Страница 3 из 61

Дневник. 1917–1923

Наиболее подходящее для себя общение Сомов нашел среди бывших гимназических товарищей – Бенуа, Нувеля и Философова – с прибавлением ранее незнакомых ему Л. С. Бакста и С. П. Дягилева, а также племянника Бенуа Е. Е. Лансере. Кружок самообразования, участники которого читали друг другу доклады по истории искусства, музыки и литературы, начал складываться вокруг Бенуа еще в конце 1880-х. Сомов присоединился к нему позднее, в начале 1892 г., хотя и присутствовал далеко не на всех собраниях[24]. Этот кружок превратился затем в редакцию журнала «Мир искусства», а затем и в одноименное общество. Настоящая дружба Сомова и Бенуа началась именно в это время;

последний был значительно более осведомлен относительно современных течений в европейском искусстве и с удовольствием развивал вкусы первого. Впрочем, не следует игнорировать роль других участников кружка – например, А. П. Нурока, познакомившего Сомова с искусством О. Бердсли.

Вследствие того, что Сомов уничтожил подавляющее большинство своих ранних работ, его искусство до 1893 г. (а по существу до 1896-го) известно в немногочисленных образцах. Сохранившиеся произведения отличает тихий, интимный характер; внутренняя цельность присутствует даже в не самых разработанных натурных этюдах. Сухая графичность, подчеркнутая определенность линий к середине 1890-х уступает место пастозному мазку, хотя и сдержанному и аккуратному. Изменения в подходе к передаче света обнаруживают знакомство с французским импрессионизмом, состоявшееся, вероятнее всего, благодаря Бенуа[25].

Ответы Сомова на домашние анкеты начала 1890-х г. очерчивают круг его интересов[26]. В изобразительном искусстве он был в большей степени ориентирован на искусство старых мастеров (Веласкеса, Рембрандта, Хальса, Тициана и др.) – возможно, в силу недостаточной осведомленности в новейших течениях в европейском искусстве, с которым, впрочем, мало кто в России того времени был вполне знаком. Художник наиболее подробно отвечал на вопросы о своих музыкальных и литературных пристрастиях и даже своим любимым занятием называл именно чтение (среди авторов – А. Ф. Прево, И. В. Гете и Г. Гейне)[27]. Эта привязанность воплотилась в серию жанровых акварелей, написанных в 1896 г. на сюжеты из конца XVIII – первой трети XIX вв. («Прогулка после дождя», «Отдых после прогулки», «Две дамы на террасе», «Дама у пруда» и т. д.), и впоследствии закрепилась как характерный сомовский жанр, признаки которого Н. Э. Радлов определил как «восемнадцатый век, маска, кринолин»[28].

В начале 1897 г. в Академии художеств случился скандал из-за грубости одного из преподавателей по отношению к ученикам; студенческий протест перерос в забастовку, почти все требования которой были в итоге удовлетворены. В числе немногих несогласных, отказавшихся возвращаться к занятиям, оказался и Сомов, который попросту воспользовался поводом покинуть Академию[29]. Он провел еще полгода в Петербурге, после чего отправился в Париж к обосновавшимся там годом ранее супругам Бенуа, где уже жили Л. С. Бакст, Е. Е. Лансере, А. Л. и Н. Ф. Обер; вскоре приехали еще две художницы – Е. Н. Званцева и А. П. Остроумова. Для Сомова это была не первая поездка за границу: в 1878 г. он уже бывал в Париже с вместе с родителями, а три года спустя приезжал с ними же в Вену и Грац; в 1890 и 1894 г. Сомов посетил Италию, видел, помимо прочих городов, Рим, Венецию, Флоренцию и Неаполь.

Формальной целью пребывания Сомова в Париже был сбор документальных материалов для будущих работ – мод начала XIX в. В действительности же он знакомился как со старым искусством, представленном в крупных музейных собраниях, так и с произведениями главных фигур современной художественной сцены. Ему помогал в этом Бенуа, ставивший перед собой похожие задачи; в одном из поздних писем к сестре Сомов признался: «…Шура тогда меня любил сердечно и принес мне много пользы в смысле вкуса и культуры – м[ожет] б[ыть], он так со мной возился потому, что я тогда был послушный ученик, а он любил дидактику»[30]. Кроме того, Сомов поступил в популярную тогда Академию Коларосси – одну из многих маленьких частных студий. Там совершенствовались А. Модильяни и Т.-А. Стейнлен, но особенно она была популярна у русских художников: через нее прошли, в числе прочих Н. П. Богданов-Бельский, А. Я. Головин и Е. Е. Лансере. Наставником Сомова был французский художник Р.-К. Прине, оказавшийся ему мало полезным[31].

Сомов окончательно вернулся в Петербург в мае 1899 г. (перед этим он посещал Англию и на короткое время приезжал домой). Художник невысоко оценивал годы учебы и странствий: в конце своего пребывания в Париже он жаловался старшему брату: «Теперь я чувствую, что мне надоело и уже поздно учиться как школьнику. Не выучился рисовать и писать – ну что же, десять лет прошло – стало быть, и не выучусь. Это мой последний год и я заканчиваю свои Lehrjahre»[32].

Неуверенность в своих силах и разочарование в созданном сопровождали Сомова всю жизнь. Вполне возможно, его повышенная требовательность к себе и стремление к преодолению собственной косности и бессилия имеют начальную точку как раз в юности и молодости художника: в боязни не оправдать надежды обожающего отца, в медленном раскрытии таланта, для обработки которого понадобилось очень много времени и усилий, в перфекционистском пристрастии к лучшим образцам старого искусства, но также и в медленной агонии Академии и локальности русской художественной жизни тех лет – во всем том, от чего хотелось оттолкнуться как можно сильнее, чтобы удалиться на наибольшее расстояние, так что предпринимавшиеся для этого усилия всегда представлялись недостаточными[33].

Жизнь Сомова после возвращения в Санкт-Петербург оказалась связана все с той же группой единомышленников, благодаря С. П. Дягилеву оформившейся в журнал «Мир искусства». Задачами журнала его создатели видели, во-первых, интеграцию современного русского искусства в общемировое художественное пространство, во-вторых, изживание известной литературности, которую в изобразительном искусстве России конца XIX в. представляли передвижники. Социальная заостренность их произведений, базирующаяся на образном строе литературы 1860—1880-х гг. (речь идет об Н. А. Некрасове, Г. И. Успенском и многих других), претила мирискусникам, отрицательно относившимся к политизации пространства художественного творчества. Для Бенуа, первого пера нового журнала, передвижничество – «уродливая насмешка над святыней искусства», из-за него храм Аполлона осквернила «дурно пахнущая и неуемная компания», «клуб чинушей, мужичья, салопниц, бурлаков, купчих»[34]. Передвижники, вкупе с академиками (их критиковали за отсутствие вкуса и безрефлексивное следование отжившим образцам) обвиняли мирискусников в декадентстве, моральном упадке и разложении. Развернутая против журнала кампания вызвала определенные проблемы с финансированием издания.

Несмотря на то, что Сомов не принимал непосредственного участия в организации выпуска и определении редакционной политики «Мира искусства», он считался наиболее последовательным выразителем его идеалов и одним из самых значимых экспонентов выставок журнала, а затем и одноименного общества.

Однако первой экспозиции «Мира искусства» (1899) предшествовала «Выставка русских и финляндских художников», прошедшая годом ранее и устроенная на тех же началах. В то время Финляндия входила в состав Российской империи, однако центром притяжения для многих художников этой страны, таких как А. Галлен-Каллела и А. Эдельфельт, была Западная Европа – Франция и Германия. Русские экспоненты – например, М. А. Врубель, В. А. Серов – представляли европейскую линию в развитии национального искусства, не считая, конечно, тех, кто уже участвовал в работе над создаваемым журналом.

Бенуа А. Н. Возникновение «Мира искусства». Л.: Комитет по популяризации художественных изданий при Государственной Академии истории материальной культуры, 1928. С. 8. Эрнст С. Р. Указ. соч. С. 23.

Впрочем, это знакомство не было глубоким, так как в то время и сам Бенуа, по собственному признанию, имел лишь общее представление об этом явлении: см. Бенуа А. Н. Мои воспоминания: в 2 т. Т. 2. С. 136–137.

Ответы на вопросник разных лиц, родственников и друзей семьи А. Н. Бенуа. ОР ГРМ. Ф. 137, о. 1. Ед. хр. 2420. К Сомову имеют отношение лл. 33 об., 53–54.

ОР ГРМ. Ф. 137. Оп. 1. Ед. хр. 2420. Л. 33 об.

Радлов Н. Э. К. А. Сомов // Радлов Н. Э. От Репина до Григорьева. Пг.: БрокгаузЕфрон, 1923. С. 26.

Эрнст С. Р. Указ. соч. С. 23. Об этом инциденте подробно рассказывает в своих мемуарах А.П. Остроумова-Лебедева: Остроумова-Лебедева А. П. Автобиографические записки. М.: Центрполиграф, 2003. Т. 1. С. 87–90.

Письмо от 22 августа 1934 г. ОР ГРМ. Ф. 133. Ед. хр. 191. Л. 22.

Эрнст С. Р. Указ. соч. С. 23.

Годы учения (нем.). Письмо от 6 ноября 1898 г. ОР ГРМ. Ф. 133. Ед. хр. 193. Лл. 36 об.

Из дневника художника мы знаем, что его попытки избавиться от неуверенности были порой довольно оригинальны: завершив работу над очередным произведениям, Сомов, не в силах понять, удалось оно ему или нет, прибегал к vox populi, считая, что «не надо пренебрегать мнением и наивных, и несведущих, даже горничных и лакеев» – см. дневниковую запись от 6 декабря 1927 г.

Бенуа А. Н. Врубель // Мир искусства. 1903. № 10–11. С. 175–176.