Четвертая Скрепа

Их понесло течением. В потоке людей они сошлись вместе и соединились в объятии, чтобы никто не смог их уронить, чтобы не быть самими затоптанными. Люди врезались друг в друга, ударялись друг об друга кто-то с размаху влетел в них, но они удержались. Толпа стала редеть, и отступать куда-то вперед к забитым пробками дорогам. Черт, деньги, чемоданы. Говорухин высвободился от рук, и рванул к саквояжу, чтобы никто не успел его утащить. Он увидел, как кто-то схватил один из чемоданов и пытался убежать с ним вперед, пока какой-то проходимец пытался утащить другой. С разбега, всем телом, Говорухин протаранил его — тот завалился на землю, прижав чемодан, как родного ребёнка к груди. Журналист схватился за саквояж и навалился прямо на него. С глухим стуком он ударился об лицо проходимца. Пока он не успел прийти в себя Говорухин вырвал чемодан из его рук и побежал за другим, на ходу расталкивая других. Саквояж тяжелел в руке и замедлял его. Маячивший впереди человечек непонятной национальности в костюме адидас на ходу стал открывать ридикюль, чтобы посмотреть его содержимое. Говорухин сделал отчаянный рывок, чтобы догнать его, схватил чемодан в обе руки, прикрываясь им будто щитом, и тараном врезался в вора. Они оба упали. Говорухину показалось, что он отделался несколькими ссадинами. Чемодана из рук он не выпустил. Жулик повалился на земь к нему спиной и не двигался. Содержимое чемодана развеивалось по ветру на проспекте. Женское белье, штаны, футболки, куртка, денег не было. Воришка ожил. То ли цыган, то ли какой-то приезжий, он обернулся, с испуганным видом посмотрел в глаза Говорухину и тут же вскочил, исчезнув за толпой бегущих людей.

Говорухин с трудом поднялся. Пальто было мокрым, вода забралась в ботинки. Можно было простыть. Кто-то его толкнул, он снова чуть не упал, но сумел устоять. Да, главным в жизни было устоять. «Теперь можно давать мастер-классы по микс-файтам с участием подручных средств, — подумал журналист, — этого мне будет не хватать». Он подошел к распахнутому саквояжу, осмотрел оставшееся содержимое — носки, домашняя футболка с принтом Советского союза, трикотажные штаны с заштопанной дыркой. Рядом валялись тюбики с дешевой косметикой, успевшие искупаться в дождевой воде, мыльно-рыльные принадлежности и разбитый фен. Хоть что-то. Говорухин скинул всё в чемодан и застегнул его. Затем облегченно похромал назад, будто бы изможденным солдатом шел по полю боя. Толпа окончательно рассеялась, оставив за собой тела старушки в окровавленном платке, женщины средних лет с авоськой еды и пацана в модных кедах. Впереди лежал кто-то еще, Говорухин не мог отчетливо увидеть кто же, из-за угла доносилась сирена скорой. Шёл он, будто бы оглушенный. Света вместе с Борей стояли у входа — мальчик был хладнокровен, а его мама прижимала к груди и закрывала ему глаза. Люди начинали снова собираться и пересекать вокзальную площадь.

Говорухин подошел к ним, Света на него испуганно посмотрела, спросила как он и нужна ли помощь, он в ответ ухмыльнулся и сказал, что сам себя подлатает, как только он их посадит на уходящий поезд. Затем он кивком головы показал на дверь и почувствовал чью-то тяжелую руку на своем плече. Он обернулся. Перед ним стоял полицейский в синей форме цвета студенческого билета, постукивавший своей резиновой дубинкой по бедру. Властным тоном он начал дознавать, мол «Что с губой? Чего весь мокрый и в крови? Не знаешь, из-за кого тут давка произошла?»

У Говорухина засосало под ложечкой, он уставился вниз, разглядывая расстегнутую кобуру и каменную плитку под ногами, затем стал медленно выкручивать свою шею и пролепетал: «Сфета, а фто эта за дядя? Дядя, а вы езть фкатанкте? Сфета, Сфета, он фто плахой?»

Сестра тут же подскочила, обняла его за шею и встала в защитную стойку, оградив Говорухина корпусом:

— Вы что это позволяете?! Пристаете к моему брату-калеке! Которому досталось в этой давке! — она слезно завопила, — что ж эта за полиция такая, что не может защитить! Да набрасывается на невиновных!

Полицейский немного поник, чтобы исправить свое положение он предложил их проводить до поезда, на что Света гордо отказала, а потом с той горечью, которой вызывают муки совести, прибавила: «Мы не гордые, нам не надо».

X

Говорухин смотрел на свое отражение в зеркале вокзального туалета — губа была разбита, под искривившимся носом была небольшая струйка крови, на затылке небольшая шишка, к тому ж еще плечо ныло, давненько он так не получал, с тех самых пор, когда на него пару лет назад накинулся фанат Игоря Талькова — хорошо, что у него было тогда пистолета, с сарказмом подумал Говорухин… а может и наоборот. Этот сумасшедший нес какую-то околесицу про то, что журналисту воздастся за его грязный язык, что за слова надо отвечать любой ценой, что он его убьет. В словах психов всегда есть крупица логики. Слава Богу, что его тогда скрутили охранники, потом приехали менты, оформили в отделение, а после звонка шефа редакции у этого психа еще и пакетик с веществами нашли. «Видимо, обдолбался и полез», — убеждал себя Говорухин, но что-то как-то не клеилось.

Он вспомнил, как проводил сестру и племянника на поезд. Пообещал им позвонить, как только всё закончится, и начать заново. Вот и она убеждала себя в том, что ему поверила. Им стоит начать другую жизнь, — считал журналист, а после поймал себя на мысли, что не может вспомнить ни цвета глаз своей сестры, ни матери.

На раковине была разложена аптечка — пластырь, немного бинта для повязки, спирт, чтобы обработать повреждения. Говорухин схватился за нос и с хрустом дернул его вперед. По телу накатило облегчение, какое бывает только тогда, когда кость встает на место. Он полил рану спиртом, наложил повязку на нос и заклеил её пластырем. Говорухин усмехнулся. Ему показалось, что он стал поход на героя из того старого фильма про частного сыщика, который весь хронометраж с такой же повязкой проходил.

Зато он мог вспомнить цвет глаз Бори — холодные, серые, как будто бы без присущей всем детям искры. Он-то точно всё понял — вот это страшно. На каждого из нас от них найдется зло пострашнее.

Он стал протирать губу, спирт обжигал лицо. Говорухин подумал о том, что к человеку в этом мире всё враждебно, даже окружающая материя, хотя человек человеку больший волк. Он мысленно воспроизвел один из недавно произошедших случаев, о которых ему довелось писать. Один парень, ровесник Алексея, убил другого за пачку сигарет. Все, конечно, были под синькой, а тот отказался стрелять, ну так он его и хрясь, а потом когда стрелка уже оттаскивали от жертвы, то он и увидел, что голова обладателя синего уинстона стала похожа на запекшийся сдутый футбольный мяч с волосами. А дальше протокол, а на вопрос Говорухина: «Ну вот зачем? За стольник человека жизни лишил», он удивленно ответил: «Ну а хули он сиги не стрелял?» Журналист понадеялся, что у Бори всё получится, обрабатывая набухшую на голове шишку. Испачканные в крови бинты упали в грязно-желтую раковину, Говорухин мыл руки, а вода окрасилась в багровый цвет. Он посмотрел на себя в зеркало, броуновское движение еще не началось, а он уже был побитый, уставший и отягощённый. В голове всплыла сцена с площади — останавливаться было поздно несколько часов назад.

Говорухин вышел из привокзального туалета, прошел сквозь широкую высокую, покрытую кафелем залу, заставленную лавками для ожидающих свой поезд людей, под гул разносящихся эхом шагов и скрылся в метро.

XI

«На самом деле теперь не что написано, а когда и как. Мы живем в век победившего постмодернизма, на смену которому пришел пост-постмодернизм. И, как бы это ни было грустно или счастливо, это означает окончательную победу формы над содержанием. Неважно, как это написано, сколько отсылок и цитат оно в себя вмещает, как размывает пространство вымысла и реальности — важен лишь способ подачи. Со скоростью современной жизни человек всё чаще возвращается к своему естеству — к получению сигналов. Важна эмоция, которую он получает, и чем эта эмоция проще — тем популярней она расходится. Современные СМИ морально устарели, потому что они не дают простоты этой эмоции. Чтобы выжить нужно приспосабливаться и адаптироваться к новым условиям. Разделение на формации устарело. И интеллигент, и выходец среднего класса, и серый воротничок, и феминистка, и бизнес-вумен, и работница школьной столовой — все они любят мемы. Мем позволяет добиться наибольшего эмоционального отклика, провоцируя реакцию, как у Собаки Павлова. По сути только провокация вкупе с простотой поможет вам завоевать место в информационном пространстве. Слова занимают слишком много места и времени для их написания. Заметьте, что одна и та же заметка, переведенная с другого языка, может быть адаптирована на эмодзи куда быстрее, чем на родной язык. За эмодзи-журналистикой — будущее, ведь человек всегда бежал от своей комплексности, о чем нам может свидетельствовать история прогресса и облегчения жизненного уклада, ведь эта журналистика не будет иметь границ — она не споткнется об менталитет, она не споткнется об культурный код, потому что спотыкаться и не об что, для неё в общем-то и нет границ. Она отменит все. Содержание — мусор, главное — это то, какую эмоцию, какой отклик вызывает материал. А остальное — тьфу. Вы вообще представляете какие возможности для контроля…» — тут лектора, судя по прическе и бороде регулярного клиента барбершопа, одетого в хлопковую пастельную рубашку и белые брюки перебил Подрулин сбивчивой быстрой речью: