Зимняя луна

Доктор Уолтер Дилани был пятидесяти лет и прекрасно гляделся бы в роли мудрого отца на телевизионных посиделках начала шестидесятых. Каштановые волосы поседели на висках. Лицо – красивое мягкостью черт. Он излучал спокойную уверенность и был так же расслаблен и умудрен опытом, как Оззи Нельсон или Роберт Янг.

– Вы в порядке, Хитер? – спросил Дилани.

Она кивнула.

– Я поддерживала связь.

– Как Тоби?

– Дети не унывают. Он чувствует себя так хорошо, как будто увидит отца через пару дней.

Дилани вздохнул и махнул рукой.

– Боже. Я ненавижу этот мир, который мы сотворили! – Хитер никогда раньше не видела его таким разозленным. – Когда я был ребенком, люди не стреляли в друг друга на улицах каждый день. Мы уважали полицейских, знали, что они стоят между нами и варварами. Когда все это переменилось?

Ни Хитер, ни Прокнов ответа не знали.

Дилани продолжил:

– Кажется, я только обернулся и теперь живу уже в какой-то сточной канаве, в сумасшедшем доме. Мир кишит людьми, которые не уважают никого и ничего, но мы считаем нужным уважать их, сострадать убийцам, потому что с ними так плохо обращались в жизни. – Он снова вздохнул и покачал головой. – Извините. Сегодняшний день я обычно провожу в детской больнице, а там у нас два малыша, которые попали в центр гангстерской перестрелки, – одному из них три года, другому шесть. Младенцы, Боже мой! Теперь Джек.

– Я не знаю, слышали ли вы последние новости, – сказал Эмиль Прокнов, – но человек, который стрелял на станции автосервиса этим утром вез кокаин и пентахлорфенол в карманах. Если он использовал оба наркотика одновременно… тогда у него в душе была каша, точно.

– Как ядерной бомбой по собственным мозгам, Боже ты мой! – сказал Дилани с отвращением.

Хитер знала, что они на самом деле расстроены и разозлены, но также подозревала, что это только оттягивание плохих новостей. Она обратилась к хирургу: – Джек вынес все без повреждений мозга. Вы тревожились из-за этого, но он вынес.

– У него нет афазии, – сказал Прокнов. – Он может говорить, читать, произносить по буквам, делать расчеты в голове. Умственные способности, кажется, не ухудшились.

– Это означает, что не похоже, будто у него какие-либо физические способности ухудшились в связи с повреждением мозга, – добавил Уолтер Дилани, – но должны пройти еще день-два, прежде чем мы сможем быть уверены в этом.

Эмиль Прокнов быстро провел худощавой рукой по своим кудрявым черным волосам.

– Он справился с этим со всем действительно хорошо, миссис Макгарвей. Это правда.

– Но?.. – спросила она.

Врачи поглядели друг на друга.

– Прямо сейчас, – сказал Дилани, – у него паралич обеих ног.

– Все ниже талии, – сказал Прокнов.

– А выше? – спросила она.

– Там все отлично, – уверил ее Дилани. – Все действует.

– Утром, – сказал Прокнов, – мы снова поищем перелом позвоночника. Если найдем, сделаем гипсовое ложе, подобьем его войлоком и обездвижим Джека ниже шеи вдоль всего пути нервных окончаний, ниже ягодиц, и присоединим его ноги к весу.

– Он сможет снова ходить?

– Почти наверняка.

Она перевела взгляд с Прокнова на Дилани и обратно на Прокнова, ожидая продолжения.

– Это все?

Врачи снова переглянулись.

Дилани сказал:

– Хитер. Я не уверен, что вы представляете себе точно, что у вас с Джеком впереди.

– Так расскажите.

– Он будет в гипсе от трех до четырех месяцев. К тому времени, когда снимут гипс, у него разовьется серьезная атрофия мускулов ниже талии. Не будет сил ходить. Попросту его тело забудет, как надо ходить, так что ему придется провести несколько недель в реабилитационном центре. Это, видимо, будет тяжелее и болезненней, чем все то, с чем сталкивалось большинство из нас.

– Да что такое? – спросила она.

Прокнов ответил:

– Сказанного более чем достаточно.

– Но могло быть и намного хуже, – напомнила она им.

Снова, наедине с Джеком, она опустила одну сторону ограды кровати на постель и погладила его влажные волосы надо лбом.

– Ты выглядишь прекрасно, – сказал он, его голос все еще был слабым и тихим.

– Лжец.

– Восхитительно.

– Я выгляжу как дерьмо.

Джек улыбнулся.

– Прежде чем отключиться, я подумал, увижу ли тебя снова.

– От меня так просто не избавишься.

– Нужно и вправду умереть, а?

– Даже это не спасет. Я найду тебя где бы то ни было.

– Я люблю тебя, Хитер.

– Я тебя люблю, – сказала она, – больше жизни.

К глазам подошла волна тепла, но она решила не реветь при нем. Демонстрировать положительные эмоции. Держаться.

Его веки задрожали и он сказал:

– Я так устал.

– Не могу понять, почему.

Он снова улыбнулся:

– Сегодня был тяжелый день.

– Да? Я думала, вы, полицейские, ничего не делаете часами, только сидите и пончики жуете, да собираете деньги от воротил наркобизнеса.

– Иногда мы избиваем невинных граждан.

– Ну да, это утомляет.

Его глаза закрылись.

Хитер продолжала гладить волосы мужа. Его руки все еще скрывались под рукавами смирительной рубахи, и она отчаянно захотела коснуться их.

Внезапно его глаза распахнулись, и он спросил:

– Лютер умер?

Она поколебалась.

– Да.

– Я так и думал, но… надеялся…

– Ты спас женщину. Миссис Аркадян.

– Это что-то.

Его веки снова затрепетали, тяжело сомкнулись, и она сказала:

– Тебе лучше отдохнуть, малыш.

– Ты видела Альму?

Это была Альма Брайсон. Жена Лютера.

– Нет еще, малыш. Я была как будто привязана к этому месту, ты понимаешь.

– Пойди навести ее, – прошептал он.

– Схожу.

– Теперь я в порядке. Она… в тебе нуждается.

– Хорошо.

– Так устал, – сказал он и снова соскользнул в сон.

Группа поддержки в холле реанимационной насчитывала троих, когда Хитер покинула Джека на ночь – два полицейских в форме, чьих имен она не знала, и Джина Тендеро, жена другого полицейского. У них сразу поднялось настроение, когда она сообщила, что Джек выбирается, а сама узнала, что те несколько раз связывались с департаментом по внутренней связи. В отличие от врачей, они понимали, почему она отказывалась уныло сосредоточиться на параличе и усилиях, необходимых для его излечения.

– Мне нужен кто-то, кто отвез бы меня домой, – сказала Хитер. – Чтобы взять свою машину. Я хочу навестить Альму Лютер.

– Отвезу тебя туда, а потом домой, – сказала Джина. – Я сама хочу повидать Альму.

Джина Тендеро была самой яркой из жен полицейского в отделе и, может быть, во всем департаменте лос-анджелесской полиции. Ей двадцать три года, но выглядела она на четырнадцать. Сегодня она надела туфли на пятидюймовых каблуках, узкие черные кожаные брюки, красный свитер, черный кожаный жакет и огромный серебряный медальон с ярко раскрашенным эмалевым портретом Элвиса в центре. Большие серьги из многих колец, настолько сложные и составные, что напоминали вариацию тех головоломок, которые, как считается, отвлекают разоренных бизнесменов, если они полностью сосредоточиваются на их разборке. Ногти выкрашены в неоново-малиновый цвет, настоящие тени были намного слабее теней на ее глазах. Черные как смоль волосы стекали сплошной массой мелких завитков ниже плеч: выглядели они как парик, который носила Долли Партон, но это были собственные.

Хотя Джина достигала только пяти футов трех дюймов без туфель и весила, может быть, сто пять фунтов, если ее хорошенько намочить, но всегда выглядела больше, чем кто-либо рядом. Когда она шла по коридору больницы с Хитер, ее шаги были громче, чем у мужчин вдвое ее больше, и сиделки оборачивались и неодобрительно хмурились, услышав это ток-ток-ток ее высоких каблуков по кафельному полу.

– Ты в порядке, Хит? – спросила Джина, когда они направились к четырехэтажной парковке гаража от больницы.

– Да.

– Я имею в виду – на самом деле.