Страница 10 из 12
Нельзя отрицать, что наши управленцы все еще уделяют слишком много внимания внешним факторам, таким как рабочее место и график сотрудника, вместо того чтобы стимулировать творческий подход, на котором и строится успех компаний информационной экономики. Большинство менеджеров не осознает, как далеко простираются последствия ответа на вопрос: «Мы на работе что делаем – отсиживаем время или идем к какой-то цели?» В начале 1970-х Лес Эрнест из Лаборатории искусственного интеллекта Стэнфордского университета емко сформулировал хакерский ответ:
Мы судим о людях не по тому, сколько времени они бездельничают, а по их достижениям за достаточно долгий период, скажем за полгода[83].
Этот ответ можно понимать как с чисто практической, так и с этической точки зрения. Его практическая ценность в том, что творческий подход является главным источником производительности в информационной экономике, а творчество невозможно загнать в строгие рамки вечной спешки с девяти до пяти. Так что даже с чисто экономических позиций важно оставлять место для веселья и индивидуального творческого стиля, так как в условиях информационной экономики строгий надзор и контроль приводят к эффекту, противоположному ожидаемому.
Конечно, в рамках культуры проектов очень важно выставлять временны́е рамки с некоторым запасом, чтобы не мешать естественному творческому ритму выполнения задач. Разумеется, этический аспект здесь даже более важен, чем практические соображения: мы говорим о достойной жизни. Культура контроля за временем работника как бы подразумевает, что взрослые люди не доросли до ответственности за собственную жизнь. Что в любом учреждении, на любом предприятии есть только горстка зрелых самостоятельных людей, а прочим остается следовать исходящим от них указаниям. В этой культуре большинство сотрудников обречены на повиновение. Хакеры всегда уважали права личности и выступали против авторитаризма. Рэймонд так обозначает позицию хакера:
Боритесь с авторитаризмом, где бы вы его ни встретили, пока он не задушил вас и других хакеров[84].
Этика хакера напоминает нам, что, несмотря на продолжающийся отказ от личного достоинства и свободы во имя «работы», живем мы здесь и сейчас. Работа – лишь составная часть нашей гармоничной жизни, в которой должно быть место и для других страстей. Изменения в рабочем процессе должны выражаться в уважении к работнику как к человеку. Девизом хакера стали не слова «Время – деньги», а слова «Это моя жизнь». И без всякого сомнения, теперь это наша жизнь, и она должна быть насыщенной и полноценной, а не урезанной бета-версией.
Часть вторая. Этика денег
Глава третья. Деньги как движущая сила
Как мы уже увидели, хакерская этика подразумевает трудовую этику, бросающую вызов доминирующей в нашем мире этике протестантизма. Со многими аспектами отношения хакеров к работе легко согласиться – несмотря на продолжающееся господство протестантской рабочей этики в информационной экономике, рабочая этика хакеров постепенно распространяется за пределы круга компьютерных хакеров, находя новых сторонников среди информационных профессионалов.
Но когда мы переходим к следующей главной составляющей концепции протестантской этики Вебера – денежной этике, то есть нашему отношению к деньгам, – реакция неизбежно будет более радикальной.
Описывая данное измерение духа старого капитализма, Вебер говорит:
Summum bonum [лат. «высшее благо»] этой этики прежде всего в наживе, во все большей наживе[85].
В протестантской этике и работа, и деньги представляют ценность сами по себе. «Новизна» новой экономики заключается отнюдь не в отказе от старой цели стяжательства. Говоря по правде, мы живем в самую капиталистическую эпоху в истории, подходящим символом которой стало то, что традиционный антипод духа капитализма – пропитанное антирыночным духом воскресенье – стало настолько чуждо нам, что мы хотим, чтобы магазины больше не закрывались по воскресеньям, чтобы воскресенье стало еще одной пятницей.
Наше изменившееся отношение к воскресенью указывает на важный сдвиг в «протестантской этике» новой экономики: воскресенье, время отдыха, рассматривается главным образом как апофеоз потребления. Описанный Вебером пуританин XVII века сменился безудержным гедонистическим потребителем из века XXI. Таким образом, главный конфликт протестантской этики нашел сегодня новое разрешение. Собственно, конфликт заключался в том, что работа должна была способствовать дальнейшему процветанию и в то же самое время рассматривалась как безусловный долг.
Если работа – это высшая ценность, то неважно, приносит она прибыль или нет. А если высшей ценностью являются деньги, то работа больше не цель, а всего лишь средство. В капитализме былых времен труд ставился выше денег, что нашло отражение в массовом восприятии протестантской этики как протестантской трудовой этики. В новой экономике труд все еще является самостоятельной ценностью, но он подчинился деньгам. Конечно, многие еще считают, что труд важнее, и общество продолжает осуждать бездельников, даже если те достаточно богаты, чтобы не работать. Но баланс постепенно смещается в сторону денег, особенно с учетом того, каким образом в новой экономике создается богатство.
Финансовые результаты деловой активности (дивиденды) не так важны, как рост капитализации, то есть стоимости ценных бумаг. Отношения между трудом (прибылью) и капиталом сдвигаются в пользу капитала. К этому привели биржевые опционы, многочисленные стартапы, передача доли акций компании как форма поощрения сотрудников, а также частные лица, предпочитающие игру на бирже банковским вкладам. Протестанты XVII века запрещали и всячески преследовали азартную игру, а новая экономика всецело от нее зависит.
Рост значимости денег в новой экономике сопровождается укреплением ключевого для старого капитализма понятия права собственности, которое в небывалой степени распространилось на информацию. В информационной экономике компании стремятся максимизировать прибыль, закрепляя свои права на информацию с помощью патентов, торговых марок, копирайта, соглашений о неразглашении и т. д. Информацию охраняют так строго, что меры по ее защите делают офисы информационных компаний похожими на тюрьмы строгого режима. А радикальным отличием этики компьютерных хакеров от возрожденной протестантской этики с самого начала была принципиальная открытость. Как говорит «Файл жаргона»,
распространение информации приносит огромную пользу, и моральный долг хакера состоит в том, чтобы делиться опытом путем написания бесплатных программ[86].
Возражения против свободного обмена информацией исторически также уходят корнями в средневековые монастыри (один из принципов устава св. Бенедикта сформулирован в цитате из Библии, которую могли бы принять на вооружение многие предприятия новой экономики: «И от добрых речей надобно иногда воздерживаться»[87]); в монастырских уставах любопытство – то есть стремление к свободному получению информации – почиталось греховным[88]. Хакерская же этика восходит к этическим принципам науки. В своем знаменитом описании эволюции научной этики эпохи Возрождения социолог науки Роберт Мертон подчеркивает, что краеугольным камнем тогдашних представлений был «коммунизм», то есть представление о необходимости общего доступа к научному знанию[89], – идея, пришедшая в Возрождение из научной этики первого научного сообщества, платоновской Академии, основанной на принципе синузии – совместной работы и беспрепятственного обмена знаниями[90].
83
Brand. The Media Lab, p. 53.
84
Raymond. How to Become a Hacker. p. 236.
85
Вебер. Протестантская этика. С. 53.
86
«Файл жаргона», глава «Этика хакера».
87
Устав святого Бенедикта, глава 6.
88
Тертуллиан выразился лапидарно: «Ненасытная любознательность – признак еретика» («О прескрипции против еретиков», 14).
89
Классическая статья Мертона «Наука и технология в условиях демократии» (Journal of Legal and Political Sociology, 1 [1942]) перепечатана как «Нормативная структура науки» в сборнике The Sociology of Science: Theoretical and Empirical Investigations, 1973. Ср. р. 273–275.
90
Важность синузии обсуждается Платоном в Письме 7. Исследования показывают, что распространенный образ Академии Платона, выраженный, например, в помпезной фреске Рафаэля «Афинская школа», не соответствует историческим фактам. Академия была не столько университетским корпусом или студенческим городком, сколько определенной философией науки, принадлежность к которой не определялась формальным членством. Академия была группой ученых, встречавшихся в парке за пределами Афин. Парк назывался Академией, в честь афинского героя Академа. Утверждать вслед за некоторыми античными источниками, что Платон приобрел парк в собственность, так же абсурдно, как говорить, будто некто в наши дни может взять и купить Центральный парк Нью-Йорка, или объявить, что намерен выстроить в нем частный университет. У Платона вполне мог быть дом по соседству с парком. См. Baltes, Plato’s School, the Academy (1993); Cherniss, The Riddle of the Early Academy (1945); Dillon, What Happened to Plato’s Garden? Hermathena (1983); Glucker, Antiochus and the Late Academy (1978); Dusanic, Plato’s Academy and Timotheus’ Policy, 365–359 B.C. (1980); Billot, Académie (1989); и Gaiser, Philodems Academica: die Bericht über Platon und die Alte Akademie in zwei herkulanensischen Papyri (1988). Точно так же академия Фичино, в которой возродилась Академия Платона, была скорее не конкретным зданием, а возвращением к философии науки. См. Hankins, The Myth of the Platonic Academy of Florence (1991).