Операция 'Минотавр'

Одиннадцатый иннинг, сыграно три прохода.

Хосе Кансеко выходит на пластину. Комментатор прямо заливался от восторга.

Камачо порылся в буфете в поисках съестного. Неужели у нее не найдется там хотя бы крекеров? Или конфет? Не может быть, чтобы прожорливое шестнадцатилетнее чудовище не оставило ни крошки.

Он услышал стук и обернулся. Дверь кухни отодвигалась.

- А, Харлан. Заходите.

- Увидел у вас свет. Мне не спится. Чертов кондиционер сегодня сломался, а спать в такой духоте немыслимо.

- Лучше бы, конечно, ветерок.

- Ну и климат!

Кансеко берет первую подачу. Первый удар.

- Молока хотите?

- Да, было бы неплохо. А конфет у вас нет?

- Вот как раз ищу. - Ага, за банкой с мукой. Полпачки "Ньютонс", с инжиром.

Он отнес их к столу, за которым сидел Олбрайт, вынул одну и попробовал. Слегка заплесневели, но есть можно.

По радио было слышно, как зрители на стадионе разом вздохнули. Мяч пошел свечой вверх, к ложе прессы. Второй удар. Харлан Олбрайт взял конфету, пока Камачо наливал ему стакан молока.

Опять сорвалось. Удар биты по мячу был еле слышен.

Оба внимательно слушали, грызя старые конфеты и запивая их молоком.

Комментатор расписывал происходящее изо всех сил. Заняты первая и вторая базы, один игрок в ауте. Дважды били по Хосе Кансеко.

Еще один срыв.

- Да хватит уже мазать по мячу, - возмутился Олбрайт. - Иногда хочется, чтобы они или били, или убирались, лишь бы игра шла.

- Ну да, - промычал Камачо с набитым ртом. Проглотив конфету, возразил: Но этот парень борется за выживание.

Подающий "Балтимора" вырвался вперед и послал мяч на вторую базу. Слишком поздно.

- Теперь подающий мажет. - Олбрайт взял еще конфету.

Камачо допил молоко и поставил стакан в раковину.

- Вот это подача, - рявкнул комментатор. Бита так грохнула по мячу, что толпа взревела от восторга. - Пролетел через дыру в заборе, похоже, сейчас врежется в стену. Игрок, прошедший третью базу, бежит к дому. Все, ребята.

"Окленд" выиграл в одиннадцатом иннинге благодаря дублю, сделанному Хосе Кансеко. - Камачо выключил приемник.

- Хороший игрок, - заметил Олбрайт.

- Способный мальчик, - согласился Камачо.

- Он станет суперзвездой.

- Если не сорвется.

- Да. Им всем трудно удержаться. Подают надежды, питом вдруг почему-то паренек разбивает лоб. Понимаете, о чем я говорю?

Камачо кивнул и поставил стакан Олбрайта в раковину.

- Мы возлагали на вас такие надежды...

- Почему бы вам не пойти домой, чтобы изнывать от духоты в одиночку, а, Харлан? Половина третьего ночи, а завтра утром на работу.

- Утром ко мне придут чинить кондиционер. Так что я скажусь больным.

Завтра у меня станет, как в Москве зимой.

- Ужасно.

Олбрайт поднялся со стула и направился к стеклянной двери. Взявшись за ручку, он обернулся и взглянул на Камачо.

- Есть новости?

- Да. Кое-какие небольшие детали, коль уж вы об этом наговорили. Несколько недель назад советский посол получил письмо. Почему-то на нем оказалось пятнышко от варенья. Мы сделали анализ. Похоже на французское варенье из голубики. Импортное. Я послал туда дюжину агентов.

- Удивительно. - Олбрайт зафыркал, как медведь. Потом улыбнулся. - Это может к чему-то привести, да?

- Возможно. Как знать?

- Удивительно. Все эти письма идут уже три с половиной года. "Минотавр" никогда не ошибался, ни в каких мелочах. А сейчас вдруг посылает письмо, замазанное вареньем? Что-то не очень верится.

- Надо пользоваться слабым местом противника, когда находишь его. Это слабое место. Надо выяснить, дадут ли мне достаточно людей на это направление.

И только что случилось другое событие.

- Что еще? Пятно арахисового масла на конверте? - Ничего общего с "Минотавром".

- А именно? - Олбрайт перестал шутить.

- Авария прототипа УТИ морской авиации. Разбился вчера в Неваде. - Камачо взглянул на стенные часы. - Вернее, уже позавчера. Похоже, кто-то подложил ложную информацию фирме-изготовителю. "Аэротек". Дерьмо хлынуло наружу, можно сказать.

- Бросьте все силы на "Минотавра". - Тон Олбрайта был очень жестким.

- Что мне положено делать? Отдать честь? Олбрайт раздвинул дверь.

- Я не шучу, Луис. Нам необходим хоть какой-то прогресс. - Он вышел и закрыл за собой дверь. И исчез во тьме.

Минуту спустя Луис Камачо запер дверь и опустил шторы.

***

После того, как Джейк Графтон со, всей группой уехал в Вашингтон и Бабун Таркингтон остался один, на базе Тонопа воцарилась мертвая тишина - как на кладбище, подумал Бабун. Он проводил время то в ангаре, где инженеры TRX возились с останками самолета, покинутого им и Ритой, то в госпитале, где лежала Рита, так и не приходя в сознание.

Бабун каждый день проезжал по три километра туда и обратно в военном седане, предоставленном ему одним из капитанов 3-го ранга с условием вернуть машину на базу. Однако Бабун не спешил этого делать. В конце концов, расписывался за машину капитан, а прямого приказа возвратить ее он не отдавал.

В холле общежития было пусто. Очевидно, командировочным некогда было слоняться вокруг стола, заключать пари и обмениваться анекдотами под приглушенный звук телевизора, как это принято в морской авиации. В этом роде войск всегда царил дух товарищества. Те, кто летал на самолетах, отличались дружелюбием и требовали этого от других.

В первый свой вечер в одиночестве Бабун гонял бильярдный шар по столу, наблюдая, как он скатывается в лузы. Посмотрев на пустые кресла, молчащий телевизор и корзинки под лузами, он побрел в свою комнату звонить Ритиным родителям. Теперь он делал это дважды в день.

Еще он звонил собственным родителям в Санта-Барбару, рассказывая им о состоянии Риты и поддерживая разговор просто затем, чтобы слышать их голоса.

Родители были слегка удивлены и про себя радовались такому вниманию со стороны сына, который обычно звонил им раз в месяц и никогда не писал, потому что, как он считал, все новости можно сообщить и по телефону.

Удивительно, размышлял он, теперь, теперь, когда Рита в таком ужасном положении, звук материнского голоса способен его немного утешить.