Зимняя луна

– Так и есть.

В конце коридора они вышли через зеленую металлическую дверь в гараж. Он был из голого серого бетона: холодный, с низким потолком. Треть флюоресцентных ламп была разбита, несмотря на проволочные сетки, защищавшие их, и тени среди машин предлагали неисчислимое множество мест для засады.

Джина выудила банку с аэрозолем из сумочки, и стиснула ее в руке, положив указательный палец на спусковой механизм, а Хитер спросила:

– Что это?

– Мейс с красным перцем. Ты не носишь?

– Нет.

– Ты думаешь, где живешь, девочка, – в Диснейленде?

Когда они поднимались по бетонной рампе мимо припаркованных с обеих сторон машин, Хитер сказала:

– Я, может быть, куплю себе.

– Не сможешь. Эти ублюдки-политики признали их незаконными. Не хотят, чтобы у бедных насильников была сыпь на коже, так что… Попроси Джека или одного из этих парней – они еще могут достать его тебе.

Джина имела недорогой голубой маленький форд, у него была сигнализация, которую она отключила, не доходя до автомобиля, дистанционным управлением, висевшим как брелок на кольце для ключей. Фары вспыхнули, "Аларм" один раз пикнул, и двери отворились.

Поглядев на тени, они забрались внутрь и тут же закрыли двери снова.

Джина завела мотор и немного задержалась перед тем как тронуть машину с места.

– Ты знаешь, Хитер, если хочешь поплакать у кого-нибудь на плече, моя одежда все равно насквозь вымокла.

– Я в порядке. Правда.

– Уверена, что не передумаешь?

– Он жив, Джина. Все остальное я могу перенести.

– Чуть за тридцать! И Джек в инвалидном кресле?

– Это не важно. Если так и произойдет, теперь, когда я говорила с ним, была с ним ночь, все не важно.

Джина поглядела на нее долгим взглядом. Затем сказала:

– Ты так, значит. Знаешь, что это будет, но тебе все равно. Хорошо. Я всегда считала, что ты такая, но приятно знать, что я была права.

– Какая "такая"?

Отпустив с хлопком ручной тормоз и начав разворачивать форд, Джина усмехнулась:

– Такая упертая чертова сучка.

Хитер рассмеялась.

– Кажется, это комплимент?

– К черту. Да, это комплимент.

Когда Джина заплатила за стоянку в будке на выезде и машина покинула гараж, восхитительный золотисто-оранжевый восход окрасил золотым пятна облаков на западе. Однако, когда они пересекли центр с его растущими тенями и сумерками, которые постепенно наполнялись кроваво-красным светом, знакомые улицы и дома показались такими же чужими, как отдаленная планета. Она прожила всю свою взрослую жизнь в Лос-Анджелесе. Но Хитер Макгарвей чувствовала себя чужаком на чужой земле.

Испанский двухэтажный дом Брайсонов был в Валлей, с краю Бурбанка, на улице со счастливым номером 777, где на обочине росли платаны. Ветки этих больших деревьев без листьев придавали им вид какого-то паукообразного, устремленного в грязное желто-черное ночное небо, которое было слишком полно окружающим светом от городского движения, вместо того чтобы быть совершенно чернильным. Машины столпились на дороге и на тротуаре перед 777-ой, включая одну черно-белую.

Дом был полой родственниками и друзьями Брайсонов. Несколько бывших и большая часть нынешних полицейских в форме или гражданской одежде. Черные испанцы, белые и азиаты собрались в одну компанию, чтобы опереться друг на друга, так как они редко казались способны сойтись в большом обществе.

Хитер почувствовала себя будто дома, когда пересекла порог: здесь было настолько безопасней, чем во внешнем мире. Проходя через гостиную и столовую, где разыскивала Альму, она несколько раз остановилась, чтобы быстро переговорить со старыми друзьями, – и обнаружила, что сообщение об улучшении состояния Джека уже получено по внутренней связи.

Более резко, чем когда-либо, она осознала, насколько сильно свыклась с мыслью о себе как о части семьи полицейских, а не жительнице Лос-Анджелеса или Калифорнии. Это не всегда было так. Но слишком сложно поддерживать духовную связь с городом, погруженным в наркотики и порнографию, который раскалывает насилие банд, и разъедает голливудский цинизм, которым управляют политиканы, ровно настолько продажные и демагогичные, насколько некомпетентные. Разрушительные силы общества раздирали город – и страну – на кланы, и даже если она чувствовала себя уютно в полицейской семье, то понимала опасность соскальзывания в мировосприятие сквозь очки "мы-против-них".

Альма на кухне с сестрой Фэй и двумя другими женщинами была занята кулинарной беседой. Резали овощи, очищали фрукты, терли сыр. Альма раскатывала тесто для пирога на мраморной плите, и трудилась над ним с большим вдохновением. Кухня пропиталась вкусными ароматами готовящихся пирожных.

Когда Хитер коснулась плеча Альмы, та оторвала взгляд от теста, и ее глаза были так же пусты, как у манекена. Затем она мигнула и вытерла свои покрытые мукой руки о фартук.

– Хитер, тебе не стоило приходить – тебе надо быть с Джеком.

Они обнялись, и Хитер сказала:

– Хотела бы я, чтобы было что-нибудь, что можно сделать, Альма.

– И я тоже, девочка. И я тоже.

Они прижались друг к дружке.

– Что это за кулинария у тебя?

– Мы собираемся устроить завтра похороны. Никаких отсрочек. С этим тяжко приходится. Много родственников и друзей будут на панихиде. Надо покормить их.

– Другие сделают все за тебя.

– Я лучше обойдусь сама, – сказала Альма, – что – еще я могу делать? Сидеть и думать? Уверена, что не хочу думать. Если ничего не делать руками, позволить занять себя мыслями, тогда я просто с ума сойду. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Хитер кивнула.

– Да, понимаю.

– Говорили, – сказала Альма, – что Джек должен пробыть в больнице, затем в реабилитационном центре, может быть, несколько месяцев, а ты и Тоби будете одни. Ты готова к этому?

– Мы будем видеться с ним каждый день. Мы будем там вместе.

– Это не то, о чем я говорю.

– Ну, я знаю, что будет одиноко, но…

– И это не то. Хорошо, я хочу показать тебе кое-что.

Хитер прошла за ней в большую спальню; и Альма закрыла дверь.

– Лютер всегда волновался о том, что будет со мной одной, если с ним что-то произойдет, поэтому он все сделал, чтобы знать точно: я смогу о себе позаботиться.

Сидя на скамейке, Хитер с изумлением наблюдала, как Альма вытаскивает кучу оружия из тайника. Она достала дробовик с пистолетной рукоятью из-под кровати.

– Это лучшее оружие для защиты дома, которое можно достать. Двенадцатизарядное. Достаточно мощное, чтобы свалить какого-нибудь кретина на пентахлорфеноле, который воображает, что он супермен. Тебе не нужно уметь хорошо целиться, просто направить и нажать на курок, и он попадет в разброс дроби. – Она поместила дробовик на бежевую ткань покрывала. Из глубины стенного шкафа Альма вытащила тяжелую зловещую винтовку с дымовыпускающим дулом, оптическим прицелом и большим магазином.

– "Геклер и Кох НК-91", штурмовая винтовка, – сказала она. – Теперь ее нельзя купить в Калифорнии так просто. – Она положила винтовку на кровать рядом с дробовиком. Затем открыла тумбочку ночного столика и вытянула оттуда громадный пистолет. – "Браунинг" девятимиллиметровый, полуавтоматический. Есть еще один, похожий, в другой тумбочке.

Хитер произнесла:

– Боже мой, да у тебя здесь целый арсенал!

– Просто разные стволы для разных целей.

Альма Брайсон была пяти футов восьми дюймов ростом, но, без сомнения, амазонкой: привлекательная, гибкая, с нежными чертами, лебединой шеей и запястьями почти такими же тонкими, как у десятилетней девочки. Ее худые, изящные руки казались просто неспособными управляться с некоторыми видами тяжелого вооружения, которым обладала; но, с другой стороны, было очевидно, что она мастерски обращается с любым из них.

Поднявшись со скамеечки, Хитер заметила:

– Я могу понять – иметь ручное оружие для самозащиты, может быть, даже такой дробовик. Но штурмовая винтовка?