Страница 3 из 12
– А нам всё равно, китаец он или алеут.
– У него в паспорте и регистрация имеется – Чукотский национальный округ, гражданин России.
Дежурный достал изъятые у Рындвая документы.
– Действительно, российский гражданин, – изумился он.
– Выпускайте!
– Не могу.
– Почему?
– Нет санкции начальства.
– Звоните.
– Не могу.
– Почему?
– Поздно, время за полночь.
– И что же?
– Пусть до утра посидит.
– Тогда утром будет заявление у прокурора.
Дежурный нехотя куда-то позвонил, долго о чём-то докладывал. Наконец сквозь зубы бросил:
– Забирайте!
– А извиняться не будете?
– Пусть благодарит, что отпускаем.
Рындвай рассовал документы и вещи по карманам. Внезапно лицо его исказилось:
– Деньги!
Денег не было. Вся наличка была у него с собой: и на проживание во Владивостоке, и на обратный билет, и на гостинцы жене и детям, и запас на всякий случай.
Николай снова к дежурному:
– У него была большая сумма денег.
– Денег не было.
– Свяжитесь с задержавшим его нарядом.
– С чего бы это.
Утром Николай был у заместителя начальника УВД края, благо тот был его одноклассником.
К вечеру позвонили из дежурной части:
– Приезжайте за деньгами!
– Где же они были? – спросил Николай, получая деньги.
Уже другой дежурный ответил:
– За тумбочку завалились, когда вещи изымали.
– За тумбочку? – изумился Николай.
– Да вчера здесь и тумбочка не стояла!
– За тумбочку, за тумбочку. Бери деньги и проваливай, без тебя дел много. А то можно всё повторить.
Дома у Николая сидел безучастный ко всему алеут.
– Мне домой! – объявил он.
– Да куда же ты, мы с тобой в кинотеатр «Синема» собирались, такого на Севере не увидишь.
– Домой!
– Ну, погости немного, я теперь с тобой всегда рядом буду.
– Домой! Плохой люди, плохой город. В тундре хороший люди. Простор, однако, нет полицай. Соскучился, там мои ребятишки, баба моя. Домой.
«Ну, вот и обидели алеута, да ещё и на улице Алеутской, в моём городе, который для меня лучший на свете», – подумал Николай.
– Вот и будь доверчивым, как в тундре.
И они поехали брать билет на самолёт.
Русская душа
Туман от залива Петра Великого наплывал на Владивосток. От стоявшей на рейде возле маяка Скрыплёва плавбазы отошла шлюпка и, подлетая на волнах, направилась к Владивостоку в бухту Патрокл. На волнах вскипали барашки, и на глаз определялся небольшой шторм балла в три. В шлюпке находились четверо мужчин – рыбаков с плавбазы. Старшему из них, боцману Фролычу, было давно за пятьдесят, а глубокие складки морщин, обветренные в морях, старили его ещё больше.
Двое других были явно помоложе. А самый младший, матрос Санька, вообще походил на юнгу.
– А что, Фролыч, успеем до сумерек на берег? – спросил радист плавбазы Степан.
– Должны бы, – кивнул Фролыч.
Гладкое лицо Степана выразило удовлетворение. В отличие от других матросов-рыбаков радист относился к «судовой интеллигенции», это было видно и по его лицу, не исхлёстанному морским ветром с въевшейся в кожу морской солью.
Четвёртый спутник, моторист Паша, сидел на корме возле шлюпочного мотора и правил шлюпкой, на глазок прокладывая курс к берегу. Вся его специализация отпечаталась на руках, где темнели порезы с въевшимся машинным маслом. Этот уж точно из команды «деда», так на судах называют старших механиков.
Во Владивостоке в домах начинали зажигаться в окнах огни.
– Ты, Санёк, на берегу был, дровишек-то на костёр припас? – ласково спросил Фролыч. Этого паренька он когда-то присмотрел на берегу и взял на судно. Пришлось долго уговаривать капитана, чтобы оставить его и зачислить в команду. Санёк был из беспризорников, знал многие детдомы, из которых неоднократно сбегал и не знал ни родных, ни друзей, так же, как и Фролыч, ещё юношей ушедший в море и не расставшийся с ним. Родные его повымерли, жениться он так и не смог, не мог променять любовь к морю на любовь к женщине. Он проплавал на многих судах, как на рыболовецких, так и на пассажирских, был в Арктике и в Антарктике, во многих странах. Такого «морского волка» охотно брали на суда многие капитаны. А Санёк был у него и за сына, и за внука.
Шлюпка пристала к берегу в точно назначенном месте, слева начинался Владивосток, справа небольшая рощица. Это место Фролычу понравилось много лет назад. И когда приходилось быть на рейде свободным, он изредка покидал судно и до утра сидел здесь у костра.
Санёк занялся костром, Павел готовил снедь, а Степан отвечал за своевременно приготовленное спиртное. Пока жарили шашлыки, успели выпить по первой и дошли до третьей, кроме Саньки, которого Фролыч по этой части держал в строгости.
Все знали, что обычно малоразговорчивый боцман в такие минуты преображался, даже черты лица становились мягче. И если у него было хорошее настроение, то его рассказы длились до самого утра. Так было и на этот раз.
– Фролыч, а что за случай был у тебя с американкой? – спросил Степан, пробуя сочный кусок мяса на шампуре. С Фролычем на «ты» из этой компании он был один.
– Да это было совсем и не в Америке, а в Мексике, – ответил боцман.
– Всё равно в тех краях. Расскажи!
– Мы тогда возили тростниковый сахар с Кубы, – начал свой рассказ Фролыч.
Паша, обычно такой же немногословный, как и боцман, и даже всегда немного угрюмый, внимательно слушал, а Санёк даже рот раскрыл от восторга. Он всегда благоговейно слушал своего наставника.
– Мы зашли в мексиканский порт Веракрус забрать дополнительный груз. Я тогда, честно скажу, пребывал в трансе, что-то в душе защемило. Ещё на Кубе получил радиограмму: в деревне под Курском умерла моя мать. А я у неё один остался после войны. Отец на фронте погиб, старший брат на мине подорвался возле нашей деревушки. А я был ещё грудным. Вот и остались мы вдвоём с мамой. Изредка я навещал её, хотя мог бы приезжать каждый год. Теперь так жалею, что не делал этого. Все мы не делаем, когда можем. А когда потеряем, и уже ничего не вернуть, тогда жалеем на всю катушку упущенные возможности. Сидит в нас глубоко проклятый эгоизм и лень…
Фролыч тяжело вздохнул, задумался.
– Ну, а что в Мексике-то было? – выдержав паузу, угрюмо, как всегда, поинтересовался Павел.
– Дальше-то? – очнулся от своих мыслей Фролыч. – После школы-семилетки рванул я из колхоза куда глаза глядят. Паспортов тогда колхозникам не давали. Вот так без документов и прикатил сначала в Сибирь, а затем и вообще на край земли во Владивосток, на Тихий океан. Во Владивостоке пробился в мореходку, окончил её.
– Это которую все «шмонькой» звали? – встрял Степан.
– Сам ты «шмонька», хоть и среднее, но мореходное училище. С тех пор навсегда в морях. Считай все моря и океаны прошёл, на всех материках побывал.
– Ну, а американка-то, что за история с ней была?
– Я же говорю, что не американка она, а мексиканка, а если уж совсем точно, то испанка. В Мексике жила, а родители – эмигранты из Испании. Ну вот, я уже говорил, что получил радиограмму о смерти матери и затосковал. Никогда такой тоски не испытывал. Меня из моря бывало на берег и не затащить. Так, когда к какой бабе сходишь, и опять на судно. Бабы-то у меня, почитай, в каждом порту были, во многих странах. Жениться, я не женился, деньжата водились, собой тоже видный, и ростом батька не обидел, и статью в мать, и чуб волной. А когда свободен, красив и с деньгами, то все бабы твои. Это сейчас вот возраст подошёл…
– Так что же было с испанкой? – робко спросил Санька.
– А, с испанкой дело было так, Санёк, – продолжил Фролыч, – Как я говорил, пришли мы в Мексику в порт Веракрус. Я сошёл на берег, дошёл до ближайшего кабака и хорошенько посидел там за «рюмкой чая». Иду, подвыпивши, на судно. Вижу перед портом толпа. А среди толпы всякие акробатические трюки показывает девочка-нищенка. Что она только не вытворяла! По обличью на нашу цыганку похожа. Когда она закончила выступать, то протянула тоненькую, худенькую ручонку, прося подаяния. Но толпа разошлась, как бы её не замечая. Я был поражён поступком толпы. У нас, в деревнях Курской области, после войны много нищих ходило, и всегда им помогали, хотя и сами жили очень трудно.