Страница 12 из 13
– Ну, хорошо, оставим это. Вы уже выбрали себе направление для занятий? Что вас больше всего интересует?
– Конные скачки, – признался он.
Оба весело рассмеялись.
По совету принцессы он нанес визиты ее двоюродной сестре Марии-Луизе и архиепископу Лондонскому, снабдившими его рекомендательными письмами. Архиепископ, кроме того, познакомил его с милым юношей, дальним своим родственником Эриком Гамильтоном тоже собиравшемся учиться в Оксфорде, с которым они и отправились налегке на вокзал Паддингтон и убыли минута в минуту по расписанию на рекогносцировку в Оксфорд.
С небольшой привокзальной площади ехали по прибытию в поместительной карете: старинный университетский город на берегах Темзы не жаловал дымные автомобили. Эрик, бывавший здесь не раз, обращал внимание на достопримечательности. Крытый рынок. Музей Ашмола. Церковь Святой Марии. Башня Карфикса. Паб «Зеленая таверна».
– Ему больше трехсот лет.
– Запомним, – отозвался он.
Потянулись здания университетского городка.
– Смотрите, Феликс, это Крайс-Черч, самый больший колледж Оксфорда. Видите колокол на башне? Это «Старый Том», звонит каждый вечер по сто одному разу. С того самого времени, когда здесь жили монахи-основатели и им надо было сообщать заблаговременно о закрытии ворот, чтобы они успели вовремя вернуться.
– Из паба, разумеется?
– Откуда же еще?
Ректор принял его на редкость любезно. Попросил Эрика подождать в приемной:
– Начнем с русского гостя. У него наверняка больше вопросов.
Рассказал об университетской жизни, распорядке занятий: запорожская вольница! Каждые два месяца трехнедельные каникулы, летом студенты разъезжаются на три месяца.
Прошлись по территории. Учебные корпуса, бывшие монастыри, с высокими стенами в окружении парков, теннисные корты, зеленая площадка для любителей гольфа. В первый год учебы, говорил ректор, ему придется жить в студенческом кампусе, в дальнейшем может при желании снять квартиру или дом в городе.
Подыскали подходящее помещение на первом этаже. Зала с зарешеченным окном выходящим во двор, рядом небольшая комнатка с диванчиком.
– Это подобие клуба, – пояснил ректор. – У тех, кто здесь живет, собираются вечерком на стаканчик виски соседи. Второй стаканчик, – глянул с иронией, – нежелателен. Ну, отдыхайте, устраивайтесь.
Перед обедом лакей принес ему студенческую форму: черная блуза, квадратная шапочка с кисточкой.
«Неплохо… – крутился он у зеркала, – новый образ». Вечером постучали в дверь: почтальон вручил очередную телеграмму от матушки. Знакомый мотив: всю ночь не спала, не давала спать бедному Папа, отчего молчит, не пишет о здоровье?.. Он пробегал торопливо строки послания: гостили Апраксины, тоже волнуются за него, Кутузовы благополучно доехали, погода чудная, перепадают дожди. Решился вопрос о его воинской повинности, пусть не беспокоится. Все Джунковский: обрисовал ситуацию в черном свете, она самолично отправилась в Ай-Тодор с письмом Будберга и копией Всеподданнейшего прошения. День спустя был у них Государь и все живо устроилось помимо Будберга: послано письмо военному министру, подписанное Его Величеством: от службы он освобожден…
До начала занятий оставалось несколько дней, он приступил к обустройству жилья. Боковую комнатку превратил в спальню. В углу повесил иконы, над кроватью лампадку. Большая комната, решил, будет гостиной. Взял в пользование фортепиано, накупил цветов в вазах. Расставил на полках книги, на секретере безделушки и фотографии: родителей, покойного брата, Димочки в кадетской форме. Лежал с ногами на койке, перечитывал в который раз пришедшее накануне письмо от любимого. Занят учебой, скучает, считает дни, когда увидятся. Стихотворение в конце:
«Ты сам не знаешь, как прекрасен,
Красив, коварен и опасен.
Ты сладкий сон моей мечты,
В душе моей один лишь ты.
Ты сам не знаешь, как прекрасен,
Дурман любви твоей опасен,
Я светлячком лечу в него,
Исполнен чувствия сего.
Ты сам не знаешь, как прекрасен,
В груди моей огонь не гаснет,
Тоскует сердце по тебе.
Как будто бы стрела во мне.
Ты сам не знаешь, как прекрасен,
Во мне клокочет буря страсти,
Твой образ мнится мне во сне.
Он в каждой ночи, в каждом дне»…
«Милый друг! – прижал он к губам пахнущий знакомыми духами листок. – Как я по тебе скучаю!»
Гостиная к вечеру полна студентами. Пили, пели, болтали до утра. В считанные дни он со всеми перезнакомился.
Потекли дни учебы. С утра ненавистный холодный душ, плотный завтрак, студенческая аудитория со старинными портретами на стенах: Исаака Ньютона, Чарльза Дарвина, Майкла Фарадея. К наукам его не тянуло: слушал вполуха лекторов, что-то записывал в тетрадь. Плавал после полудня в закрытом бассейне или играл в лаун-теннис, в котором на удивление быстро преуспел. Дальше священное для англичан чаепитие между ленчем и обедом, «файф-о-клок». Все расходятся по комнатам, чтобы позаниматься наедине, полистать конспекты, почитать.
Находилось время для досуга. Обедал периодически в русском посольстве, посещал семью опального великого князя Михаила Михайловича женатого на графине Торби, побывал на выставке русских художников, был в королевском театре Ковент-Гарден на представленном Дягилевым в рамках Русских сезонов «Лебедином озере» с волшебной Аннушкой Павловой. Сидели после спектакля в ресторане, он, Аннушка, Томочка Карсавина, болтали, веселились. Под парами шампанского он позволил себе грубоватую шутку в отношении общей знакомой, примадонны петербургского балета Кшесинской. Незадолго до этого она гастролировала в Лондоне, танцевала в паре с Нижинским балетный дивертисмент и любимую публикой «Русскую» в жемчужном кокошнике, имела ошеломительный успех и великолепную прессу.
– Как она управляется живя одновременно с двумя великими князьями, дядей и племянником? – спросил смесь. – Дарит радости по расписанию? Использует кроме парадного запасной вход?
Аннушка в ужасе заткнула уши, Карсавина возмутилась.
– Фи, Феликс! – воскликнула. – Что вы себе такое позволяете? Ужас что! Не ожидала от вас! Анна, я ухожу! – поднялась рывком из-за стола.
Он пробовал на другое время с ней объясниться, звонил по телефону в отель, где остановилась труппа – разговаривать с ним она отказалась…
Зима в тот год в Лондоне выдалась особенно суровой. В спальне не было обогрева, стужа как на улице. Ледяная постель – бррр! – невозможно согреться под двумя перинами. Утром вода в тазике для умывания замерзала, он прыгал клацая зубами по комнате пока одевался.
Первокурсникам, жившим в колледже, предписывалось возвращаться в кампус не позже полуночи, администрация строго за этим следила. Трижды нарушившие правило за семестр безжалостно отчислялись. Бедолагам, досрочно завершившим образование, устраивали шутливые похороны: коллективно отпевали, провожали шумной кампанией на вокзал под звуки траурного марша.
Живший на первом этаже он придумал, как помочь опоздавшим. Связывал из простыней веревку. Гуляки стучали ему в окно, он лез через чердак на крышу, скидывал веревку, тянул одного за другим наверх.
Авантюра едва не вышла ему боком. В одну из ночей в окно постучали, он сбросил веревку и поднял на крышу … полицейского. Не заступись прибывший ему на выручку архиепископ Лондонский, наверняка получил бы волчий билет. А так все обошлось строгим внушением.
– Похвально, молодец…
Слушавший его отчет батюшка благосклонно качал головой.
Из Лондона он привез морем целый скотный двор: быка, четырех коров, шесть поросят, бесчисленное множество птицы, все элитное, отменных пород. Живность переправили в Архангельское, где они провели лето. Даже редко улыбавшаяся матушка развеселилась когда они с отцом посвятили ее в комичное продолжение своих усилий по улучшению архангельского стада. Отец посчитал, что следует закупить в Британии еще трех молочных коров и породистого шотландского быка-шортхорна. Сказано, сделано: он телеграфировал в Лондон помогавшему ему торговцу: «Please send me one man cow and three Jersey women» («Прошу прислать одну мужскую корову и трех женских»). Смысл его заказа торговец понял: животные спустя какое-то время поступили в имение. История, однако, на этом не закончилась. Какой-то лондонский журналист раздобыл его телеграмму и напечатал в юмористическом разделе «Тайм», курьезный текст перепечатали в петербургских «Новостях дня», государь, говорят, читая газету умирал со смеху.