н.Д. Города Московского государства в XVI веке. СПб., 1889. С. 60.
184
Дьяконов М.А. Акты, относящиеся к истории тяглого населения в Московском государстве. Вып. II/ Грамоты и записи. Юрьев, 1897. С. 9.
185
Зимин А.А. К истории военных реформ 50-х годов XVI в. // Исторические записки. Т. 5. М… 1956. С. 355.
186
Разрядный и разметный списки, о сборе с Новагорода и новгородских пятин ратных людей и пороха, по случаю похода Казанского. С. 185.
187
Там же. С. 188.
188
См., например: Герберштейн С. Записки о Московии. Т. I. С. 413, 417, 435.
189
См.: Кирпичников А.Н. Военное дело на Руси в XIII–XV вв. Л., 1976. С. 92–93.
190
Чернов А.В. Вооруженные силы Русского Государства в XV–XVII вв. С. 31.