Ввысь (ЛП)

Я встала. Скад, похоже, даже Киммалин знала, кто такой Охотник. Фляжка выпала у нее из пальцев и ударилась о пол. Вода разлилась, но она не заметила.

— Кто? — переспросила Заря. — Что случился?

Мне хотелось сбежать. Спрятаться. Скрыться от всех этих глаз. Но я не побегу.

— Мой отец не трус, — сказала я.

— Прошу прощения, — отозвался Говнюк. — Я только цитирую официальную версию.

Он уставился на меня с высокомерным видом. Так и хотелось ему врезать. Я поймала себя на том, что покраснела сначала от смущения, а потом и от гнева.

Не надо было смущаться. Почти всю жизнь я прожила с этим грузом и привыкла к подобным взглядам и шепоту за спиной. Я ведь не стыжусь отца? Так какая разница, если о нем узнают остальные? Ну и пусть. Да пожалуйста. Я рада быть дочерью Охотника.

Просто… было так хорошо идти своим путем и не стоять ни в чьей тени.

От этой мысли появилось ощущение, будто я предаю отца, и это разозлило меня еще больше.

— Представляешь, она живет в пещере, — добавил Говнюк. — Каждый вечер таскается туда. Операторы лифтов рассказали, что все время видят, как она бредет по пустоши, потому что ей не…

Он прервался на полуслове — в класс вошел Кобб с дымящейся чашкой кофе в руке. Кобб сразу обратил внимание на меня, потом посмотрел на Говнюка.

— Марш по местам! — гаркнул он. — Сегодня еще есть чем заняться. Бзик, ты фляжку обронила?

Киммалин очнулась и подобрала фляжку. Все без единого слова забрались в кабины. В какой-то момент вскоре после того, как мы вернулись к тренировке со светокопьями, я заметила, что Кобб мрачно смотрит на меня. Его взгляд словно говорил: «Рано или поздно это должно было случиться, курсант. Ты сдаешься?»

Ни за что.

Однако всю тренировку мне было тошно.

Пару часов спустя я покинула женскую уборную, набрав фляжки. Двое новых полицейских проводили меня до дверей и, убедившись, что я ухожу, как обычно, потеряли ко мне интерес.

Я плелась по территории базы, раздраженная, злая и одинокая. Вместо того чтобы свернуть в сторону пещеры, я пошла по дорожке, огибающей учебный корпус. Тем путем, что вел мимо столовой.

Через окно я увидела, как остальные сидят за металлическим столом — болтают, смеются, спорят. Сегодня они даже уломали Говнюка присоединиться к ним — редкая радость для плебеев, обычно он сразу уезжал к частному лифту. Недд говорил, на таком можно спуститься в нижние пещеры меньше чем за пятнадцать минут.

И вот он сидит тут, наслаждаясь тем, что для меня под запретом, после того как швырнул на общий суд мой секрет, словно пригоршню просроченных пайков. Я его ненавидела. В тот миг я в какой-то степени их всех ненавидела. И почти ненавидела отца.

Я ушла в ночь. Покинув базу через главные ворота, повернула налево, в сторону садов, к короткой дороге в пустоши. Мой путь пролегал мимо небольших ангаров, в одном из которых Говнюк парковал свой ховеркар.

Я остановилась в темноте, глядя на ангар. Передние ворота были закрыты, но боковая дверь распахнута, внутри виднелась машина. Мне хватило полсекунды, чтобы в голове родилась очередная ужасная идея.

Огляделась — вокруг никого. Сегодня стемнело рано, световые люки удалились от базы, фермеры уже разошлись по домам. До главных ворот достаточно далеко, чтобы охрана не заметила меня во мраке.

Проскользнув в ангар, я прикрыла за собой дверь и зажгла светолинию. На стене гаража нашелся гаечный ключ, и я подняла капот голубого автомобиля.

Пусть Говнюк прогуляется домой на своих двоих. Это будет справедливо. В конце концов, я ходила пешком, и сегодня придется еще тащить на спине большую силовую матрицу.

16

Утром я проснулась вялой и разбитой, уткнувшись лицом в плюшевого медвежонка. Со стоном перевернулась. Болели все мышцы. Почему мне так плохо? Мне…

Я вскочила и, включив светолинию, выглянула из кабины. В кухоньке горел свет, ждала нарезки горка грибов, торчали камни, которые я приспособила под табуретки, и…

И лежала автомобильная силовая матрица размером с небольшую тумбочку.

Она была там, где я ее бросила, дотащив до пещеры. Я так вымоталась, что не стала ее подключать, а отправилась прямиком в постель.

Застонав, я шлепнулась обратно и потерла глаза ладонями. Вчера вечером я так разозлилась, что… ну, на меня нашло помрачение. Стащить силовую матрицу показалось отличной идеей, но теперь в моем хитром плане зияли дыры.

«Ого, Говнюк, кто же раскурочил твою машину? Может, это единственная среди нас, кого не было на ужине и кто имела веские причины отомстить?»

Когда узнают, что я испортила имущество другого курсанта, меня выгонят взашей из летной школы. Я опять застонала, и этот звук беспомощно повторила Погибель, свернувшаяся клубочком на приборной доске.

Почему? Почему я не могла держать себя в руках? Почему дала повод избавиться от меня? Ни Беовульф, ни Сюнь Гуань не попались бы так глупо на подначку!

Я потащилась к «Альте». Было тошно. Даже не хотелось запускать силовую матрицу. Мне конец, и ничего не исправить. Почему «разумная Спенса» и «решительная Спенса» нечасто сходятся на боевом совете?

Я ни секунды не сомневалась, что меня уже поджидают полицейские, но караульные на воротах просто махнули мне проходить. По пути в класс меня никто не остановил. Говнюк явился, когда я устраивалась в кабине, и даже не посмотрел в мою сторону. Прихромал Кобб и начал урок как обычно.

В перерыве мне удалось перехватить взгляд Говнюка. Он не отвел глаза. Да, в них был вызов. Но как это понимать? Он ждет подходящего случая, чтобы выдать меня?

Занятие шло своим чередом, мы тренировались выпускать светокопья по движущимся целям. Я начала думать, что, может, он не будет втягивать меня в неприятности. Может… он выбрал путь воина? Вместо того чтобы бежать за помощью к адмиралу, планирует отомстить сам?

Если это правда… скад, возможно, я его немного зауважаю.

Не так чтобы сильно, конечно. Это не отменяет того, что он вызывающе и умышленно заклеймил меня перед всеми как трусиху. Артуро, Недд, ФМ и даже Бим ходили вокруг меня на цыпочках, бросая косые взгляды. На тренировке это вроде не отражалось, но во время перерывов все избегали щекотливой темы. Меня спрашивали о чем-нибудь другом и быстро заканчивали беседу.

Только в поведении Киммалин не появилось ничего необычного. Разумеется, это не означало, что она все проигнорировала.

— Так вот почему ты всегда такая марциальная? — спросила она, нависнув над моим креслом, пока я отдыхала, попивая воду из фляжки.

— Марциальная? — уточнила я незнакомое слово.

— Желаешь схватить звезды рукой и засунуть в карман, — пояснила Киммалин и наклонилась, будто собиралась сказать что-то непристойное: — Ну знаешь, такая, с огоньком.

— С огоньком…

— Порой даже… злая.

— Не из-за отца ли во мне бушует дикая смесь гнева, бахвальства и вспыльчивости? Не из-за того ли, что моего отца называют трусом, я разгуливаю с мечом в руке, провозглашая, что сложу гору из черепов, а потом заберусь на нее, чтобы рубить головы тем, до кого не смогла дотянуться?

Киммалин растроганно улыбнулась.

— Да благословят меня звезды? — спросила я.

— Все до единой, Спенса. Все до единой скадной звезды.

Я вздохнула и сделала еще глоток.

— Не знаю. Помню, что любила сказки Бабули еще до того, как сбили отца, и случившееся уж точно все только усугубило. Когда все смотрят на тебя как на дочь труса — не просто дочь какого-то труса, а единственную Дочь Труса — хочешь не хочешь, начнешь огрызаться.

— Что ж, будь благословенна за то, что не склонила голову. — Киммалин сжала кулаки. — Гордость — добродетель тех, кто делает ее таковой.

— Сказала Святая?

— Она была очень мудрой женщиной.

— Никто из нас понятия не имеет, что это за Святая, о которой ты толкуешь.

Киммалин погладила меня по голове.

— Все в порядке, дружок. Ты еретичка и ничего не можешь с этим поделать. Святая тебя прощает.