Призванный хранить

Ночь, можно сказать, спасла их: опустилась и укутала чёрным покрывалом, как обычно бывает в горах, неожиданно и быстро, словно выключили свет в квартире. Они слышали, как перекликались монголы, прочёсывая окрестности с факелами в руках, видели, как они сбились в кучу на вершине горы, у пролома, как спустили одного, самого лёгкого, на верёвке внутрь пещеры. Как взвизгнул от злости их предводитель и, кажется, рубанул кого-то из подчинённых саблей, вымещая ярость. Вот так и на тебе выместит ярость твой славный каган, злорадно подумал Антон, осторожно наблюдая за монголами из щели меж валунов. Непременно выместит, если посмеешь вернуться без добычи. И вряд ли ты умрёшь от сабли — тебе перепилят шею деревянной пилой или сбросят в яму с гадюками...

Потом Антон выскользнул из своего укрытия, сделал знак спутникам, и они втроём кинулись прочь. Как они ухитрились не свернуть себе шеи, мчась, как антилопы, по сильно пересечённой незнакомой местности, да в кромешной тьме (ночь выдалась ненастная, с тучами и нудным моросящим дождиком), осталось для Антона загадкой.

С рассветом они уже не бежали — плелись, еле переставляя ноги. Антон крепко сжимал саблю, что оставил ему Сандро. Правда, она представляла собой грозную силу лишь в умелых руках — ну да ничего. Он уж постарается подороже продать свою жизнь.

Что-то изменилось в нём с гибелью Заура. Он особо не прислушивался к себе, но чувствовал: прежнего Антона Изварина больше нет. Того Антона — вроде бы достаточно взрослого и самостоятельного (однако время от времени стрелявшего у родителей десятку до стипендии), в меру неглупого, в меру спортивного (то есть, по его собственным понятиям, не хлюпика), но не совершившего в жизни ни одного значительного поступка и никогда не отвечавшего ни за кого, кроме себя. Да и за себя, если вдуматься...

Вместо него появился на свет иной человек, никогда не видевший метро и не пробовавший хот-дог с кока-колой. Понятия не имеющий, что такое спасательная служба, и руководствующийся в жизни одной нехитрой дилеммой: убей — или умри сам.

Этот мир наконец-то узнал его. И принял как равного.

Река, о которой упоминал Заур, звалась Ингури.

Рассказывают, что много веков назад, когда мир был другим, в этих местах было большое селение. И жила в этом селении юная девушка по имени Ингури. Многие мечтали назвать её своей женой, ибо Ингури была так красива и стройна, что месяц по ночам спускался с небес, чтобы полюбоваться на неё. Любая работа спорилась в её руках, она лучше всех умела и убрать урожай с поля, и подкрасться к дикому зверю на охоте. И в воинских упражнениях ей не было равных даже среди парней, а это было немаловажно: времена были суровые, и коли нападал враг — некогда было разбирать, кому браться за оружие и защищать свой дом.

Пришла пора — и Ингури полюбила. Всем был хорош её избранник: и пригож собой, и силен, и ласков со своей нареченной, лишь мать девушки почему-то относилась к нему с настороженностью, а почему — не сказывала. Да Ингури и не послушала бы её. Свадьбу сыграли, как и положено, в месяц медового сбора. Построили молодые дом на берегу реки и стали жить душа в душу.

Однажды отправились молодые супруги в лес по берегу вдоль реки, вверх по течению. Вдруг видят: идут враги на их селение. Много врагов — целое войско. Ингури и её муж спрятались в высокой траве, скрыла их трава.

— Надо бежать в селение, — сказала Ингури, — предупредить, чтобы брались за оружие. Но супруг её неожиданно затрясся от страха и возразил:

— Нет, врагов много, и кони у них свежие. Нас догонят и убьют. Поэтому лучшее, что мы можем сделать, — это лежать тихо, и тогда нас не заметят.

Ингури смотрела на мужа с удивлением. И даже засомневалась: а не ошиблась ли она, не злые ли духи, приняв обличье любимого, навязались к ней в попутчики, а другой, настоящий её супруг в это время мечется в поисках суженой? Да нет. Вот он, рядом, можно дотронуться рукой. То же мужественное и красивое лицо, буйные волосы цвета густого мёда, то же тело, знакомое до каждого изгиба, до последней родинки и всё ещё волнующее, заставляющее её сердце биться быстрее. Вот только глаза...

Глаза были другие, потому что в них жил страх. И — странное дело — почти ненависть к ней, Ингури.

— Но ведь они убьют всех, — прошептала она. — Неужели ты...

— Убьют — значит, такова их судьба, — отрезал он. — А если кто и выживет — мы скажем, что враги прошли мимо нас стороной и мы их не заметили. Никто не сможет нас осудить. И не думай ослушаться меня, иначе...

Он вынул нож и приставил к горлу девушки. Она не испугалась. Наверное, она всё ещё любила его, своего мужа...

— Не бойся, — сказала она. — Спрячься получше, а я постараюсь отвлечь врагов на себя.

И — побежала.

Она слышала, как закричали в ярости враги за её спиной. И ей почудилось, будто её возлюбленный указывает им в её сторону. Она не остановилась, даже когда они пустили стрелы, и две или три из них вонзились ей в спину. Поняла Ингури, что сейчас умрёт, и бросилась в реку. Не затем, чтобы спастись, а чтобы её кровь окрасила воду. Тогда, думала она, люди из селения увидят, что река изменила цвет, и, может быть, поймут...

Так и случилось. Сельчане заметили посланный им знак и вовремя взялись за оружие. И прогнали врагов.

Много лет минуло с тех пор. Так много, что история постепенно превратилась в красивую сказку: никто не знает, где именно стояло то селение, и стояло ли вообще, что за народ жил там и что стало с предателем, оценившим свою жизнь выше чести. Ничего этого людская память не сохранила. Лишь имя девушки, которое стало потом именем быстрой и полноводной реки...

Вода в которой (Антон присмотрелся) и вправду имела розоватый оттенок. Наверное, где-то соприкасалась с медным месторождением.

— Нипочём не переправиться, — задумчиво сказал практичный Лоза, глядя на тот берег. — Снесёт.

— Говорил я: наврал ваш Заур или перепутал, — недовольно буркнул Баттхар, и Антон в очередной раз пожалел, что имеет дело с царским сыном (в морду не заедешь — мало ли как к этому отнесётся ихнее консульство...)» — да и двух холмов с мечетью что-то не видно — только ледник...

— Значит, идём вверх по реке, — сказал Антон. — Мы должны найти брод.

Туман медленно рассеивался, вызывая у Антона глухое раздражение. Погода обещала быть ясной, и сейчас он ненавидел её всей душой. Лучше бы опять пошёл дождь — нет, ливень с градом и снегом, и чтобы снова опустилась непроглядная серая мгла, в которой можно так славно раствориться, едва заслышав где-то в стороне топот копыт, стать невидимкой...

Он шёл впереди — оба его спутника как-то сами собой признали за ним старшинство, и не только по возрасту. Это обстоятельство нисколько не грело его честолюбие — наоборот, рождало нервную дрожь: а справлюсь ли? И где, в самом деле, этот чёртов брод? Спросить бы, да не у кого. Ни указателя, ни туристской схемы, ничего. Дикари, мать их...

Под ногами скрипели камни — не особенно крупные, но противные, с острыми краями. А потом Антон случайно наподдал ботинком какой-то предмет: предмет звенькнул с радостной готовностью, описал в воздухе дугу и снова упал на землю. Антон поднял его и повертел в руках. Это оказался кусок проволоки, толщиной примерно с карандаш, изогнутый в виде скобки с носиком посередине и крючками по краям. Несколько секунд Антон озадаченно разглядывал находку, прежде чем мозг наткнулся на правильную аналогию.

Ручка от походного котелка.

Причём — он поклясться бы мог — от котелка, купленного за российские рубли, в магазине спортивного и туристского снаряжения, в самом начале далёкого теперь XXI столетия.

«Этого не может быть, — твёрдо сказал он себе. — Этого не может быть, потому что не...

А, собственно, почему нет?

Ведь перенёсся же я сюда, в это захолустье, по чьей-то злой воле... Так, может быть, этот кто-то наконец наигрался и решил отпустить меня домой? Антон даже зажмурился от подобной мысли.