Страница 23 из 39
Вагнер
IПадает снег, звенят телефоны,Белое небо глядит в окно,Небо, – совсем полотноНад крышей, трубой, ржавой, зеленой.Есть только смерть, – ни любви, ни веры.Что мне с ними делать теперь?Придет, постучится в дверь,Тихо качнет муфтой серой.Смотри – суббота. Конец в воскресенье.Белое небо бьет в окно,Ко мне прильнуло оно.Надежда? Надежда? Покой? Спасенье?Нет спасения, нет покоя,Изольда, я тебя любил,Изольда, я все забыл,Останься, побудь со мною.Останься, побудь! Дьячки, поклоны,Не страшно, – розы к ногам,А там, – дальше и тамКалендарь, снег, телефоны.1916«Опять гитара. Иль не суждено…»
Опять гитара. Иль не сужденоРасстаться нам с унылою подругой?Как белым полотенцем бьет в окноРассвет, – предутренней и сонной вьюгой.Я слушаю… Бывает в мире боль,Бывает утро, Петербург и пенье,И все я слушаю… Не оттого льЕще бывает головокруженье?О, лошадей ретивых не гони,Ямщик! Мы здесь совсем одни.По снегу белому куда ж спешить?По свету белому кого любить?1917«Еще и жаворонков хор…»
Еще и жаворонков хорНе реял в воздухе, луга не зеленели, Как поступь девяти сестерПослышалась, нежней пастушеской свирели. Но холодно у нас. И снегЛежит. И корабли на реках стынут с грузом. Под вербой талою ночлегУ бедного костра едва нашелся Музам. И, переночевав, ушлиОни в прозрачные и нежные долины, Туда, на синий край земли,В свои «фиалками венчанные» Афины. Быть может, это – бред… Но мнеДалекая весна мечтается порою, И трижды видел я во снеУ северных берез задумчивую Хлою. И, может быть, мой слабый стихЛишь оттого всегда поет о славе мира, Что дребезжит в руках моихХоть и с одной струной, но греческая лира.1921«На окраине райской рощи…»
На окраине райской рощиУ зеленоструйной водыУмоляет Ороль Беляра:«О, любимый, не улетай!»Отвечает Беляр Оролю:«Жди меня у реки Тале.У людей я три дня пробудуИ в четвертую ночь вернусь».Безутешен Ороль. «НавекиЯ с тобою!» – сказал Беляр,И пылающими губамиОн Ороля поцеловал.Через синие океаныМетеором летел БелярИ на землю вышел в цилиндре,В лакированных башмаках.Был до вечера он в Париже,И в огромном цирке емуУлыбнулась из ложи дамаС черным страусовым пером.Через час он теплые плечиМедом пахнущие сжималИ, задыхаясь от блаженства,Еле слышно сказал: «Ороль!»Ночь редела… Два дня до срока.На рассвете летел БелярЧерез синие океаныМетеором в далекий рай.Тридцать ангелов в темных ризахНад рекою Тале стоят.«Где Ороль?» – их, изнемогая,Тихо спрашивает Беляр.Но окованы страхом хоры.Лишь один архангел мечомНа полупрозрачное телоБездыханное указал.«Небывалое совершилось.Здесь Ороль», – отвечает он.«Но душа его отлетелаДаже Бог не знает куда».1921«Тридцатые годы, и тени в Версали…»
Тридцатые годы, и тени в Версали,И белая ночь, и Нева,И слезы о непережитой печали,И об утешеньи слова,Ну, что ж, – сочинять человеку не трудно,Искусство покорно ему,Но как это жалко, и как это скудно,И как не нужно никому!И я говорю: – не довольно ль об этом?Что дальше – закрыто от всех,Но знаю одно, – притвориться поэтомЕсть смертью караемый грех.Поэт – не мечтатель. И тем безнадежней,И горестней слов ищет он,Чтоб хоть исказить свой торжественно-нежныйИ незабываемый сон.1921«Печально-желтая луна. Рассвет…»
Печально-желтая луна. РассветЧуть брезжит над дымящейся рекою, И тело мертвое лежит… О, бред!К чему так долго ты владеешь мною?Туман. Дубы. Германские леса.Печально-желтая луна над ними.У женщины безмолвной волосаРаспущены… Но трудно вспомнить имя.Гудруна, ты ли это?.. О, не плачьНад трупом распростертого героя!Он крепко спит… И лишь его палачНигде на свете не найдет покоя.За доблесть поднялась его рука,Но не боится доблести измена,И вот лежит он… Эти облакаЛетят и рвутся, как морская пена.И лес, и море, и твоя любовь,И Рейн дымящийся, – все умирает,Но в памяти моей, Гудруна, вновьИх для чего-то время воскрешает.Как мглисто здесь, какая тишина,И двое нас… Не надо утешенья!Есть только ночь. Есть желтая луна,И только Славы и Добра крушенье.1921