Призванный хранить

Теперь дом снился каждую ночь. Мама с отцом — молодые, загорелые, смеющиеся, на фоне качелей-«лодочек» в Измайловском парке. Студенческие толпы на лестнице в родном универе. Лязгающий на стыках вагон метро, старая афишная тумба на углу улиц Расплетина и Народного Ополчения. Любимое кафе напротив памятника Горькому, где не раз сидели со Светочкой Аникеевой, удрав с лекции... Такие вот думы и сны шлют боги-хранители. Кого — хлестнуть по рукам, отшибая охоту к злодейству. Кого — предупредить об опасности, кого — усовестить за совершённый грех... Хотя — какой грех я совершил? Жил вроде как все — под крылышком у родителей, ссужавших ненаглядному чаду десятки и двадцатки, в тепле и относительной сытости, равнодушно проходя мимо чужой беды, даже отворачиваясь от нищих в подземном переходе.

Не хуже других. Не хуже — кого? Сандро? Заура? Аланского царевича?

Он вздрогнул и испугался до икоты, неожиданно осознав, что не видит Баттхара. Оглянулся и заорал:

— Стой!!!

И сломя голову ринулся вниз по тропе.

Баттхар лежал ничком шагах в двадцати. Он ни разу не пожаловался на усталость и боль в ране. Просто вдруг упал, потеряв сознание.

— Мать твою, — прорычал Антон, лихорадочно приводя царевича в чувство. — Что ж ты молчал? На тот свет решил смыться, да? А мне тут вешайся на осине?

— На какой осине? — вяло поинтересовался Баттхар.

Антон с шумом вдохнул воздух.

— Ну-ка, живо садись на Малдера. Слезешь — прибью собственноручно.

— Ну и вешайся потом, как обещал, — сказал царевич, покорно залезая в седло.

На перевале их застал ливень. Тропу, кое-где пролегающую через ледяные островки, размыло в тёмно-коричневую жижу, и эта жижа медленно стекала вниз, норовя утащить за собой и обоих осликов, и их хозяев.

Те уже не пытались укрыться. Вся одежда промокла в мгновение ока, жестокие струи хлестали, казалось, отовсюду, и чудилось, будто откуда-то — то ли из чрева горы, то ли с серо-сизых небес — раздаётся издевательский хохот. Так духи перевала смеются над самонадеянными путешественниками, что отважились бросить им вызов.

Малдер и Скалли ревели в два голоса и упрямо норовили повернуть назад. Пришлось завязать им морды и вести в поводу — хотя, честно признаться, Антон и с открытыми глазами почти не разбирал дороги. Баттхара на этот раз поставили впереди, и он яростно и упорно, до крови закусив губу, продирался сквозь шторм. Антон шёл чуть сзади, за правым плечом, чтобы царевичу всё время казалось, будто его вот-вот обгонят. Он видел, с каким трудом Баттхару даётся каждый шаг. Болезнь ломала его, и он то и дело вытирал слезящиеся глаза. Да и самого Антона так и подмывало остановиться. Сесть на корточки, свернуться клубочком и замереть в блаженной неподвижности, наплевав на холод и дождь.

Один человек, опытный альпинист, истоптавший весь Кавказ и Тянь-Шань и успевший наследить даже на Памире, в международном лагере у подножия пика Коммунизма, рассказывал, что однажды чуть не замёрз на плёвом, в общем-то, восхождении. Была страшная непогода, вершину затянула серая мгла, а он стоял на страховке, на крошечном скальном выступе, и отчаянно зяб, сжимая в мокрых рукавицах твёрдую, как лом, верёвку. Зубы стучали так, что он всерьёз опасался сломать их. А потом, видимо, наступил какой-то предел: дрожь незаметно исчезла, и стало тепло. Прекратил дуть ветер и валить снег, и он увидел перед собой пальмы и море. Он лежал на оранжевом песочке, а рядом сидела обольстительная женщина в ярком открытом купальнике. Он знал эту женщину: давно, когда он учился классе в четвёртом, она работала у них старшей пионервожатой. Он был тихо влюблён в неё и молча млел при одном её появлении.

— Пойдём купаться, — предложила она, и он безропотно поднялся с песка.

Она взяла его за руку, и они побежали к морю, к белым волнам, ласково наползающим на берег... А через секунду он очнулся, обнаружив, что болтается над пропастью, привязанный (слава Богу!) репшнуром к крюку, вбитому в трещину.

Хорошо бы и мне очутиться под пальмами, вяло подумал Антон. Да чёрт с ними, с пальмами — хотя бы в своей гостиной, возле батареи, и учуять носом аромат из кухни: мама оладьи печёт...

Однако вместо этого он ощутил, как участок тропы у него под ногами вдруг поехал. Он оглянулся, увидел искажённые лица Асмик и Баттхара и услышал дикий крик, перекрывавший шторм:

— Берегись!

Но, видно, холод сделал своё дело. Антон опоздал. Целое мгновение прошло, прежде чем он разглядел внизу, у ног, глубокую трещину, вдруг появившуюся посреди тропы. Она росла на глазах и, расширяясь, обваливалась мокрыми рыхлыми комьями. Он сползал туда, в бездну, — медленно, по сантиметру, но неотвратимо.

Баттхар бросился вперёд. Он успел упасть плашмя на осклизлые камни и ухватить Антона за край одежды. Бездна раскрылась под ними во всей красе — почему-то она казалась прозрачной и полной холодного голубого огня, но это был обман зрения: на самом деле далеко внизу хлестал чёрно-бурый селевый поток, и больше всего этот поток походил на вонючий ручей, стекающий в слив канализации. Баттхар не мог удержать — они по-прежнему медленно сползали вниз, но уже вдвоём.

— Брось, — крикнул Антон.

Царевич отрицательно покачал головой. Пропадём оба, мелькнула мысль. И не полоснёшь ножом по верёвке, как это сделал Заур. С огромным усилием Антон поднял голову и увидел над собой лица своих спутников. Асмик и Баттхар, оба мокрые, грязные и измученные до последней степени, тащили его наверх, на тропу, в четыре руки...

Странно, но им удалось. Со стороны это, наверное, выглядело невозможным: три крошечные человеческие фигурки на размытом горном склоне, посреди разбушевавшейся стихии...

А потом Антон почувствовал животом твёрдый край откоса. Он с блаженством лёг на него, стараясь отдышаться. Его продолжали тянуть, он разлепил посиневшие губы и сказал: «Хватит уже».

Или ему почудилось, что сказал. Гроза грохотала вовсю, вселенская тьма сменялась ослепительными вспышками, и во время одной из них Баттхар вдруг протянул руку и равнодушно сказал:

— Пещера.

Они наверняка бы замёрзли. У них была крыша над головой, но не было ни щепки дров и ни одной сухой нитки. Выручили ослики. Их заставили лечь и прижались с их тёплым бокам, как к печке. И тут же уснули, словно кто-то выключил свет в комнате.

А утром небо очистилось. Солнце играло бликами на вершинах скал, заглядывало в пещеру и, забавляясь, срывало капельки с длинных сосулек. Антон проснулся и, поёживаясь, осторожно выполз наружу. И с изумлением огляделся кругом, поняв, что они попали не в пещеру, а в целый пещерный город. Весь левый берег каньона, вдоль которого они вчера шли, был испещрён полукруглыми входами, высеченными когда-то, несколько тысяч лет назад, в туфовых пластах.

Город тянулся на много километров. Ни одно здание, ни одна стена не была сложена из отдельных камней: всё было высечено в единой монолитной скале — надо думать, адским трудом многих поколений строителей. Никак не верилось, что эти дома, залы, соединённые крытыми галереями, кладовые, храмы, библиотеки и сторожевые башни сделаны людьми. Нет, зачарованно подумал Антон, медленно обходя постройки. Нет, это не могли сделать люди. А если и люди — то очень большие и сильные. И обладающие какой-то совершенно фантастической техникой.

— Вардзани, — хрипло проговорил Баттхар, выбравшись на улицу и встав рядом с Антоном. — Город каменных богов.

— Ты знал о нём? — спросил Антон.

— Слышал от отца. Но никогда не думал, что увижу собственными глазами.

Они долго бродили по нему, все трое: зачарованные и очарованные его величием — настолько древним, суровым, загадочным, что мороз пробегал по коже.

Город был пуст. Его обитатели или умерли, или ушли отсюда много тысячелетий назад. Наверняка когда-то те гулкие комнаты, в которые заходили путешественники, поражали изысканным убранством. Библиотеки были полны редчайших книг на многих языках, и величественная роспись украшала стены храмов. Здесь, в этом городе, бурлила жизнь. Здесь торговали и создавали произведения искусства, любили и ненавидели, решали государственные дела и наблюдали за звёздами, пили вино и возносили молитвы богам. Каким — этого никому из ныне живущих знать было не дано.