Страница 9 из 13
Если же абстрагироваться от управления Юпитера домами, на «авансцену» выходит основополагающий афоризм Матерна [2]: «13. Величайшее зло обозначено Юпитером в шестом доме, поскольку он подвергает опасности натива при рождении, особенно если он управляет знаком Асцендента или МС (у Есенина он управляет обоими); это особенно верно, если это – ночная генитура (к счастью, дневная), и он расположен в оппозиции к Солнцу, Сатурну (квадратура) или Марсу и имеет квадратуру убывающей Луны (к счастью, нет) или находится в том же самом знаке с нею (аналогично, нет)» (книга 3, глава 3).
Трин Юпитера Луне и квадратура Меркурию рассмотрены выше; квадратура Сатурну – при рассмотрении последнего, к которому и переходим.
Сатурн гороскопа Есенина
«Планета дисциплины и порядка» также как и Меркурий расположена в Скорпионе; Меркурий при этом находится в партильном соединении с Сатурном. Следовательно, означенное в описании Меркурия применимо и к Сатурну с незначительными оговорками. Скорпион – не место эссенциальной силы Сатурна, в есенинском гороскопе он – перегрин (без достоинств), что корреспондирует нативу сложности в планировании и способности к регулярному усердию, какую бы нишу натив не избрал местом приложения своих усилий. Воля (Сатурн) «размывается» (Скорпион) от множества внезапных импульсов (Марс – ночной управитель Скорпиона), часто не соотносящихся с поставленной целью кардинально. Страх (Сатурн) смерти (Скорпион – символический VIII дом) тотален; «витает» над нативом «преимущественно и постоянно», заставляя все свои планы и начинания соотносить с опаской «успею ли до кончины».
Аксиома: Сатурн в VII доме – страх публичных выступлений. В есенинской генитуре он ещё и соединён с Меркурием – основным сигнификатором ментальности, устным выражением которой является речь. Имеются ли в жизнеописаниях Есенина какие-либо указания на мандраж от необходимости высказаться публично? Более чем. Так, у Шнейдера [7] читаем: «Особенно он любил «Славянский марш», который смотрел иногда не из зрительного зала, а со сцены. Его удивляли речи, которые постоянно произносила Дункан и во время спектакля и по окончании его. Сам Есенин, как известно, ораторским талантом не обладал, хотя стихи свои читал с потрясающей силой. Умение произносить речь без пауз, «эканья» и «меканья», вызывало у него восторг.
– А вы действительно переводите со сцены все, что говорит Изадора, или от себя добавляете? – допытывался у меня как-то после спектакля Есенин, возбужденно улыбаясь и сияя глазами. – Поговорить-то она любит! И как Вы запоминаете такие длинные периоды? Язык у вас хорошо подвешен! – удивлялся он, становясь серьезным и тряся меня за плечи своими сильными руками» (глава 6).
Или у Рюрика Ивнева [1010]: «…24 августа 1923 года, задолго до назначенного часа, народ устремился к политехническому музею… Председатель объявил, что сейчас выступит поэт Сергей Есенин со своим «докладом» и поделится впечатлениями о Берлине, Париже, Нью-Йорке. Есенин, давно успевший привыкнуть к публичным выступлениям, почему-то на этот раз волновался необычайно. Это чувствовалось сразу, несмотря на его внешнее спокойствие. Публика встретила его появление на эстраде бурной овацией. Есенин долго не мог начать говорить. Я смотрел на него и удивлялся, что такой доброжелательный прием не только не успокоил, но даже усилил его волнение. Мною овладела какая-то неясная, но глубокая тревога.
Наконец наступила тишина, и раздался неуверенный голос Есенина. Он сбивался, делал большие паузы. Вместо более или менее плавного изложения своих впечатлений Есенин произносил какие-то отрывистые фразы, переходя от Берлина к Парижу, от Парижа к Берлину. Зал насторожился. Послышались смешки и пока еще негромкие выкрики. Есенин махнул рукой и, пытаясь овладеть вниманием публики, воскликнул:
– Нет, лучше я расскажу про Америку. Подплываем мы к Нью-Йорку. Навстречу нам бесчисленное количество лодок, переполненных фотокорреспондентами. Шумят моторы, щелкают фотоаппараты. Мы стоим на палубе. Около нас пятнадцать чемоданов – мои и Айседоры Дункан…
Тут в зале поднялся невообразимый шум, смех, раздался иронический голос:
– И это все ваши впечатления?
Есенин побледнел. Вероятно, ему казалось в эту минуту, что он проваливается в пропасть. Но вдруг он искренне и заразительно засмеялся:
– Не выходит что-то у меня в прозе, прочту лучше стихи!
Я вспомнил наш давнишний разговор с Есениным весной 1917 года в Петрограде и его слова: «Стихи могу, а вот лекции не умею».
Публику сразу как будто подменили, раздался добродушный смех, и словно душевной теплотой повеяло из зала на эстраду. Есенин начал, теперь уже без всякого волнения, читать стихи громко, уверенно, со своим всегдашним мастерством. Так бывало и прежде. Стоило слушателям услышать его проникновенный голос, увидеть неистово пляшущие в такт стихам руки и глаза, устремленные вдаль, ничего не видящие, ничего не замечающие, как становилось понятно, что в чтении у него нет соперника. После каждого прочитанного стихотворения раздавались оглушительные аплодисменты. Публика неистовствовала, но теперь уже от восторга и восхищения. Есенин весь преобразился. Публика была покорена, зачарована, и если бы кому-нибудь из присутствовавших на вечере напомнили про беспомощные фразы о трех столицах, которые еще недавно раздавались в этом зале, тот не поверил бы, что это было в действительности. Все это казалось нелепым сном, а явью был триумф, небывалый триумф поэта, покорившего зал своими стихами. Все остальное, происходившее на вечере: выступления других поэтов, в том числе и моё, – отошло на третий план. После наших выступлений снова читал Есенин. Вечер закончился поздно. Публика долго не расходилась и требовала от Есенина все новых и новых стихов. И он читал, пока не охрип. Тогда он провел рукой по горлу, сопровождая этот жест улыбкой, которая заставила угомониться публику. Так закончился этот памятный вечер».
На этой парадоксальной метаморфозе с есенинским прозаическим «косноязычием» закончим и перейдём к рассмотрению управления Сатурном домами. В гороскопе Есенина он управляет XI (друзья) и XII (социальная изоляция) домами. Какого качества были эти сферы в жизни Есенина? Начнём с друзей, доверившись свидетельству Шнейдера [31]: «Дружил он, кажется, только с одним Мариенгофом» (глава 5). От себя добавим, достаточно спорное утверждение в контексте воспоминаний Рюрика Ивнева [34], где истинные дружеские чувства Есенин выказывает и остальным имажинистам – Вадиму Шершеневичу, Александру Кусикову, самому Ивневу и другим.
Но вряд ли лукавит Илья Ильич: в период проживания Есенина на Пречистенке вполне вероятно, что на его, шнейдеровский, взгляд, ближе Мариенгофа у Есенина друга не было. Пусть так. Обратимся к персоне Анатолия Мариенгофа. Опять слово Шнейдеру [31], точнее, двум письмам Есенина к нему. Первое из Висбадена, датированное 21 июня 1922 года, где в числе прочего читаем: «Перехожу к делу. Ради бога, отыщите мою сестру через магазин (оставьте ей письмо) и устройте ей получить деньги по этому чеку в АРА, она, вероятно, очень нуждается… Если сестры моей нет в Москве, то напишите ей письмо и передайте Мариенгофу – пусть он отошлет его ей. Кроме того, когда Вы поедете в Лондон, Вы позовите её к себе и запишите её точный адрес, по которому можно было бы высылать ей деньги, без которых она погибнет. Передайте мой привет и все чувства любви моей Мариенгофу. Я послал ему два письма, на которые он почему-то мне не отвечает».
И второе из Брюсселя, датированное 13 июля 1922 года, где, в сущности, просьба о помощи сестре дублируется: «К Вам у меня очень и очень большая просьба: с одними и теми же словами, как и в старых письмах, когда поедете, дайте ради бога денег моей сестре. Если нет у Вас, у отца Вашего или еще у кого-нибудь, то попросите Сашку и Мариенгофа, узнайте, сколько дают ей из магазина.
10
Здесь и далее Рюрик Ивнев. Часы и голоса. Стихи, воспоминания, 1978.