Призванный хранить

Он увидел его, но не сразу осознал то, что видит. А осознав, почувствовал, как желудок отвратительно-мерзким холодным комком скользнул куда-то вверх к горлу.

У двоих на боку висели изогнутые сабли в простых чёрных ножнах — оружие, сразу видно, не слишком дорогое, но добротное, настоящее, отнюдь не бутафорское. Этакий рабочий инструмент, словно топор у плотника. Или отвёртка у электрика... У третьего — того, кто говорил с ним, из-за спины выглядывала рукоять прямого меча-кончара. Ещё двое были вооружены луками с костяными накладками. Антону уже приходилось видеть похожий лук.

— Значит, не спасатели, — пробормотал он с ноткой обречённости.

Они сидели в каменной пещере, вокруг костерка, что теплился на дне неглубокой ямки. Пещера была крошечная: пятеро помещались здесь с трудом. Шестой, совсем молодой безусый парень, возраста примерно Паши Климкина, большую часть времени проводил снаружи, с лошадьми. Вход в пещеру был плотно завешен шкурой, чтобы никто сторонний не засек огонь. Дым от костра куда-то уходил — Антон видел, как он, достигнув низкого свода, сворачивался в змейку и исчезал: наверное, пещера имела и другой ход наружу. Всё правильно: слишком щедрым подарком было бы для врагов застать таких матёрых волков в норе с одним выходом... А это были волки — стоило взглянуть на них повнимательнее. И оценить вечно настороженные глаза, расслабленные и одновременно напружиненные позы, руки, едва ли не с младенчества приученные к оружию, да и само оружие, которое даже сейчас, на отдыхе, было рядом — только выхватить...

Антону вдруг сделалось неуютно и страшно. Сначала, оказавшись здесь, в Зазеркалье, страха он не испытывал — лишь ощущение чего-то нереального, чего быть не могло в принципе. Это как во сне: какие бы мерзкие чудовища ни одолевали, ты знаешь, что стоит повернуться на другой бок — и они тотчас исчезнут. Эти мрачные бородатые люди исчезать не собирались, можно было вертеться до посинения. И от осознания этого самая настоящая ледяная тоска сковала сердце.

— Удивительно, что ты выжил, — проговорил тот, с мечом за спиной. — Сказать по совести, надежды почти не было. Если у тебя и были спутники, им наверняка повезло меньше.

Антон едва не подпрыгнул на месте.

— Вы и их нашли?

— Нет. Только тебя. Сначала мы решили, что ты купец, чей караван угодил под лавину. Но при тебе не нашлось ни вещей, ни оружия. Вообще ничего.

На паломника ты тоже не похож... Кто ты? И как здесь оказался?

Антон вздохнул и отвёл глаза. Самому бы знать.

— А вы-то сами кто? Разбойники?

Они улыбнулись, но не засмеялись, глаза остались серьёзными. Только самый молодой, тот, что состоял при лошадях, расслышав вопрос, фыркнул, не сдержавшись.

— Нет, не разбойники. Мы кингиты, состоим на службе у харал-гаха[8] Османа.

— А кто это — Осман?

Кто-то толкнул парнишку в бок, предупреждая, чтобы не распускал язык. Тот смутился.

— Ты слишком много хочешь знать, незнакомец.

— Да, наверное. — Губы у Антона предательски дрогнули. — Но я... Я совсем чужой здесь.

Старший, с мечом за спиной, нагнулся и подбросил в костёр несколько сухих веток. Огонь, угасший было, снова всколыхнулся, отгоняя мрак, и Антон увидел настороженность в направленных на него глазах.

— Вижу, что чужой, — проговорил старший. — Судя по лицу, ты не хазарин, не монгол, не алан... Я бы решил, что ты из страны русов. Если так, то ты проделал долгое путешествие. И твоя одежда... — Он дотронулся до рукава синей ветровки, в которой Антон угодил под лавину. — Это ведь не шёлк? Хотя очень похоже...

— Это капрон, — буркнул Антон и жестоко прикусил язык. Видя, что его не понимают, он прошептал с горячей мольбой: — Не оставляйте меня здесь. Возьмите с собой, куда бы вы ни направлялись! Думаю, я смогу вам пригодиться.

Они снова переглянулись. Старший поколебался (сердце Антона в волнении пропустило пару ударов), потом поджал сухие губы и сказал:

— Нет. До утра можешь погреться у огня и выспаться. Если хочешь — мы дадим тебе еды в дорогу и тёплую одежду. Но с рассветом наши пути разойдутся.

Сказано было непреклонно — этот человек, похоже, не привык, чтобы ему перечили. Антон понял, что спорить ни к чему. В носу вдруг засвербило, он отвернулся и произнёс с нехорошей хрипотцой:

— Стоило тогда меня выкапывать. Оставили бы, где лежал.

Ему не ответили. Все отвернулись и с преувеличенным равнодушием занялись кто чем: кто осматривал оружие, не появился ли вдруг какой-нибудь изъян, кто вяло дожёвывал остатки ужина, кто налаживался спать, завернувшись в одеяло.

Он откинул полог и вышел из пещеры. Ночь окутала его — беззвёздная, хмурая, какой была тогда, в том мире, откуда его унесло лавиной. Возникла никчёмная мысль: Казбек наверняка уже вызвал спасателей, те нашли мой выпотрошенный рюкзак под снегом, пропахали склон вдоль и поперёк, с каждой минутой мрачнея лицами, вызвали вертолёт до базы, бросив с раздражением, почти с ненавистью: «Понесло вас, чертей...» Мрачный Казбек, тихонько рыдающие в обнимку Светка с Динарой, думать не думавшие, что их каникулы завершатся так ужасно. Мама с отцом — те вообще с ума сойдут... Подать бы им весточку, что жив, чтобы не убивались — да поди попробуй, добеги тут до ближайшего телеграфа...

Антон не удержался и всхлипнул. Мальчишка, чистивший коня у пещеры, бросил своё занятие, подошёл и тронул за плечо.

— Не обижайся на Заура, путник. Он правильно поступил. Лучше тебе не знать, куда мы идём. Знай только то, что встречать нас там будут не вином и не хлебом.

— Догадался уже, — буркнул Антон. — Можно хоть спросить, как тебя зовут?

— Лозой дома прозвали, — охотно откликнулся мальчишка. — А тебя? А то всё «путник» да «чужеземец».

— Антон. Антон Изварин.

— Странное имя. — Он подумал и осторожно спросил: — Так ты правда родом оттуда, с севера? Нет, можешь не отвечать, я не неволю...

— С севера, — вздохнул Антон. — Как это у вас называется... Из страны русов. Я бы тебе больше рассказал, тайны тут нет. Да боюсь, не поверишь.

Лоза понятливо кивнул: в самом деле, мало ли странного, чудного, волшебного, а иногда и страшного могло случиться с человеком, преодолевшим такой длинный путь, да ещё и в одиночку... Не хочет говорить — что ж, его право.

— Не держи зла на Заура, — повторил он. — Он уже пятый год мне вместо отца. С тех пор как воины Тохтамыша истребили наше селение.

Он помолчал, глядя перед собой сухими глазами.

— Они пришли утром, едва рассвело, и принялись ловить наших девушек за волосы. Отец выбежал из дома и зарубил троих монголов. Он бы убил и больше — он был очень сильным, мой отец... Они так и не сумели к нему подступиться — боялись его сабли. Саблю отец выковал сам, закалил её и сделал рукоять из турьего рога. Монгольские клинки рассыпались под его ударами. Поэтому они и не смогли одолеть его врукопашную — только когда подоспели их лучники...

Моя мама тоже умела владеть оружием — отец выучил. Это не по обычаю, не женское это дело — воевать. Но отец сказал: Господь послал нам смутные времена, и нужно быть готовыми ко всякому. Она подобрала саблю убитого монгола и встала перед дверью дома. Воины Тохтамыша засмеялись, увидев женщину с оружием. Но потом перестали смеяться. Никогда не прощу себе, что не был там.

Он отвернулся, чтобы Антон не заметил слезинку на его щеке, едва тронутой первым пушком.

— Я подошёл к мёртвому отцу и вынул клинок из его руки. Теперь я должен был мстить. Я и хотел мстить — сейчас, немедленно, пока монголы не ушли далеко. Я мог их догнать: кровь ещё не высохла и не ушла в землю. Один человек, что был там, не пустил. Он сказал: мало проку будет, если ты сразу погибнешь, не успев убить никого из врагов. Те только посмеются. Сначала нужно стать сильным. И я пришёл в крепость Сенген, к харал-гаху Осману.

— Это далеко отсюда? — спросил Антон.

— Далеко, — отозвался Лоза и махнул рукой в сторону хребта. — Много дней пути на юг и восток, к Севанскому озеру. А что твои родители? Они живы?

8

Харал-гах — предводитель харала, передового отряда в войске или передовой крепости.