Страница 245 из 326
Возвращаю ему давно забытые слова.
Последняя молитва.
Последняя надежда.
Последняя мольба.
Обреченного на смерть.
Я.
Только я.
— Нет, — раздается ледяной ответ. — Это больше не сработает.
— Я же…
— Тебе меня не пронять.
Огромный член прижимается к моему бедру. Содрогаюсь, спазм моментально сводит горло, перекрывает доступ кислорода. Раскаленная плоть пробуждает дрожь.
Застываю в ожидании неминуемой боли.
Закусываю губу.
До крови.
Однако ничего не происходит.
Совсем ничего.
Очередная пытка.
Он просто хочет, чтобы я расслабилась. Хочет застать врасплох. Хочет окончательно сломать, нанести самый жуткий удар.
Фон Вейганд вдруг отстраняется.
Отпускает меня.
Это его новая игра.
Дает шанс сбежать. Дарит призрачную иллюзию. Позволяет ускользнуть, дабы догнать и прихлопнуть, размазать, разрушить до основания.
Не делаю ни единой попытки вырваться. Лишь слегка поворачиваюсь. Стараюсь принять чуть более удобное положение, наблюдаю за своим жестоким мучителем.
Он бледнеет.
Смотрит куда-то вперед.
Его лицо ничего не выражает.
Точно восковая маска.
Смуглая кожа приобретает оттенок пепла.
Он будто горит.
Изнутри.
Я приподнимаюсь.
Осторожно. На локтях.
Пробую отследить его взгляд.
Тоже смотрю вперед. На кучу книг. Нет, чуть в сторону. Еще. Еще, еще. На кресло. И ниже. На сиденье.
Судорожно сглатываю.
Гигантское пятно. На светлой обивке. Темно-бордовое. Жуткое, уродливое. Расползается там, где несколько минут назад сидела я.
Смотрю туда.
Не без содрогания.
И ощущение такое будто живот вспарывают стальные когти. Раздирают податливую плоть, пробираются все глубже, проникают до самого нутра.
Не успеваю ничего сказать. Не успеваю даже закричать.
Фон Вейганд опять прижимает меня к столу, задирает платье до талии, сдирает нижнее белье.
— Что это? — спрашивает тихо.
— Прокладка, — отвечаю сдавленно. — Гигиеническая.
Молчит.
Никаких комментариев.
Никаких едких шуток.
Никакой издевки.
Гробовая тишина.
— Послушай, она не должна была протечь, — закашливаюсь, прочищаю горло. — Просто я пошла в душ, кровь не останавливалась. А ты дал только полчаса на сборы. Я решила не усугублять ситуацию. Напилась обезболивающего, надела прокладку и…
— Что ты приняла? — резко обрывает. — Сколько?
— Не помню, — нервно хихикаю. — Черт, я даже не помню, как пришла сюда.
— Вспоминай.
Он хватает меня за горло.
Отдирает от стола.
Встряхивает.
Снова и снова.
Еще немного и шею свернет.
— Не важно, — выдаю сдавленно. — Все нормально.
— Нормально?
Кажется, он хочет меня ударить.
Врезать кулаком в челюсть.
Но вместо этого разжимает захват. Отпускает, разрешает мягко осесть на столешницу, опереться о деревянную поверхность. Отходит от греха подальше.
— Да, — киваю. — Нормально. Я снова чувствую боль. И вообще у меня ощущение, будто в заднице орудует раскаленная кочерга. Однако заметь, даже в таком состоянии я смогла поставить тебе фингал.
Обалдеть.
Я ударила его.
Я ударила фон Вейганда.
Барона Валленберга.
Самого Сатану.
Моего Дьявола.
Я звезда.
Я войду в историю.
А он войдет в меня.
И мало не покажется.
Никому.
Так. По ходу кто-то реально перегнул с медикаментами. Набрался под завязку. Теперь начинается бред. Горячечный.
Фон Вейганд достает мобильный, набирает номер, отдает приказ прежде, чем собеседник успевает произнести хоть слово.
— Что ты делаешь? — спрашиваю, четко ощущая, как внутри зарождается ужас.
Он не считает нужным ничего пояснять. Опять подступает ближе, отдергивает мое платье вниз. Набрасывает мне на плечи свой пиджак.
— Прошу, — глухо шепчу я. — Скажи.
Молча обхватывает за талию, перебрасывает через плечо. Несет к выходу, толкает дверь ногой, выносит меня из кабинета.
— Алекс, — всхлипываю. — Пожалуйста.
По темному коридору.
Обратно в мою комнату.
В спальню.
В душ.
Включает воду.
Ставит меня под горячие струи. Но даже обжигающая вода не способна согреть, не способна изгнать зимнюю стужу из моего судорожно бьющегося сердца.
Фон Вейганд разрывает испачканное кровью платье. Рвет на части. Стягивает с мокрого тела, отбрасывает куда подальше.
— Кому ты звонил? — дрожу, зуб на зуб не попадает. — К-кому?
— Врачу.
— Какому врачу?
Страх в моих глазах заставляет его рассмеяться. Рвано, надтреснуто. Без намека на истинное веселье.
— Тому, который тебя осмотрит, — произносит ровно.
— Н-нет, — энергично мотаю головой. — Н-не нужно.
— А что нужно?
Его ладонь накрывает мою грудь, обводит и соскальзывает ниже, движется по животу, после перемещается на поясницу, а в следующий момент оказывается между ягодиц.
Взвиваюсь, дергаюсь. Как ужаленная.
— У тебя кровотечение, — заявляет холодно.
Продолжает омовение.
Осторожно.
— Ничего, — постанываю от боли. — Скоро прекратится.
Он ограничивается ледяной усмешкой.
Выключает воду.
Тщательно вытирает мое трепещущее тело полотенцем. Обматывает. Плотно. Туго. Будто укутывает, оплетает коконом.
— Осмотри меня сам, — шумно втягиваю воздух. — Не надо врача.
— Серьезно?
— Пожалуйста.
Его губы прижимаются к моему лбу.
Не целуют.
Пробуют температуру.
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь трогал меня, — всхлипываю, нервно облизываю припухшие губы. — Там. Хоть кто-нибудь. Не хочу. Только ты.
Он относит меня на смятую постель, укладывает на живот, собирает влажные волосы в пучок, поглаживает макушку.
— Ты прочел мой дневник, — шепчу я. — Изучил весь подростковый бред. Тупую рефлексию, бездарные сочинения. Так нечестно. Неправильно.
Резко тянет за волосы. Дергает. Намеренно причиняет боль. Заставляет закричать, содрогнуться всем телом. Вынуждает запрокинуть голову назад.
Вглядывается в мои глаза.
Вглядывается в меня.
Задерживает взор на истерзанных губах. Ухмыляется, явно хочет произнести очередную колкость. Гадость. Пошлость. Унизить, растоптать. Втоптать в грязь. Уязвить, обдать ядовитым презрением.
Но я сбиваю его с толку.
Сбиваю саму себя.
Переворачиваю нашу игру.
— Господи, — бормочу. — Твой глаз. Надо срочно обработать. Прошу, позволь…
Кожа вокруг выглядит пугающе. Темнеет, синеет, приобретает жуткий оттенок. Веки опухают.
— Пройдет, — отрезает фон Вейганд.
И выпускает мои волосы из пальцев.
— Нет, пожалуйста, — приподнимаюсь, льну к нему невольно. — Нужно приложить что-нибудь холодное, снять отек.
— Лежать! — его рык принуждает задрожать.
— Позволь мне обработать.
Крупная ладонь опускается на спину. Давит между лопаток. Вдавливает в кровать.
— Лежать, — повторяет чуть смягчая тон. — Иначе опять кровь польет.
— Я не…
— Заткнись.
— Я просто…
— Молчать.
Не самый худший диалог.
За последнее время.
Больше не сопротивляюсь. Покорно вытягиваюсь на постели. Утыкаюсь лицом в измятые простыни.
Это ничего не меняет.
Это не важно.
Вот что он хочет сказать.
Вот на что намекает.
Это перемирие.
Ненадолго.
Кричи. Умоляй. Истекай кровью.
Рыдай. Захлебывайся слезами.
Как угодно.
Прощения не светит.
Пощады не будет.
Ничто и никто.
Тебя.
Не спасет.
Алтарь уже ждет.
Клинок наготове.
Зверь тоскует по свежей плоти.
Больше не прячет клыки и когти. Держит крепко. Мертвой хваткой. Терзает, ранит. Но отпускать не станет.
Моя болезнь. Мой приговор.
Мой Стокгольмский синдром.
Он проводит ладонью по моей спине. Медленно. От лопаток до поясницы. Едва касается, но его жар обжигает даже через полотенце. И от этого скользящего, почти неуловимого жеста щемит сердце.