Тайна оберега

Весь следующий день у стен первопрестольной стояла относительная тишина: оба войска готовились к решающему сражению. В стане Пожарского не дремали и, понимая, что на казаков надежды нет, укрепляли позиции. Главные силы ополчения стянули к Москве-реке, в том числе и свежие отряды Дмитриева и Левашова.

Над землёй опустилась ночь. Оба лагеря затихли, только костры, озаряющие неровным светом округу, тревожно вздрагивали в темноте. Хитрый польский гетман тоже не сидел, сложа руки, а готовил новый удар. Выслушав лазутчиков, пан убедился, что русским оборонять левобережье Москвы-реки будет значительно труднее, и перенес свой лагерь к Донскому монастырю. Вместо каменных стен Белого города здесь оставались лишь рвы и валы с остатками полусгоревшей деревянной стены, а заметив откровенное нежелание казачьего табора воевать, Ходкевич пришёл к окончательному решению наступать именно на Замоскворечье.

Время близилось к полуночи, когда в шатёр польского воеводы зашёл высокий человек в добротном жупане, охваченном дорогим поясом. На груди мужчины тускло поблёскивал гусарский полудоспех, благодаря чему он выглядел гораздо мощнее, хотя тонкие кисти рук говорили, что на самом деле пан худощав, и вряд ли его основным занятием является война. Сняв шишак с забралом, визитёр открыл взору коротко стриженные отливающие медью волосы. Удлинённое лицо с прямым носом выглядело довольно привлекательным, но тонкие презрительно сложенные губы портили картину. В глубине серо-голубых глаз пана застыло безразличие мертвеца, и сразу становилось понятно: ради своей выгоды этот человек не остановится ни перед чем. Щегольски оправив усы, гость поклонился гетману и поинтересовался:

– Вызывал, пан Ходкевич?

– Заходи, Якуб, – и гетман жестом приказал сесть. Оглядевшись, визитёр опустился на скамью и с интересом уставился на военачальника. – Пан Залевский, ты уверен в своём человеке? Он действительно может помочь Орлову провести часть обоза и отправить к нашему гарнизону в Кремле?

– Не беспокойся, Ян, – снисходительно улыбнулся гость. – Он в таборе Трубецкого не раз бывал, с казаками знакомство водит и каждый закоулок там знает. Трусоват, правда, – задумался Залевский и усмехнулся. – Смелым делается лишь, когда о деньгах слышит.

– Ну, за этим дело не станет, – пообещал гетман. – Лишь бы всё сладилось. Его задача – казакам Трубецкого зубы заговорить.

– А с чего это Орлов согласился обоз вести?

– Первый раз что ли русские бояре своих предают? И твой человек, знаю, не мужик лапотный, – скривившись, хохотнул гетман и пояснил: – Орлов королю Сигизмунду донос на Пожарского написал, а в награду запросил отдать ему земли княжеские. Вот теперь и выслуживается. При живом Пожарском вотчины боярину не видать, – ядовито улыбнулся Ходкевич. – Я для охраны обоза шестьсот казаков даю. Думаю, справятся. Так что зови своего русского.

Вскоре небольшой обоз двинулся к казацкому табору. У Замоскворецкого моста его остановил караул.

– Кто такие?

– Не признал что ли? – усмехнулся ехавший рядом с Орловым всадник.

– А, это ты, Фрол Акимович… С чем пожаловал?

– Да вот с боярином пехоту ведём. Шанцы22 вдоль крепостной стены копать велено.

– Ну, проходите, коли так – зевнув, пробурчал караульный и лениво посторонился.

Гружёные телеги, сопровождаемые отрядом пеших людей, прогромыхали по деревянному покрытию моста.

Минуя государев сад, польские приспешники пробрались в Кремль и передали продовольствие осажденному гарнизону, а на обратном пути, воспользовавшись беспечностью казаков Трубецкого, захватили острожек в Ендове и церковь Святого Георгия.

Узнав о наглом проходе польского обоза, Пожарский выругался и только плюнул в сторону беспутной казачьей вольницы. А чего ещё оставалось делать воеводе?

В ожидании неизбежной схватки солнце нехотя поднялось из-за горизонта, окрасив стены Белого города зловещими алыми пятнами. Готовясь пролить горячую человечью кровь, обе дружины вновь выстроились в боевые шеренги. Зная, что у противника преобладает конница, Пожарский расположил стрельцов по рву Земляного города, там же поставил и две пушки, а отборные конные сотни встали перед валом: им предстояло принять на себя первый удар польской кавалерии. Левашов во главе своего отряда с Долматовым по правую руку напряжённо всматривался в грозные ряды противника.

Визгливый вой трубы вновь разрезал воздух, и, надеясь сходу смять лёгкие шеренги ополченцев, конная лавина покатилась вперёд. Тут же залпы вражеских пушек слились с гортанным грохотом русских орудий, а со стен Кремля в спину дружинникам гаркнули стволы польского гарнизона, и невообразимый гам повис над землёй. Ядра, вгрызаясь в ряды всадников, разрывали их целостность и, разметая пыль, металл и плоть, выхватывали бесчисленные кровавые жертвы. Дым, расстилаясь по полю, выедал глаза, терпкой горечью вяз во рту, колюче щекотал ноздри. Конский топот перемешался со скрежетом стали, злобные возгласы перекрывали глухие удары падающих тел, предсмертные стоны раненых терялись в истошных криках людей и угрожающем ржании лошадей, и всё это звенело неистовым пронзительным набатом.

Ряды поляков рассыпались и, столкнувшись с ратниками ополчения, завязались в единый гремучий клубок. Более подвижные русские всадники, шустро уворачиваясь от ударов тяжёлой конницы, вновь подлетали к противнику, болезненно его жаля. Посечённые гусарские крылья разлетались взъерошенными перьями, драные клочья шерсти и тканей подхватывались ветром, запахи гари, пота и крови пропитали воздух. Страшное побоище металось по полю, теснилось, вращалось, сбивалось, превращая землю в жуткую кашу и, смешивая и своих, и чужих, добивало раненных, безжалостно втаптывая поверженных людей в вязкую жижу. Казалось, у стен Москвы беснуется чудовищный смерч, и, захватывая в смертельную воронку всё на своём пути, он, откатываясь, выплёвывает растерзанные человеческие тела и туши покалеченных животных.

Стараясь переломить ход сражения, Ходкевич вновь и вновь посылал свежие подкрепления, и вскоре практически все силы гетмана были втянуты в кровавую бойню. Уже пять часов русские сдерживали наступление польских полков. Сражаясь в гуще сечи, Левашов давно потерял счёт времени и только ожесточённо продолжал крушить упорно наседающих гусар. Нескончаемый лязг металла звенел в ушах тягучим гулом, будто над головой висел церковный колокол, возвещающий не то о великой победе, не то о горьком поражении. Глаза, застилаемые потом и потоками крови, уже не видели ничего, кроме ярости перекошенных гримас, оскала обезумевших лошадей, беспомощно вскинутых копыт, отблеска стремительных клинков и падающих останков растерзанных врагов. Тело Евсея, поддавшись неизвестным силам, успевало уворачиваться от стремительных ударов, а его руки, налившись злобной местью, несли неминуемую смерть врагам. Без конца отражая атаки, княжич рубил, отскакивал и вновь вгрызался в жестокую свару, действуя со своим конём единым целым. Порой Левашов замечал промелькнувшие лица Болеслава, Степана или Прохора, но вновь подоспевший враг заставлял его, забыв обо всём, драться, драться, драться и убивать, убивать, убивать.

Наконец, не выдержав бесконечного наступления поляков, ряды ополчения подались назад. В отчаянной попытке сдержать отступление Левашов устремился вперёд, но в этот момент его конь, сражённый выстрелом из пищали, повалился, и Евсей вылетел из седла. Упав на мягкое брюхо чужой убитой кобылы, княжич мгновенно вскочил на ноги, но уже не в силах сдержать отступления отряда яростно зарычал. Поляки напирали, смятые русские падали и неизбежно вытаптывались в землю, но Левашов словно не замечал, что он остался один, упрямое отчаянье наполнило его сердце, и сабля княжича продолжала нести смерть врагам. Куча трупов вокруг него росла с каждой минутой, но свинцовая тяжесть начала сковывать руки, а поляков становилось всё больше.

В злобном намерении срубить голову отчаянному русскому, к Евсею подлетел гусар. Увернувшись от удара, княжич следующим движением резанул ногу польского коня, и животное, издавая хриплое ржание, рухнуло, опрокидывая и подминая тяжёлого всадника под себя. Левашов рубанул врага, но тут на помощь гусару подоспел пехотинец. Одним ударом Евсей смертельно ранил одного и молниеносным взмахом отразил выпад второго противника, как сзади к нему подлетел всадник с кончаром. В последний момент Евсей резко отшатнулся, но вражеская сталь всё же достигла цели, скользнув жгучей змеёй по плечу. Не обращая внимания на боль, Левашов, развернувшись, схватил рукой холодный клинок, не позволяя гусару вновь размахнуться, и рывком выдрал его из седла, но тут другой подоспевший поляк нанёс удар по шлему княжича.

22

Шанцы – земляной окоп и вообще полевые укрепления.