Рыцарь (ЛП)

Он ненавидел то, что Дитрини сделал со мной.

Он ненавидел то, какой покорной я была с ним, сколько я ему позволила. Он ненавидел это, но в то же время это возбуждало его, и за это Ревик ненавидел себя ещё сильнее. Ненавидел себя и меня за то, куда хотел отправиться его свет. Логически он понимал, что это не моя вина. За свои годы он соглашался на вещи и похуже. Он соглашался, и временами это ему даже нравилось. Он также бывал в местах, где не чувствовал себя в безопасности, где соглашался на подобное, просто пытаясь выжить…

Он ревновал к Врегу.

Оба этих чувства ранили меня настолько, что я впилась пальцами в его спину, затем обхватила одной рукой его затылок.

Когда то тёмное ощущение усилилось, я уже не могла молчать.

— Перестань! — я уставилась на него, тяжело дыша. Мой свет распалился жаром. — Чёрт подери, перестань!

Я заставила его прекратить то, что он делал в физическом плане. Его боль усилилась.

Она сделалась такой сильной, что свет в его радужках вспыхнул, делая их ярко-зелёными. Я заставила его посмотреть на меня, и Ревик поморщился, закрыв глаза и шевельнув бёдрами.

— Всё хорошо, — он покачал головой. — Всё хорошо, Элли… позволь мне закончить.

— Не хорошо! Какого чёрта с тобой происходит?

— Боги, позволь мне закончить… пожалуйста…

— Нет! Сначала скажи мне, почему! Откуда это взялось?

Он покачал головой, крепче стискивая меня руками. Его глаза остекленели за шоком того зелёного света. Несколько долгих секунд я не думала, что он мне ответит.

Затем он сердито выдохнул и крепче сжал ладонь в моих волосах.

— Ты имеешь в виду Врега? — отрывисто спросил он.

— Конечно, — сказала я. — Без проблем. Начни с этого.

Ревик покачал головой, стиснув зубы.

— Ты тоже ревнуешь, Элли. Не знаю, почему, бл*дь, ты сваливаешь всё на меня…

— Я ничего на тебя не сваливаю. Я спросила, почему сейчас… откуда это взялось. Почему, чёрт подери, ты ревнуешь к Врегу?

Его взгляд посуровел. Ревик как будто собирался заговорить, затем покачал головой. Он посмотрел мне в глаза, и я увидела там холодность, которая заставила меня вздрогнуть.

— Он тебя привлекает, — сказал он. — Ты привлекаешь его. Я это знал. Я знал это в Китае. Он наблюдал за тобой всё то время, что мы трахались перед ними… он смотрел, как ты кончаешь, — его лицо ещё сильнее ожесточилось, и очередной осколок боли заставил меня вздрогнуть. — …Пялился на тебя в той бл*дской одежде. Неделями… месяцами.

Посмотрев на него, я растерялась.

Не только от того, что он сказал, но от того, что я ощущала в нём; от того, как его глаза сияли как зеркала, даже переполненные всем тем светом.

Я силилась найти слова, затем сдалась и открыла свой свет, стискивая его руки, чтобы удержать рядом. Я открыла своё сердце и боролась с ним, когда он отказался меня впускать; боролась с собственным страхом, когда вспомнила и это тоже — каким закрытым он мог быть, когда решал, что мне нельзя доверять. Я ощущала в нём стыд и что-то вроде ожесточённой злости на себя. Из его света выходили вспышки, злость на то, что он вообще что-то мне сказал — злость на то, что он ощущал эти чувства.

Там жил стыд, но в то же время обида, холодная злость на то, что я могла так сильно ранить его, что я так мало заботилась о том, как обошлась с ним и в Нью-Йорке, и в Пекине.

Я чувствовала, как он пытается добиться, чтобы я оставила его в покое, позволила ему дотрахать меня. Эта часть Ревика хотела, чтобы я просто заткнулась, ушла, перестала пытаться, чтобы он почувствовал себя лучше…

Я сильно ударила его в грудь.

Так сильно, что его взгляд вернулся ко мне, а боль сделалась ещё резче. Я видела, как в его глазах проступает то хищное выражение, и он как будто невольно выгнул спину. Его член во мне сделался ещё твёрже, и моя собственная боль обострилась.

Я стиснула зубы.

— Ты предпочитаешь, чтобы я била тебя вместо того чтобы показывать, как я тебя люблю? — спросила я. — Серьёзно?

Он лишь смотрел на меня с неизменным выражением лица.

Что-то в этом выражении тоже было знакомым — слишком близким к тому, что я помнила по времени проживания с Повстанцами. Он смотрел на меня так же, как после той личной встречи с Салинсом и на самолёте до Китая. Он смотрел на меня так, как он смотрел в резервуаре, когда страдал от разъединения с Дренгами.

Вспомнив это, я молниеносно поняла. Как только это случилось, мой разум прояснился.

Не полностью, но достаточно.

Конструкция.

Что бы это ни было, это исходило от чёртовой конструкции.

Как только эта мысль пришла мне в голову, я поняла, что это правда.

Тот же свет находился во мне, притягивал меня, обострял все его страхи, делал их реальными для Ревика через мой свет. Мои мысли о том, что Врег выглядел хорошо с тех пор, как влюбился в Джона, превратились в желание переспать с ним. Мой страх перед стычкой с Дитрини превратился в желание уберечь его. Мое желание смерти Дитрини превратилось в страсть, привязанность типа «от ненависти до любви», которое говорило Ревику, будто я ненавижу Дитрини, потому что я его хочу.

— Ревик, — смягчив свой голос, я вцепилась в его волосы и приласкала лицо. — Эй. Муж, всё хорошо. Это не ты. Это не ты. Послушай меня, ладно? С нами сейчас играют.

— Играют? — его голос прозвучал хрипло, болезненно. — О чём, бл*дь, ты говоришь, Элли? Кто играет? Дитрини?

— Детка, нет… нет. Не Дитрини. Тень.

Я опять увидела это выражение в его глазах, и оно напугало меня.

Теперь я знала, почему оно было таким знакомым, даже в отрыве от моих воспоминаний о нём под Салинсом.

То же выражение жило на его лице и в его свете всё то время, что он был ребёнком, а также на протяжении большинства (если не всех) сессий в резервуаре. Переживание худших этапов его детства вызывало это выражение на его лице даже между сессиями. Он наполовину обезумел, пытаясь избежать боли, которой были наполнены те годы.

Сейчас его свет ощущался почти так же, как тогда — задушенным, смещённым, натянутым до предела. Это был по большей части его свет, но искажённый, как будто я смотрела на него через потрескавшееся стекло. Он ощущался одновременно осушённым и маниакально перевозбуждённым, словно не полностью контролировал, кем он был.

Я подавила серые нити в своём свете, чтобы суметь помочь ему.

Страх взорвался в моём aleimi от осознания, насколько глубоко они проникли в нас обоих. Я старалась дышать, успокоить свой разум. Как только я начала отделяться от этих серебристых облаков, меня окружил каскад голосов.

Они были жёсткими, металлическими. Повелевающими. Они отдавались в моём сознании оглушающим эхом.

«Он принадлежит нам. Он отдал себя нам».

«Он отдал себя нам ещё до твоего рождения».

«Мы заключили с ним договор. Он согласился на это».

«Он всегда будет возвращаться. Он это знает. И ты тоже».

Я крепче обняла Ревика, ощущая холодность той хватки серебристо-серых облаков, ощущая, насколько они пустые, насколько они ненавидят меня, насколько они хотят моей смерти. И не просто смерти — они хотят сокрушить меня, похоронить, уничтожить.

Более того, они хотели разлучить меня с Ревиком.

Утопая под накатившей волной этих серебристых, бурлящих нитей, я закричала в Барьер.

Я звала на помощь.

Я звала Вэша.

Там жила боль, но не только боль — страх. Я не признавалась себе в том, как сильно я рассчитывала на то, что Вэш вытащит меня, если я затеряюсь во тьме, но теперь это осознание ударило по мне. Я не могла сделать это в одиночку. Я нуждалась в нём.

Я попыталась найти его, любого, кто мог нам помочь.

Издав сжатый крик о помощи, я сумела пробиться через потолок того облака. Я наполовину обезумела от страха, но часть меня оставалась достаточно стабильной, чтобы всё равно устремляться и искать то ощущение ясности.

Я мельком ощутила Балидора, но продолжала подниматься, ища ещё более чистый свет…