Страница 41 из 48
Изяслав с двумя длинными мечами, выкованными русским умельцем из крепчайшей стали, в монашеской одежде, под которой была его ушкуйническая броня, встал в первые ряды Большого полка. Его мечи сверкали как молнии, около него выросла целая гора вражеских трупов, а он, как заговорённый исполин, стоял даже не раненый. Казалось, русский богатырь и мечи — одно целое. Суровое лицо Изяслава не выражало никаких чувств, он не ободрял себя криком, не уклонялся от боя. Мимо него, обтекая его, татары рвались вперёд, на Большой полк. Многие багатуры пытались с ним помериться силой, но все были повергнуты в первые же секунды боя.
Наконец копьё, со страшной силой пущенное в него татарским великаном, пробило броню, и богатырь упал. Торжествующий татарин бросился его добивать, но в роковой для себя час. Молниеносный удар меча лишил татарина сразу двух ног, и обрубок тела рухнул на землю. Изяслав, чувствуя, что слабеет от потери крови, бросился вперёд, сшиб мечом ещё одного противника, но его последний час уже пробил. Изнемогающего от раны, обессилевшего от долгой битвы, татары начали сечь саблями богатыря со всех сторон, как шакалы, набросившиеся на умирающего льва...
ОТПЕТЫЕ
Триста отборных воинов, в основном ушкуйников, или, как их называли, отпетых, Дмитрий Донской спрятал глубоко в тылу у татаро-монголов, наказав их командирам ударить в тыл через пять минут, после того как заревут трубы Запасного полка. Каждому из рядовых воинов Дмитрий обещал большое жалованье и назначение десятником, а в случае смерти — оберегать их родных. Они были спешены, разделены на полусотни, а последние — на десятки и спрятаны либо в глубоких оврагах, либо в специальных землянках в лесу. Их целью было посеять панику во вражеском войске.
— В любом случае, — учил их Боброк, — вы должны произвести сумятицу, даже если, не попусти Господи, удар Засадного полка захлебнётся. И постарайтесь убить Мамая — без полководца-то татары ничто!
Полусотники во главе с Кистенём ещё долго обдумывали задачу. По возможности нужно завладеть конями татар и на них мчаться хоть впятером против целого тумена.
— А, где наша не пропадала! — говорили отпетые. — Отвага, она и мёд пьёт, и кандалы трёт!
Все они причастились у священников, которые отпустили им грехи, пообещав райскую жизнь на том свете за други своя. От каждой полусотни по два воя сидели высоко на дубах и зорко наблюдали за боем. Утренний туман и дубовая листва надёжно скрывали их, одетых к тому же в зелёные кафтаны.
Татарские отряды несли жестокие потери. Однако, не считаясь с ними, Мамай всё гнал и гнал вперёд тумен за туменом, но русские выстояли.
«Нужен охват! сердито думал монгольский военачальник. — У меня больше войска, но я не смогу развернуться».
Наконец татары нашли щель между Большим и Левым полками русских, и Мамай бросил туда половину запасного отряда, который расширил эту брешь и начал было охват, но Запасной полк задержал манёвр, восстановив целостность обороны. Тогда Мамай отдал приказ всем оставшимся в запасном отряде туменам атаковать. Прорыв был стремителен: Левый полк русичей был смят, и начался его быстрый отход к реке Непрядве.
Звуки трубы, слышные за несколько километров в этот погожий ясный день, были сигналом к атаке, и Мамай прекрасно в них разбирался.
— Последние русские вой хотят умереть героями? — самодовольно усмехнулся он в свои жиденькие усы.
Погрязнув в поклёпах и интригах, Мамай был чужд всякого благородства и патриотического порыва, думая, что только страх, покорность и жажда денег могут управлять человеком, но в этом он просчитался. Через пять минут ему было не до смеха.
Засадный русский полк, как острый нож, разрезал татарское войско надвое, и передовые конники, сметая всё на своём пути, рванулись по направлению к его ставке! Какое-то время татары ещё яростно сопротивлялись, но переход от уверенности в победе к полному отчаянию был недолгим. Их начальники почувствовали, что это конец. Началась паника.
Мамай уже слышал растерянные крики: «Русские оживают!» Самозваный хан всё понял, но у него оставалось ещё несколько минут, чтобы остановить общую панику и переломить ход сражения. Он мог бы бросить в бой свой последний, личный отборный тумен (известно, что все монгольские полководцы до последнего не вводили его в битву). Мамай не был исключением. Он медлил.
Звуки труб были сигналом, и сокрушительную атаку Засадного полка моментально поддержало всё русское войско. Даже воины, изнемогшие от усталости, духоты и ран, бросились вперёд с криками: «Слава!» Казалось, сама Перуница-Магура реяла над полем битвы, ободряя и вселяя в них древний дух справедливых и воинственных пращуров.
Так было задумано великим князем Дмитрием и главным воеводой Боброком-Волынским. Связь между отрядами русского войска поддерживалась постоянно. Отдельные отряды татар ещё доблестно сопротивлялись, особенно те, которые были ближе к Красному холму с расположенной на нём ханской ставкой. Но вдруг Мамай у себя глубоко в тылу услыхал сразу со всех сторон русские трубы, призывающие к атаке.
Некоторым суеверным татарам показалось, как будто бы звуки раздались с неба...
— А они-то откуда взялись? — спросил хан своих полководцев. Те лишь растерянно развели руками. — Найти и убить, — жёстко приказал Мамай, подумав, что это лазутчики, и отборная полусотня бросилась выполнять приказание.
Но они уже ничего не смогли. Отпетые с шести сторон с яростными криками бросились к ставке Мамая, убивая по пути ошалевших, испуганных, почти не сопротивлявшихся татар. Эта атака посеяла панику даже в отборном тумене!
— Бисмаллах! — кричали татарские воины. — Урусы из-под земли вылазят и нас окружают!
Полусотня татар, посланная наказать «лазутчиков», за какие-то считанные секунды была расстреляна из луков и изрублена мечами новгородских головорезов. У страха глаза велики — и эти триста человек показались татарам большим отрядом, а сколько их ещё может вылезти из леса, из-под земли, материализоваться из воздуха?
Часть отпетых уже спешили десятка три обезумевших от страха татар и на их конях помчалась, рубя всех на скаку, к шатру Мамая! Паника наконец передалась и хану, хотя он до последнего времени сохранял присутствие духа и надеялся выправить положение остатками своих резервов и быстрой перегруппировкой войска. Но это уже было не войско, а толпа вооружённых людей. Да и вооружёнными-то их можно было назвать с большой натяжкой: многие бежали налегке, побросав тяжёлые копья, палицы и сабли.
Ярость отпетых, которые со свежими силами бросились к ханскому шатру, была неописуемой. Не встречая особого сопротивления, они рубили и рубили противника. Обезумевшим от ужаса татарам и их военачальникам показалось, что это основное войско русичей добралось до Красного холма!
Это не означало, что все татары подставляли покорно головы под мечи и копья ушкуйников, — потери отпетых тоже были значительны. Но горстка смертников упрямо продвигалась к Мамаю! Кистень поклялся себе, что он, именно он приведёт хана на аркане князю Дмитрию. Он уже различал богатых мурз из свиты, спешно садящихся на лошадей, и хотел с ними разделаться. И тут ему преградили дорогу четыре нукера хана — все как на подбор богатыри.
Первый из них тут же упал с заговорённым ножом в глазу, голова второго покатилась по мокрой траве, в третьего полетел метко пущенный щит и сбил с седла. «Мне он без надобности, легче будет», — подумал русский витязь и чуть было не проглядел удар четвёртого. В последнее мгновение он увернулся от татарской сабли и без размаха, тычком, нанёс тому удар саблей прямо в шею.
«Ну вот и всё, — удовлетворённо подумал Кистень, — а теперь — вперёд!» К нему присоединились ещё шестеро уцелевших отпетых. Между тем Мамай, оправившись от ужаса, дал приказ своей последней полусотне телохранителей-богатырей задержать смельчаков. И те разом бросились на семерых отпетых. Пятьдесят против семерых!