Страница 50 из 326
Однако сдерживаться вечно не намеревался.
Он желал продолжить то, что начал в темнице.
Цепи, плети, пыточные орудия — исключительно антураж, привлекательная обертка, подкрепляющая эстетический эффект.
Он мог скрутить меня в морской узел без дополнительной помощи. Его воображения хватило бы на самые жуткие вещи. Впрочем, ему зачастую нравилось просто смотреть. Следить за тем, как острый нож вспарывает кружевную материю, как сверкающая сталь наручников обрамляет тонкие запястья, как полосует нежную кожу кнут, как искушает трепетом податливая плоть, откликаясь на малейшее воздействие.
Не уверена, что доставляет большее наслаждение: причинять боль или терзать угрозой ее причинения. Вести по краю, по самому лезвию, по тончайшему острию.
— Meine Schlampe, — произносит фон Вейганд с недоброй улыбкой на устах и жестом манит приблизиться.
Совершаю слабую попытку подняться и замираю, услышав хлесткое:
— Нет.
Заметив недоумение в моих глазах, он услужливо поясняет:
— Наклонись и ползи на коленях.
Горько сознавать бесполезность спора. Обидно падать все ниже и позорно капитулировать с завидным постоянством. Однако в этой партии мне не раздали козыри.
Первые движения даются с невероятным трудом. Получается скованно и неуклюже, смазано, словно линии эскиза, набросанные наспех, в сильнейшем волнении, дрожащими руками.
И все же наглость — второе счастье.
Переключаюсь на развратную волну. Плавно покачиваю бедрами, выгибаю спину, бросаю вызов дерзким взглядом и выполняю распоряжение с грацией кошки. Медленно и неторопливо, будто отражаю чувственную танцевальную мелодию.
Внутри разгорается пламя, высоковольтная вспышка обжигает низ живота, тягучим и токсическим чувством разливается по телу, заставляя покрываться мурашками. Дыхание перехватывает, в груди становится тесно и невыносимо горячо.
Damn. (Проклятье)
Это не просто странно. Это ох*ительно-ненормально.
Глупо отрицать очевидное: мне нравится принадлежать фон Вейганду целиком и полностью, растворяться в нем, стонать под ним, царапать его спину, оставляя личные метки, отдаваться до последней капли.
How could it happen that I need you like water? (Как же получилось, что ты необходим мне, словно вода?)
Потупив взор, замираю между широко расставленных ног. Покорная рабыня перед жестоким господином.
— Посмотри на меня, — его пальцы ложатся на подбородок, заставляют поднять голову выше.
Бряцает пряжка ремня.
— Возьмешь глубоко, — обманчиво мягко произносит фон Вейганд.
Проводит тыльной стороной ладони по моей щеке, осторожно, едва касаясь кожи, точно желает облагодетельствовать изысканной лаской.
— Нет, — робкое возражение машинально срывается с уст. — Прошу…
Тяжелая мужская рука уже на макушке, властно притягивает ближе, разрушает хрупкую иллюзию выбора.
Все происходит так ловко и быстро, что я не успеваю заметить, как мой рот затыкают огромным членом. Безжалостные пальцы впиваются в нужные точки, не позволяют сомкнуть челюсти, вынуждают приглушенно скулить от боли. Тщетно стараюсь вырваться из стального захвата.
— Ты ничему не учишься, — насмешливо говорит фон Вейганд, постепенно проникает глубже. — Надоело объяснять.
Издевательство продолжается бесконечно. Ритм то замедляется до полной остановки, то неожиданно ускоряется, выбивает воздух из легких и вызывает судороги в желудке. Выколачивает жалкие остатки гордости.
— Все происходит по моей воле, — сухо и отстраненно.
Очередной грубый толчок. Член погружается до предела, перекрывая дыхание, заставляя хрипеть и дергаться в бесполезных попытках освободиться.
— Всегда решаю только я, — равнодушным тоном.
Мощные движения, жесткие и резкие, четко выверенные. Горло пылает огнем, ощущение, будто внутрь проталкивают битое стекло.
— Твоя задача проста — подчиняться, — ни намека на эмоции.
Сокрушительные толчки душат, отнимают самообладание. Слезы струятся по лицу, в глазах плещется отчаяние. Больше нет смысла противиться, рыдаю беззвучно. Теряю счет времени, мечтаю отключиться, потерять сознание, не чувствовать.
— Никаких вопросов и сомнений.
Темп нарастает, с каждым мгновением становится быстрее и яростнее, душит, приводит в полуобморочное состояние. Кружится голова, закладывает уши.
— Никаких протестов.
Раскаленный член убивает меня. Вонзается глубже и сильнее. Снова и снова, парализуя волю. Жестко и беспощадно, не ведая милости, ввергая в агонию.
— Scheisse, (Дерьмо,) — гневно бросает фон Вейганд и, не достигнув разрядки, отталкивает меня под аккомпанемент отборных немецких ругательств.
Унизительная расправа прекращается в одночасье. Не верю в столь неожиданное избавление. Продолжаю всхлипывать, судорожно ловлю ртом драгоценный воздух.
— Ложись на кровать, — следует новая команда.
Захожусь в приступе безудержного кашля, инстинктивно отползаю назад, подальше от источника опасности, напрасно ищу надежное укрытие.
— П-пожалуйста, н-не надо, — шепчу путанно, облизываю распухшие губы.
Реакция фон Вейганда молниеносна — хватает за локоть и рывком принуждает подняться с пола. Кричу от резко вспыхнувшей боли.
— Не надо? — в горящем взоре сплошная чернота.
Это жутко.
По-настоящему жутко, по многим причинам.
Не знаю, когда ситуация вышла из-под контроля, где я допустила фатальную ошибку, в чем оказалась не права.
Помедлила с минетом? Хотела сопротивляться?
Самая незначительная оплошность может стоить жизни. Не моей.
— На середину кровати, на колени, — цедит сквозь зубы фон Вейганд. — Головой в матрас, задницей к верху.
Молча киваю, собираюсь с духом. Блокирую мысли о безопасности ребенка, запираю в потайном уголке памяти. Рискую сорваться и признаться раньше срока.
Господи, защити мое дитя.
Обещаю быть хорошей, никогда не причинять зла, не сквернословить и…
Все, что угодно, обещаю.
Умоляю, помоги.
— Делай, — отрывисто велит фон Вейганд.
Послушно принимаю требуемую позу. Думаю, что на мне до сих пор сохранилось нижнее белье, какая-никакая, но защита… и тут раздается треск трусиков, медленно и без лишней спешки тонкое кружево разрывают в клочья. Та же участь ждет и бюстгальтер.
— Маленькая сучка, — ухмыляющиеся губы касаются плеча.
— П-пожалуйста, — бормочу срывающимся голосом, не понимаю, зачем выбрала именно это слово, однако не умею молчать, не способна сдержаться.
Тягостно не ожидание. Тягостна неизвестность.
Пожалуйста, не надо боли. Пожалуйста, не надо страха. Пожалуйста, хватит, я попросту устала плакать, и путаются строчки, неровно ложится шов, разрезая не на равные доли.
— Не двигайся, — фон Вейганд крепко прижимается сзади, накрывает мускулистым телом, дает прочувствовать степень своего неудовлетворенного возбуждения.
Горячие ладони пленяют грудь в тиски, добиваются закономерной реакции. Чувствую, как бурно отзывается член моего палача на истошные вопли, как нарастает градус напряжения между нами до искрящихся проводов.
— Сейчас я уйду, а когда вернусь, надеюсь увидеть тебя в прежнем положении.
Хватка ослабевает.
— Не смей шелохнуться, пока я не позволю.
Жаркий шепот скользит вдоль позвоночника, оставляет тяжелые ожоги на коже.
— Если только не хочешь испытать что-нибудь действительно плохое.
Кровать пружинит. Слышу удаляющиеся шаги, мягкую поступь хищника, всегда готового к решающему броску.
Застываю неподвижно. Веду обратный отсчет по гулким ударам замерзшего сердца, блуждаю в темных лабиринтах, тестирую резервы на прочность. Паршиво сознавать, что ничего не меняется.
В горле неприятно скребет, а мышцы затекают и немеют, словно плоть терзают миллиарды ледяных иголок. Смело кашляю, а размяться не отваживаюсь, опасаюсь принять иную позу, пусть и с незначительными отличиями.
Лезвие ужаса не притупляется. Зависимость не отпускает. Попахивает саморазрушением, тем не менее, другого пути не намечается. Мы будто циркулируем по кругу. Раскрываемся и сближаемся, приучаемся быть вместе согласно своду вновь сотворенных законов, постепенно приручаем друг друга, но доверия нет. Я молчу о беременности, а фон Вейганд молчит обо всем остальном. Ощущение недоговоренности в каждой фразе не идет на пользу.