Страница 6 из 14
В середине 1890-х годов Лохвицкая начала писать стихотворные драмы. У широкой публики эти произведения успеха не встретили, однако они необыкновенно интересны с точки зрения автобиографических мотивов. Первая из этих драм – «На пути к Востоку». В главной героине, царице Балькис, узнается сама поэтесса. Вообще, все героини Лохвицкой похожи на нее саму, – в этом ее поэзию можно сравнить с художественным творчеством Зинаиды Серебряковой, чьи героини всегда немного похожи на автопортреты художницы. Итак, в драме Лохвицкой Балькис Савская направляется в восточную страну, чтобы встретиться с премудрым Соломоном. В Соломоне угадывается лирический герой ее ранних стихотворений. Биографический подтекст тут неясен[27]. На пути не без участия злого духа Ивлиса Балькис встречается с юношей Гиацинтом. В этом образе однозначно узнается Бальмонт. Балькис и Гиацинт влюбляются друг в друга, увлеченная любовью Балькис отстает от каравана, однако в результате Гиацинт, узнав, что они остались одни, и что царица намерена ждать, когда за ней вернутся, бросает ее на произвол судьбы. В следующей сцене, уже по прошествии времени, к царице Балькис приводят схваченных пленников: это Гиацинт и его невеста, грубая и неотесанная фиванка Комос, которой приданы портретные черты Андреевой. И Гиацинт, и Комос униженно просят Балькис пощадить их, что она и делает. Остатки прежнего чувства лишь дают ей возможность больнее уязвлять обожающую Гиацинта Комос.
Из всего этого можно заключить, что Лохвицкая все же была обижена на Бальмонта и ревновала. К Андреевой она была явно несправедлива: та не была ни грубой, ни неотесанной. По свидетельству мемуаристов, держалась Андреева всегда с достоинством и бесчисленные романы своего мужа всерьез не воспринимала. Однако тот факт, что сама Андреева а в воспоминаниях постаралась вычеркнуть Лохвицкую из биографии Бальмонта, упомянув ее лишь вскользь и всего один раз, пожалуй, говорит о том, что поэтесса была для нее опасной соперницей и насмешек жена Бальмонта ей не простила.
Постоянно общаясь в стихах на расстоянии, за последующие годы поэты встречались лишь считаные разы, однако эти встречи были знаменательны. Одна из этих встреч состоялась 19 ноября 1897 года, когда Бальмонт приехал в Москву договариваться об издании своего сборника «Тишина». Дата узнается косвенно. Это – день рождения Лохвицкой. И именно в этот день разочарованный Валерий Брюсов записывает в дневнике: … приехал Бальмонт, которого я так ждал, так жаждал. На нем двойной галстук, он подстрижен так тщательно.
Брюсов таким образом намекает, что Бальмонт предпочел любовное свидание задушевной беседе с долгожданным другом. «В своих письмах он говорил, что в России ему нужен я один. О, конечно, оригинал не таков, как мечты»[29].
Бальмонт познакомил возлюбленную с другом, однако сближения не получилось. «С Бальмонтом мы расстались холоднее, чем я ждал. Быть может, его обидели мои неблагосклонные впечатления о г-же Лохвицкой, которая показалась мне довольно бездарной женщиной»[30]. Впоследствии Андреева в воспоминаниях выскажет предположение, что трещина в отношениях двух друзей возникла из-за того, что Бальмонт попытался ухаживать за женой Брюсова. Однако скорее всего она замалчивает имя Лохвицкой.
Брюсов и в дальнейшем отзывался о Лохвицкой почти исключительно неблагосклонно. В то же время творчеством ее он интересовался и пристально изучал его: об этом свидетельствуют многочисленные пометки в томиках ее стихов, сохранившихся в его библиотеке. В полушутливой-полусерьезной пародии на пророческие слова Христа, в которой Брюсов обличает новых поэтов, он включает Лохвицкую в их число: «Горе тебе, словесность русская! И ты, о Бальмонт, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься. Отринута ты. Зинаида Прекрасная! Ты пошла и убоялася, и вспять обратилася. Также и Мирра Александровна, сотворила бо себе кумира и поклониласья ему земле долу»[31]. Этих новых поэтов он, однако, отделяет от презренных «стихослагателя Федорова» и «Ап. Коринфского».
В принципе, Лохвицкая и должна бы упоминаться в числе старших символистов. В своем развитии она прошла тот же путь, ее достижения и неудачи – того же уровня и порядка. Но если имя ее все же чаще отбрасывается в «предсимволизм», то в значительной мере именно из-за несложившихся отношений с Брюсовым, Гиппиус[32], да и просто из-за того, что она по замкнутости характера не появлялась в модернистских литературных собраниях. Вторая причина: скорый успех, выпавший на долю ее первых стихов, которые и стали восприниматься как ее визитная карточка. Почти все поэты ее поколения (Бальмонт, Сологуб, Вячеслав Иванов) начинали примерно с таких же стихов – в традиции отчасти Фета, отчасти – Надсона. Но если их первые сборники канули в Лету и не ассоциировались с последующим творчеством, то Пушкинская премия, увенчавшая первый сборник Лохвицкой, во многом сослужила ей дурную службу. Сама поэтесса, похоже, была уверена в незыблемости существующего миропорядка, не чувствуя, что скоро изменится все, в том числе и привычная система оценок. Она, разумеется, хотела признания, но добивалась его путем традиционным и академичным: представляя сборник за сборником на суд той же комиссии, присуждавшей Пушкинские премии. За первым томом, снискавшим успех, последовали третий, четвертый и пятый (второй был пропущен, потому что Лохвицкая сама считала, что в нем слишком много эротики[33]). Из тех, что были поданы на премию, награжден был только последний, пятый, но уже – посмертно и, похоже, больше из сожаления о безвременной кончине автора. В этом была своя справедливость: после смерти Лохвицкой в некрологах зазвучали суждения, что литературная критика виновата перед ней и что ее попросту затравили. Однако в сознании современников и потомков Пушкинские премии вскоре обесценились, выше стали ставиться суждения мэтров нового искусства, – и здесь мы вновь возвращаемся к невольному конфликту Лохвицкой с Брюсовым.
В творчестве Лохвицкой Брюсов больше всего ценил «песни греха и страсти», но и сама поэтесса сильно интересовала его как психологический феномен. В его ненависти было определенное неравнодушие: он видел в ней интересующий его типаж (или тоже был втайне увлечен ею). Несомненно, именно Лохвицкая, а не Нина Петровская, изначально вызвала к жизни его Ренату, которую потом Петровская воплотила. Еще один сходный персонаж – Реа из «Алтаря победы». Брюсова и Лохвицкую объединял интерес к «тайному знанию», но она, судя по всему, никогда не доходила до магических практик. Ее колдуньи – не от выбора в пользу порочности, аморализма и зла, а от отчаяния чистой души, которая не может совладать со своими порывами, хотя и продолжает нести свой «подвиг скучных будней». Религиозно-философские искания Серебряного века, сомнительные с точки зрения ортодоксальной конфессиональности, в сущности, не могли быть иными: живая мысль не довольствовалась православием, превращенным в государственную идеологию. Однако если Лохвицкая где-то и могла «преступать черту» в своем творчестве, то в жизни религиозные убеждения оставались для нее незыблемым императивом. Именно в этом состояла драма ее отношений с Бальмонтом.
До какой степени близости доходили эти отношения, мы не можем сказать, да это и не так важно. Важно, что творчество обоих питалось этими чувствами, весьма сильными. Поэты не виделись два года, с лета 1896 по осень 1898 года (если не считать краткого приезда Бальмонта в декабре 1897 года). Но именно в это время создаются те самые «песни греха и страсти», которые больше всего нравились и Бальмонту, и Брюсову. Летом 1898 года Лохвицкая с семьей переехала в Петербург. В сентябре того же года она побывала в Крыму и там виделась с Бальмонтом. Зиму 1898–1899 годов Бальмонт с женой проводят в Петербурге. Это период наиболее тесного общения его с Лохвицкой. Частым местом встреч становятся литературные «Пятницы» К.К. Случевского. Здесь оба поэта попадают в поле «немецкого служки в храме русской литературы», переводчика и педагога Ф.Ф. Фидлера, который втайне собирает скабрезные подробности из жизни литераторов. В первый год после своего возвращения в Петербург Лохвицкая сильно интересует Фидлера, хотя впоследстии его интерес ослабевает. 19 ноября 1898 года Фидлер оказался в числе гостей на дне рождения Лохвицкой (на котором почему-то отсутствовал ее муж) и записал все, что видел и слышал:
27
«Царь Соломон» в драме «На пути к Востоку», «Маг Сильвио» в драме Вандэлин – нет ли здесь намека на Владимира или Всеволода Соловьева?
28
Брюсов. Дневники. Письма. Автобиографическая проза. М., 2002. С. 46.
29
Там же. С. 45.
30
Там же. С. 46.
31
Брюсов. Дневники. Письма. Автобиографическая проза. М., 2002. С. 63.
32
Ср. запись Фидлера о Лохвицкой: «Декламировала другие свои стихи, причем Зина Мережковская – во время чтения – отвернулась с выражением плохо скрываемой зависти». (Фидлер. Из мира литераторов… С. 233.)
33
Фидлер запечатлел в записях свой диалог с Лохвицкой: «Считаете ли Вы, что второй том Ваших стихотворений лучше первого?» – «Во втором такое количество эротики, что э т о п р о с т о н е п р и л и ч н о!» (Фидлер. Из мира литераторов… С. 230.)