Ангел-наблюдатель

— Устранить подобные деструктивные источники, — хладнокровно поведал мне лысый, — мы не можем себе позволить. Это противоречило бы самим принципам нашей деятельности на земле. И могло бы, что немаловажно, оказать разлагающее воздействие на отдельных представителей нашего собственного сообщества. Поэтому задача состоит во временном выведении из активного состояния представляющих для нас угрозу исполинов. С тем, чтобы на земле сложилось впечатление, что они на пару дней оказались без сознания, но и без каких-либо серьезных повреждений, разумеется. За это время мы вполне успеем очистить их память от каких бы то ни было сведений о нашем сообществе. Что позволит нам впоследствии дать им еще один шанс постепенного знакомства с ним и принятия его устоев.

Я молчал. Вспоминая, как мы вытаскивали Марину. А потом и мелких. Заинтересовав целителей возможностью поизучать их. Показав, что нашими средствами их всегда можно откачать. Своими руками проложив дорогу этому решению.

— Этой задаче в деятельности Вашего отдела отныне придается приоритетное значение, — продолжал тем временем лысый. — Можете приступать.

— И еще одно, — словно спохватился волосатый. — Вопрос об исполинах вызывает в нашем сообществе чрезвычайно противоречивую реакцию. Поэтому, во избежание уже упомянутого разлагающего воздействия, это новое направление деятельности Вашего отдела находится под грифом абсолютной секретности. Я подчеркиваю — абсолютной. Обсуждение любых его аспектов, само упоминание о нем в присутствии какого бы то ни было члена нашего сообщества, — он сделал паузу, глядя на меня, как удав на кролика, — будет признано равносильным разглашению его исполинам.

По дороге назад, в кабинет меня чуть не подбрасывало. Оттого, наверно, и мысли в голове утряслись. Оказавшись, наконец, у себя, я от всей души швырнул папкой в стену, сел за стол и принялся их рассортировывать.

Так, пока еще не конец света. Нейтрализовать придется только открытых бунтарей — значит, нужно сделать так, чтобы их не оказалось. Черт, я же предупредить никого не могу! Ладно, если придется, аварию организуем ювелирную — на земле для такой на каждом шагу букет возможностей. Чтобы на теле ни царапины, только отключка на денек — человека сознания лишить нажатием пальца в нужном месте можно. Нужно будет у целителей уточнить. Черт, опять же не могу! Ладно, будем планировать каждую операцию, ориентируясь на людей — мелкие-то в любой передряге покрепче оказаться должны. А потом лично с энергетиков не слезу, чтобы нашу дозу им влупили, для полного восстановления. Да что ж такое, и это не могу!

Не могу. Не могу я на такое пойти, и точка! А приказа ослушаться могу? Ну да, сейчас. И потом — не решение это. Ну, сошлют меня в другую галактику, к каким-нибудь первобытным — языческие представления из умов вышибать — а здесь они что, мелких в покое оставят? Еще раз сейчас. Свято место пусто не бывает — поставят вместо меня кого-то, кто о ювелирности даже не задумается. И на такого мелких бросить? И психов этих моих, которые перед ними живым заслоном станут? Так их тоже, без всякого раздумья, под очистку. В лучшем случае. Не могу.

Да что я вообще могу? Я — к которому руководители отделов, сняв шляпу, обращаются? Не говоря уже про рядовых собратьев, которым моего взгляда хватает, чтобы у них выправка ветеранов появилась. И это меня какие-то приборы ходячие, роботы бездумные, черви книжные, жизни не знающие, в угол загнали? Из которого либо в отставку, либо в дубинки в их руках? С одинаковым результатом для тех голов, на которые та дубинка нацелена, и для моей собственной совести.

И вдруг я понял, что кое-что все-таки могу. Именно в своей должности, которая позволяет мне при необходимости не оглашать источники полученных тревожных сигналов.

Через пять минут я уже был у внештатников. У их главного. Чтобы без проволочек делу ход дать.

— У меня официальное заявление, — произнес я, без приглашения усаживаясь на стул у его стола и протягивая ему лист бумаги.

— Это кто же на внешнюю защиту руку-то поднял? — насмешливо протянул он, откидываясь в своем кресле.

— Когда к внешней защите руки тянут, она их сама обламывает, — небрежно бросил я. — Тут другое. Поступил сигнал, что у наблюдателей практикуется редактирование докладов с мест. Искажают они там, похоже, реальную картину. А вопрос острый. Надо бы покопать.

— Внешний сигнал? — быстро спросил глава внештатников.

— Внутренний, — уверил я его.

— О-хо-хо! — тяжело вздохнул он. — Это хуже. Анонимный источник не пройдет — придется проверять, не из простой ли мести или зависти он возник. А вот пойдет ли он на открытое сотрудничество? С внешними сигналами всегда проще. Вот на хранителей на днях поступил — все ясно и прозрачно, сейчас думаем, с какой стороны к ним подступиться.

— А что у хранителей? — насторожился я.

— Да вот наблюдатели настаивают, — сокрушенно покачал он головой, — что не прекращаются у них нарушения режима секретности. По крайней мере, в одном месте. Ты его, кстати, знаешь. В отношении исполинов, конечно. Уж больно ловко они начали из-под наблюдения ускользать — не иначе, как учит кто. А там, как нам с тобой обоим прекрасно известно, есть кому преступными навыками поделиться.

— Странно, — холодно заметил я, — я там часто бываю — у меня там опорная точка — и ничего похожего не заметил.

— Так, может, письменно засвидетельствуешь? — оживился он. — Мы бы с дорогой душой дело закрыли — хоть бы и за отсутствием достаточного количества улик. Твоему заявлению, кстати, тоже ход давать не стоит — по той же причине. Не наберется там ничего, уж можешь мне поверить. Так что, может, другой документ вместо него оставишь? По хранителям? Облегчим друг другу жизнь — ты на меня безнадежное дело вешать не будешь, а я в твоих угодьях шорох наводить?

Я скрипнул зубами. Мне что, день уступок назначили? Для воспитания должного смирения? С предоставлением одинаково неприемлемых вариантов выбора? Либо проявить принципиальность и подставить своих психов под нашу местную инквизицию — а с той станется любыми способами доказательства всех смертных грехов раздобыть — либо расплатиться собственным самолюбием за их безопасность. Пусть и временно. Хоть бы до совершеннолетия мелких.

— Идет, — выставил я в добродушной улыбке все зубы. — Избавить коллегу от пустой траты времени и сил — я с удовольствием. Бумагу дашь?

Я порвал прямо при нем свое заявление о служебных преступлениях у наблюдателей, написал другое — об отсутствии таковых у моих психов, дождался, пока он вложит его в уже заведенное на них дело и шлепнет на последнее штамп «Закрыто».

Второй раз я возвращался в свой кабинет в состоянии холодного бешенства. Ничего-ничего, я потерплю. До тех пор, пока к нам Марина не пожалует. Уже немного осталось. Особенно в свете нашей вечности. Вот тогда она у внештатников точно светлой станет. И у наблюдателей тоже. Если я сам не найду раньше способ им глаза протереть от пелены мутной.

Я вдруг остановился как вкопанный. Дословно вспоминая разговор с советниками. Особенно последнюю его часть. С кем мне запретили обсуждать новое поручение? О людях речь не шла! Точно не шла? Точно!

Из соображений осторожности я решил выждать неделю, прежде чем встретиться с Мариной. И только с ней — психов лучше в ближайшем будущем полностью избегать. Далась мне эта неделя непросто — во всех схемах несчастных случаев, за которые нам, как ни крути, пришлось безотлагательно приниматься, мне мерещились Дара с Игорем. Но, правда, как и всегда в детальной разработке любой операции, я и успокоился как-то.

В конце концов, не об устранении же их речь идет! А при переходе к нам, к примеру, память все равно чистится — у всех без исключения. И у хранителей тоже — после нескольких десятков лет постоянного пребывания на земле она у них такой кучей ненужных деталей забивается, что просто приходится облегчать их головы, чтобы те со следующим заданием справились. Даже люди иногда под чистку памяти попадают — те, например, которых во время наших столкновений с теми же темными зацепило.