Страница 12 из 21
После этой речи старейшин весь Дарго взорвался возгласами и пальбой. В оглушительный, хлещущий по ушам кнут скрутились раскатистые боевые кличи воинов.
…На площадях и улицах зарокотали бубны и барабаны, напористо вклинилась гармонь, зачастив боевую лезгинку. Десятки горячих джигитов, сверкая булатом, принялись носками чувяков лихо чертить по земле дуги и прямые. Их крылатые руки то по-орлиному распластывались над содрогающейся твердью, то прижимались к плечам…
Перед их горящими взорами мельками леса, скалистые хребты гор, перевалы и снежные пики родины; плоские крыши саклей, усеянные ребятней, обожженные солнцем и порохом лица их братьев и сестер, кунаков и родственников, гостей и соседей из дальних селений, которых в Дарго согнала война. Здесь танцевали и пели в воинственных костюмах предков: и чеченцы, и ингуши, и черкесы, и кабардинцы, и балкары, и аварцы, лакцы и ботлихцы, даргинцы и каратинцы – здесь неистовствовал в танце весь Северный Кавказ, его защитники – верные сыновья, которые по очереди входили в огромный круг. Тут за каждым котлом убоины говорили на тридцати языках. Здесь один мешок муки делили на тридцать народностей. Но это пустой разговор. У каждого народа есть и воины, и пастухи, и кузнецы, и ювелиры, и садоводы. У всех есть и герои, и певцы, и мастера.
…Вот как об этом сказал мудрый Абуталиб31: «Здесь мы собрались у костра, ждем, когда будет готово мясо. Иные из нас родились и выросли в горах, другие – на равнинах. Одни – в холодных местах, другие – в теплых местах, одни на берегу реки, другие – на берегу моря. Одни – там, где есть поле, но нет быка, другие – там, где есть бык, но нет поля. Одни родились в местах, где есть огонь, но нет воды, другие – где есть вода, но нет огня. Там – мясо, тут хлеб, а там еще – фрукты, овощи. Там, где хранится сыр, развелись и крысы, там, где пасутся бараны, развелись волки. Кроме того – история, войны, география, разные соседи, природа.
Слово «природа» у нас имеет два значения. В одном случае – земля, трава, деревья, горы, небо, в другом – характер человека. Родная природа в различных местах способствовала появлению разных законов и обычаев.
В разных местах по-разному носят папаху, по-разному кроят одежду и обувь, по-разному строят дома. Над колыбелями поют разные песни. Они играют на пандуре, другие на таре. Струны для одних инструментов делают из козьих кишок, для других – из железа и серебра»» // Гамзатов Р. Мой Дагестан.>. Много мелодий у Кавказа, много ритмов и слов, но все они составляют одну песню. «Есть границы между языками, но нет границ между сердцами, – некогда сказал Шамиль. – И подвиги разных людей в конце концов сливаются в один великий подвиг!»
Тогда же у имама кто-то спросил:
– Зачем Кавказу так много народностей?
– Чтобы одна могла выручить и поддержать другую, если та попадет в беду или запоет песню.
– И что же? Выходили все выручать одного?
– Всегда. Хвала Аллаху, ни один народ не остался в стороне.
– И слаженно пелась песня?
– Слаженно. Ведь родина у нас одна – Кавказ.
…И правда, в тот роковой день не было среди горцев разногласий, не было и той скрытой кровной вражды в глазах тех, кто спустился на защиту Дарго из дальних ущелий. Общая беда и общая вера сплотили перед лицом смертельной опасности всех горцев, всех героев – войны и мира.
Глава 7
…Напряжение в войсках нарастало с каждой минутой. Высокое начальство Генерального штаба торопливо разошлось по своим полкам, помрачневший лицом главнокомандующий покинул их общество за обеденным столом.
…Оставшись в своем шатре один, граф Воронцов снова посмотрел на часы. До начала решительных действий оставалось не более четверти часа, а посланных генералом Пассеком в ставку Шамиля парламентеров до сих пор не было. Михаил Семенович нервничал. «Неизвестность! Qu'elle soit maudite!32 Эта жизнь похожа на черта. Ожидание – на пытку». Граф, заложив руки за спину, методично мерил шагами палатку. Скверное предчувствие, ощущение чего-то худого появилось у него еще за столом, когда звучали здравицы в его честь и тосты за победу русского оружия.
С обеих сторон стола ему приветливо улыбались, заглядывали в глаза, прочили блестящую победу и скорый финал экспедиции. Он улыбался в ответ, благодарил, что-то кому-то замечал по ходу беседы, а сам исподволь посматривал на дорогу, которая шла на Дарго. Она была уныло пуста. И если изредка на ней показывались всадники, то казаки отряда и горцы из аула с одинаковым напряженным любопытством всматривались в верховых, стараясь угадать: «свои» или «чужие». Обычно это были лазутчики-вайнахи, открыто и безбоязненно возвращавшиеся от русских позиций в свои пределы…
«И все же – победа или поражение?» – К последнему Михаил Семенович был не готов. Морща в раздумьях лоб, он подошел к бюро, на котором покоился трофейный Коран, завернутый в отрез аксамита – плотного узорного бархата темно-зеленого цвета. Этот ценный трофей егеря князя Барятинского подобрали в деле при Ацале33 после того, как штыками выбили из завалов горцев. Кто-то из туземных князьков уверял Воронцова, что сия священная книга мусульман принадлежала самому Шамилю, и ее якобы видели в руках Повелителя гор. Кто-то говорил что-то еще… Но, как бы то ни было, богато украшенный золотом и самоцветами, с серебряными застежками Коран лежал теперь перед ним и каким-то мистическим образом притягивал графа к себе. Когда книга, обтянутая смуглой кожей с золотыми полумесяцами, оказалась в руках главнокомандующего, он бережно приоткрыл ее и полистал страницы. Загадочная, едва ли не сказочная красота арабской вязи с узорчатыми бирюзовыми буквицами на миг очаровала его своей неведомой силой. Михаилу Семеновичу даже показалось, что он чувствует тонкий пряный аромат не то гвоздики, не то корицы от ее древних желтоватых страниц.
Внезапно граф испытал чувствительный толчок, словно кто-то невидимым кулаком стукнул его в грудь, под сердце… Он не желал верить своим глазам, но… сквозь густую чадру арабской вязи на него смотрел непроницаемый лик имама Шамиля. Да, это было то самое каменное лицо, которое он узрел в Червленной, когда задержался у зеркала. Как и тогда – имам изучающе взирал на него – своего нового врага и соперника, с которым ему сегодня предстояло скрестить клинки… Смотрел и зловеще улыбался чернильной тьмой своих внимательных, серьезных глаз, будто говорил: «Добро пожаловать в ад, генерал».
– Прочь, дьявол! Будь проклято твое имя! – Воронцов с силой захлопнул страницы, бросил Коран на бюро, словно пальцы его обожгли языки пламени. Видение как будто исчезло, но граф физически продолжал испытывать пугающую, необъяснимую зависимость от этого жуткого человека. Воронцову казалось в этот момент, что его связывал с Шамилем прочный незримый жгут отношений, который все крепче и гибельнее перетягивал его одряхлевшее сердце.
…За подсвеченной солнцем парусиной мелькали темные силуэты егерей, драгун и казаков – хвостатые каски, папахи, штыки и пики; слышалось командное зыканье ротных и батальонных командиров… а его сиятельство никак не мог отдышаться, избавиться от витавшего перед ним тягостного наваждения. Воронцов по-прежнему видел эти немигающие глаза, в которых не было места состраданию и милосердию, в которых гнездилось лишь хищное чувство удачи, погони, смертельного риска и непримиримой ненависти ко всему христианскому миру. Он вновь различал эту твердую складку губ, будто высеченную в граните резцом каменотеса, в уголках которых читалась знакомая насмешка и вызов ему – главнокомандующему русской армией на Кавказе.
И опять его будто кто-то толкнул, только теперь не в грудь, а в спину. Наместнику Кавказа послышался (как той, памятной ночью в станице) глухой лязг стальных челюстей адского механизма… Но если тогда граф сомневался, нынче отнюдь… Сей звук не принадлежал к разноголосью его войск. Он исходил из туманного чрева волчьих лесов и горных ущелий, где нескончаемой тьмою день ото дня уплотнялся числом заклятый враг.
31
А б у т а л и б – известный дагестанский поэт, близкий друг отца Расула Гамзатова.
32
Будь она проклята! (фр.).
33
Так называли гору, где происходило сражение.