Галлоуэй

Ладно. Допустим, у него не было никаких причин мне помогать... но еще меньше у него было причин, чтобы вернуться и сбить меня на землю. В первый раз это могло получиться случайно, хотя теперь я уже начал в этом сомневаться. Но во второй раз - нет.

- Понимаю, я вам не очень по вкусу, мэм, и я уеду отсюда, как только сил наберусь. Вы скоро от меня избавитесь.

- Но не от ваших слов! То, что вы сказали, никуда не денется! И отец ваших слов не забудет!

- Я сказал только правду, мэм, и когда говорил, то даже не догадывался, что вы в него влюблены.

- Я... нет! Ничего подобного! Вы, верно, полагаете, что если убрать Кудряша с дороги, то я обращу внимание на вас!

- Нет, мэм, - честно сказал я, - мне такое и в голову не приходило, нет-нет. Я человек простой, невзрачный, мэм, просто долговязый парень с гор. Вот Галлоуэй, мой брат, - другое дело, на него женщины заглядываются... а на меня ни одна и не глянет второй раз, я уж на это и не надеюсь.

Она вдруг посмотрела на меня так, будто впервые увидела.

- Ну нет, - сказала она, - только не невзрачный. Может быть, вы и не красавец, но и невзрачным вас никак не назовешь.

- Спасибо вам, мэм. Я полагаю - давно уже так решил, - что мне лучше ходить в одиночной упряжке. Мне по нраву места горные, безлюдные, так что, может, оно и к лучшему. Никому, наверное, не хотелось обзавестись своим домом больше, чем мне... и никому не досталось столько бездомной жизни разве что Галлоуэю. Я заметил, девчонкам нравятся мужчины отважные и гордые. Но только если им удается обломать такого и набросить на него узду, значит, он на самом деле вовсе не такой, как девчонке мнилось поначалу, а если она его не может обломать, то обычно он ее обламывает. Так уж оно в жизни устроено.

Она ушла обратно в другую комнату, или что там у них было, а я взялся за суп. Суп был хороший, но думал я не о еде, а о том, что я все-таки ей врал - и на словах, и, может быть, в душе. Я ведь думал-таки о ней. Когда женщина делает добро вот такому здоровенному невзрачному человеку вроде меня, у него душа размягчается, а я жил одиноко столько времени... Натуральное дело, я раздумывал, как оно славно было бы, но думать никому не возбраняется, от этого вреда нет, а на самом деле я все время знал, что это дело невозможное. И все же мне хотелось, чтоб это был кто-нибудь другой, а не Кудряш.

Мне хотелось, чтоб это был кто угодно, лишь бы не Кудряш.

- Доел я - и уснул. Не знаю, что меня разбудило, должно быть, стук лошадиных копыт во дворе ранчо. Я приподнялся на локте, прислушался и услышал голоса.

Дотянулся я до кобуры, вытащил этот самый револьвер "Данс-и-Парк" и спрятал его под одеялом, положил возле правой ноги. От такого человека, как Кудряш Данн, чего хочешь можно ожидать, а после того, как он со мной поступил, было у меня сильное подозрение, что будь он тогда один, так и вовсе убил бы меня... ни за что ни про что, просто ради удовольствия.

Ну, а когда рядом с ним оказался приятель, ему не захотелось выставляться таким поганцем. Никто не хочет видеть, как кого-то хладнокровно убивают; даже те, кто сам имеет к таким делам склонность... потому что никто человеку не гарантирует, что он не окажется следующей жертвой такого гада.

Как бы то ни было, я чувствовал себя куда приятней с этим старым шестизарядником под рукой.

Где-то в других комнатах разговаривали - я смутно слышал голоса, смех и пение. Мег играла на банджо и пела - мягко и негромко, так что слов я не разбирал. Под эти звуки хорошо было бы заснуть, но я не решался. Рано или поздно она ему расскажет о человеке, которого нашла на тропе, и он придет посмотреть на меня.

Внезапно я услышал шаги, а потом распахнулась дверь. Там стоял Кудряш и глядел на меня. Я сел в постели.

- Дураки они были, что взяли тебя в дом, - сказал он. - Они ведь понятия не имеют, кто ты такой.

- Ты тоже, - сказал я. - Но они - люди добрые, они помогают человеку, которому плохо... а не сшибают его лошадью.

Он рассмеялся, но это был нехороший смех.

- Ох ты ж смешной был, когда кувыркался там вверх тормашками, - сказал он. - Как тряпичная кукла.

Он двинулся ко мне, опустив руку к револьверу.

- А ты похож на человека, который мог бы совершить самоубийство, сказал он задумчиво, - конечно, в таком тяжелом состоянии... Это никого не удивило бы.

- Это бы удивило моего брата Галлоуэя, - сказал я, - и всех остальных Сэкеттов. Но ты можешь не беспокоиться. Яне собираюсь совершать самоубийство.

- Ну, а если тебе немножко помочь?

Именно это он и имел в виду. Была в этом человеке жестокая жилка, подлая, низкая жестокость. Он сделал еще шаг в мою сторону, но вдруг его взгляд случайно упал на пустую кобуру, висящую на спинке кровати.

Это его остановило.

Пустая кобура и моя правая рука под одеялом. Есть ли у меня револьвер? Этого он не знал, но я заметил, как его пот прошиб. Крупная испарина выступила у него на лбу, как вроде на него водой плеснули.

Он поглядел на меня, потом на одеяло, на то место, где лежала моя правая рука - простым глазом видно было, как он гадает, успею ли я вовремя вытащить револьвер из-под одеяла, ну, я и говорю:

- Ни один человек в здравом уме не станет тащить револьвер из-под одеяла, если можно стрелять прямо сквозь него.

А он все глядел на меня, глаза просто огнем горели, пот его заливал, страх боролся, в нем с бешеной жаждой, уж больно ему хотелось убить меня или хоть покалечить.

- Так у тебя есть револьвер?

- Есть ли у меня револьвер? - я усмехнулся ему. - Интересный вопрос, правда? Там, на тропе, у меня револьвера не было, я ж был голый как полено... но мне мог дать револьвер мистер Росситер.

- Не такой он дурак. Ты же мог бы их всех поубивать.

- А может быть, он думает, что я для них не так опасен, как ты.

Это его зацепило. Ему нравилось быть таким, как он есть, но не нравилось, когда об этом знали или догадывались другие.

- А в чем, собственно, дело? - спросил я. - Тебе что, слава Рокера спать не дает? Ты, видать, решил, что можешь пострелять еще больше народу, чем он... только Рокер обычно стреляет в тех, кто стоит на ногах. Так мне говорили, по крайней мере.

Он вроде как поотступил. Видно, решил, что такая раскладка его не устраивает. Он, конечно, мог бы рискнуть, а после постараться убедить Росситеров, что это было самоубийство. Такие люди часто готовы поверить в невозможное, потому что оно их устраивает, - или потому, что очень высоко себя ставят.