Страница 43 из 78
Эти мысли не оставляли меня до самого вечера, когда мы стали готовить гонца к отправке. Пришлось подождать, пока окончательно стемнеет. Но вот лагерь норманнов наконец-то затих, а туман стал гуще овсяного киселя. Даже с верха башни я не мог разглядеть, как Утрэд опустился в воду — раздался только лёгкий всплеск.
Я невольно поёжился, представив, каково ему сейчас в ледяной воде. Возможно, ему и впрямь удастся прокрасться мимо лагеря норманнов, но в глубине души я был не прочь, чтобы его схватили. Тогда Утрэду придётся солгать, что Гита Вейк моя пленница, и с этого мгновения наши имена будут связаны нераздельно.
Она и сейчас была здесь, рядом, на башне, а вокруг плыл туман. Я отчаянно хотел коснуться её, но сдерживался.
— Гита, — хрипло прошептал я.
Она приблизилась, в темноте я чувствовал её взгляд.
— Я никогда не забуду, как вы хотели спасти моё доброе имя. И всегда буду молиться за вас, Хорса из Фелинга.
Я протянул к ней руки:
— Хочу тебя...
Она отступила.
— О, не назначайте цену своему великодушию.
— Хорошо, — процедил я сквозь зубы. — Но и вы не забывайте о нём. И помните, чем мне обязаны!
Понял, что сказал не то, когда Гита отпрянула.
— Мы в слишком опасном положении, сэр, — уже суше произнесла она, — чтобы иметь право на «помните». И если все обойдётся... Что ж, пути Господни неисповедимы. А пока, Хорса, вам всё же следует пойти навестить сына.
На следующий день туман рассеялся и неожиданно засияло солнце. Когда зимой начинается такое сияние, это всегда поднимает настроение. Однако нам радоваться было нечему. С Тауэр-Вейк мы смотрели на ведущую к башне дамбу и понимали, что люди Ансельма готовы к решающему штурму. Они тащили таран — огромное обструганное дерево, с железным «лбом» на конце. Сооружение покоилось на колёсах, над ним было установлено деревянное прикрытие, чтобы наши стрелы не вредили тем, кто будет его толкать. И когда норманны подкатили его и железный «лоб» ударил в ворота, показалось, что содрогнулась вся башня.
В Тауэр-Вейк стоял шум. Ржали кони, блеяли козы, кричали люди. Сквозь этот гул я еле смог докричаться и приказать, чтобы ворота завалили изнутри тяжёлыми предметами. Лишь когда люди занялись этим, я поднялся наверх. Удары тарана сотрясали башню. Наши воины стреляли сверху, но безрезультатно — прикрытие над тараном защищало осаждающих от стрел, и я велел не тратить их без толку. Приказал готовить смолу, чертыхнулся, узнав, что она ещё недостаточно разогрета. Проклятье, о чём, спрашивается, ранее думали эти остолопы? Значит, пусть льют воду. И опять я ругался, видя, как навес защищает людей Ансельма от кипятка.
Доски ворот уже трещали. Таран откатывался и вновь ударял.
— Эх, крюк бы сюда! — воскликнул Альрик, глядя вниз. Но тут же отскочил, когда рядом о каменный парапет чиркнула стрела.
— Крюк? — рядом оказался староста Цедрик. — Взгляните, вон в воде у подножия башни полузатопленная лодка. У неё есть якорь. Он может подойти в качестве крюка?
— Святые кости! Ну конечно.
Я видел эту лодку, вернее её нос, выступавший из тёмной воды. С него свисала верёвка. При мысли о том, как там, в воде, брала оторопь. Уж лучше бы жар битвы, чем подводная ледяная мгла.
Я крикнул Альрику:
— Ты придумал — тебе и доставать!
Таран не унимался. Лихорадочно спеша, мы обвязали верёвкой Альрика и начали спускать со стены.
Вот уж когда дневной свет ни к чему. Норманны тотчас заметили Альрика, и полетели стрелы. Однако он невредимым достиг воды и сразу же нырнул. А когда появился на поверхности, в его руке уже был якорь. Он быстро срезал его ножом с крепкой верёвки.
Лучники не прекращали стрельбу, и вода вокруг молодого тана так и вспенивалась. Он укрылся за носом лодки, в которую сразу вонзилось несколько оперённых стрел.
— Проклятье! Шевелись, Альрик! Там ты у них, как мишень на стрельбище!
Мы тащили изо всех сил, молясь светлым духам, чтобы не дали врагам поразить Альрика или чтобы он ненароком не выронил якорь.
В какой-то миг среди людей, вцепившихся в верёвку, я заметил и леди Гиту. Она тянула наравне со всеми. Но вот светловолосая голова паренька показалась над парапетом, и я тут же вырвал у него якорь. И пока другие, в том числе и Гита, вытаскивали мокрого бледного Альрика на площадку башни, я уже привязывал якорь — крепкий, доброй норфолкской стали — к канату из скрученных ремней. Альрик, промокший, но упорный до конца, — вот что значит настоящий сакс! — уже был рядом и принялся мне помогать.
Якорем нам удалось подцепить таран. Тут уж и вовсе стало не до шуток — наши кости трещали от натуги, когда мы, едва не ложась на пол площадки, налегали на ремни. Таран начал крениться, а Цедрик, что стоял у парапета и глядел вниз, закричал, что один из воинов Ансельма пытается перерубить канат, удерживающий якорь. Но так просто это не сделать — канат-то толщиной в руку. И всё же... Ну ещё! Навались!
И мы сделали это. Мы опрокинули таран. Люди Ансельма попадали в воду, кинулись назад. При свете дня они были как на ладони, и мы стреляли в них, разили, ликовали.
В тот день у всех было приподнятое настроение. Гита лично поднесла каждому чарку эля. Интересно, отдыхает ли когда-нибудь эта девушка? Ибо если она не сидела над ранеными, то готовила пищу или молилась. Такая красивая, хрупкая и, вместе с тем, столь мужественная. Воистину эта женщина достойна стать супругой такого воина, как я. Но одно меня озадачивало: чем яснее я давал ей понять, какие у меня насчёт неё планы, тем более она меня сторонилась. Ну да ладно уж. Мы все заперты в Тауэр-Вейк, и она, рано или поздно, поймёт, что от своей судьбы никуда не деться.
Но на следующий день все изменилось, как я и предположить не мог.
С утра мы узнали, что люди Ансельма готовят новые осадные орудия. Сколько ещё штурмов мы выдержим? Тем более многие считали ошибкой то, что послушали меня и запёрлись в башне. В фэнах, говорили они, у нас по крайней мере была бы свобода манёвра.
Чтобы не дать людям окончательно потерять веру в мои полководческие способности, я собрал саксов и произнёс пламенную речь о святости нашей борьбы. Каждый должен помнить, что мы не просто бунтовщики — наше дело правое, вдобавок мы вступились за беззащитную женщину. И если удача от нас отвернётся, не следует страшиться смерти — коль и придётся покинуть земную юдоль, то мы прихватим с собой немало проклятых норманнов и нас воспоют в песнях, как великого Хэрварда!
Мало-помалу мне всё же удалось поднять боевой дух. Был у меня этот дар. И я с наслаждением видел, как вспыхивают ненавистью глаза людей, как они потрясают оружием и напрягают мышцы.
Окрик Цедрика не сразу и привлёк их. Надо заметить, что старый рив не слушал мою речь, так как нёс дозор на башне. А тут он спустился, кричит что-то, хватает то одного, то другого за плечи, что-то втолковывает. Наконец он привлёк внимание Гиты, Альрика, те поспешили куда-то, а люди уже улыбались, передавая друг другу известие. И я понял, в чём дело. Один из моих людей пояснил возбуждённо:
— Войско! Целое войско появилось из фонов, переполошив людей Ансельма.
— Это саксы?
— Нет, не похоже.
— Неужто Утрэд привёл людей из Нориджа?
Мы все поспешили к бойницам.
На берегу озера и впрямь царило необычное оживление. Было видно, что люди Ансельма похватали оружие, но в бой вроде не рвутся. Ещё бы, их окружила целая рать закованных в броню воинов, пеших и конных, и на их копьях развевались флажки с каким-то изображением. Я знал об этих нормандских штучках с эмблемами, но мне они ни о чём не говорили. Однако вскоре я понял, кто привёл людей. Узнал всадника в светлом плаще, который выделился из толпы, остановив лошадь перед Ансельмом. Шериф Эдгар. Я тихо выругался.